В. Мияковский. Один из доносителей на Пестеля, купец Ш. Козлинский. // Декабристи на Украiнi. Т. 1. Киев, 1926. С. 136-140.

«Козлинский Шлема, еврей, житель местечка Немиров в Подолье» упомянут в «Алфавите декабристов».

История Ш Козлинского, могилевского мещанина, брацлавского 3-ий гильдии купца, начинается с 1822 г., когда он подал Александру I заявление о том, что жители местечка Немиров занимаются незаконной торговлей и наносят этим вред казенным интересам. По указу министерства финансов подольские губернские власти назначили для расследования специальную комиссию, которая действительно установила, что лица, не записанные в купеческие гильдии, торгуют на значительные суммы; также был найден и контрабандный товар. Но Козлинский не удовольствовался результатами ревизии, и подал уже наместнику Царства Польского Константину Павловичу прошение назначить его коммерческим наблюдателем или выдать ему открытый лист, чтобы в своих розысках он мог обращаться за помощью к военным. На такие розыски его поощрила, как выяснилось из того же прошения Козлинского, сама российская власть, поскольку за открытие «променивателя фальшивых ассигнаций» ему выдали по указанию Александра I еще в 1819 году 1000 руб. ас[сигнациями].

Цесаревич Константин велел 22 декабря 1822 г. вернуть Козлинскому его прошение через Подольского военного губернатора Бахметьева как «неосновательное». В рапорте Бахметьева о выполнении этого приказания мы находим указание на то, что желание Козлинского быть коммерческим наблюдателем имело не «благовидную цель, а клонилось единственно к тому, дабы под сим предлогом мог иметь влияние на дела коммерческие и стеснением купцов удовлетворять собственные прихоти». Ш. Козлинский владел в Немирове лавкой, купил себе дом, но его доносы на своих односельчан и преследования с их стороны и со стороны местной власти вынудили его бросить все это и искать защиты в Петербурге. Но по дороге, в Орше он был задержан и возвращен назад в Брацлав под караулом. Все это привело к его обнищанию. Деньги и вещи, которые были при нем, пропали; за время его отсутствия жена присвоила его имущество. С гауптвахты через одного шляхтича Козлинскому удалось передать письмо бар. Дибичу, который доложил о нем Александру I, и Козлинский был выпущен из-под ареста на поруки. В это время, как сообщал Козлинский, жена его «столь уповая на начальство, которое иметь на меня злобству, и она с отцем ее и братом ее и одной моей служанки напали на меня и причинили мне смертельнии побоев и хотели меня удушит но бог меня из их рук вызволил». Козлинский жаловался, что его жена приплатила поручителям, и они отказались от дальнейшего поручительства за Козлинского. Тогда брацлавский нижний земский суд снова взял его под арест, но вскоре выпустил, и Козлинский, не теряя времени, без документов и денег убежал из Немирова, перешел австрийскую границу, и по Австрии добрался до Варшавы, куда прибыл 1 мая 1824 года искать защиты у Константина Павловича.

Он пришел прямо в канцелярию наместника и подал через начальника штаба ген.-лейт. Куруту слезное прошение, которое сам составил и собственноручно написал. «Разливая моих горячих слез, - так начиналось это прошение, - и оплакивая моей нещастной судьбу, ибо будучи купцом и без всякой малейшой моей повыности и погрешности… делали мне разнии разарении и угнетении и ограблении так что я теперь питаюсь только одной милостинии»… Тут же в канцелярии Козлискому устроили допрос, отобрали у него собственноручные показания про все обстоятельства его побега из Немирова, и как беспаспортного, посадили под строгий караул в Варшавский Ордонанс-Гауз.

6 мая Константин Павлович, после доклада ему всего дела, приказал отправить «посредством сборного пункта за надежным присмотром» Козлинского к подольскому гражданскому губернатору, которому тогда же приказал расследовать все дело. Отправленный из Варшавы 1 июня Козлинский был доставлен в Каменец-Подольский только 18 июля. Когда выяснилось, что новых провинностей, кроме «неосновательных» доносов, за ним не было, его выпустили из-под ареста и дали билет на свободный проезд до Немирова.

Все эти страдания, которые выпали на долю Козлинского из-за его беспокойного характера, не остановили его в дальнейших попытках раскрыть правительству глаза на злоупотребления. Так же смотрел он и на дело декабристов. Материалов, современных декабристской эпохе, которые освещали бы роль Козлинского в доносах Майбороды на Пестеля, нет. Сам Козлинский, уже вернувшись из Сибири (в 1859 г.), рассказывал, как было дело. Возможно, что тридцать четыре года, прошедшие с момента ареста Пестеля, значительно изменили сами факты в представлении Козлинского. По крайней мере, самого Козлинского в некоторых бумагах тогда уже ошибочно именовали – «обвиненный было в заговоре в 1825 году противу высочайшей особы государя императора»¹ . А генерал-губернатор Васильчиков запрашивал у подольского гражданского губернатора, действительно ли Козлинский принадлежал к заговору 1825 года, и получил ответ, что «из собранных в Брацлавских присутственных местах и Губернском Правлении сведений не видно, чтобы Козлинский принимал участие в заговоре 1825 г.»

Козлинский в нескольких заявлениях рассказал о своих отношениях с Майбородой. Первое его заявление от 3 ноября 1859 до нас дошло лишь в пересказе подольского губернского правления: «Проситель, будучи еврейского происхождения уроженцем Подольской губернии, Брацлавского уезда м. Немирова, занимался с молодых лет торговлею, состоя в купеческом звании, и торгуя красными товарами, продавал таковые между прочими и командиру Вятского пехотного полка полководцу [должно быть – «полковнику»] Пестелю. Случилось, что однажды прибыв с товарами до места квартиры его, и не застав, должен был ожидать прибытия, а между тем капитан 1-й гренадерской роты того же полка Майборода пришедши в квартиру просителя объявил о тайном заговоре в посягательстве на жизнь покойного государя императора и его царской фамилии, требовал его совета и по таковому довел до высочайшего сведения. Заговор открыт, виновные преданы наказанию, за что и проситель имея уже многих недоброжелателей остался жертвой мщения, и наконец несправедливо обжалован был, суден и приговорен окончательным решением, за поношение якобы чести двух офицеров телесному наказанию кнутом и ссылке в Сибирь».

В заявлении от 5 декабря 1860 г. Козлинский объяснял все свое дело «злобою» подольского гражданского губернатора гр. Грохольского за то, что «в 1825 году, - как он сам написал, - я дал совет ротному командиру Вятского пехотного полка капитану Майбороду, о открытии заговора противу царствующей фамилии полковника Пестеля и прочих злоумышленников».

Обстоятельства доноса Майбороды известны, и они делают этот «совет» Козлинского излишним, - тем более, что в свое время в других доносах, которые Козлинский подавал в связи с декабристским движением и в делах, в которые он был вовлечен, он нигде не оперировал этим аргументом, хотя заявления его показывают великую любовь к напоминанию обо всех своих заслугах перед российской властью.

Судьба Козлинского оказалась связана с судьбой декабристов. Как и они, он был сослав в Сибирь, как и их, его помиловали во второй половине 50-х годов, после 32-летнего пребывания в тюрьме и ссылке.

В «Алфавите декабристов» так обозначена причина его ссылки в Сибирь.

В январе месяце 1826 года Козлинский прислал на имя Николая I письмо, в котором доносил, что при проезде через Тульчин в октябре 1825 г. слышал разговоры крупных помещиков и богатых людей. Из этих разговоров он понял, что эти люди должны быть из числа участников заговора 14 декабря. Но по обыкновению, которое Козлинский усвоил еще раньше, он писал ниже, что боится мести и не смеет написать их имена на бумаге, а просит вызвать его в Петербург для отдельного пояснения. Николай I передал донос цесаревичу Константину. Козлинского вызвали в Варшаву, и на допросе он сообщил, что участники разговора были: один - неизвестный ему офицер 18-й пехотной дивизии, другой – доктор Плесель, третий – помещик м. Печеры в Подолье Швейковский, и наконец – помещик Ярошинский. Суть разговора не содержала чего-либо явно злоумышленного. После разговоров на французском языке, которых Козлинский не понял, кто-то из присутствовавших сказал по-польски, что нужно послать в Петербург на помощь людей с деньгами, и добавил, что с того времени, как поляки пребывают под российской властью, он не знает, кто они – паны или мужики, потому что их «трактуют» хуже, чем крестьян. Про Ярошинского Козлинский кроме того сказал, что это должен быть один из двух Ярошинских – или масон, который живет в селе Звонихе, или другой, который в м. Мясковке «учреждал у себя в имении лагерь, выходил в оный в крестьянами своими, одетыми по-казачьи, и занимался с ними военными экзерцициями».

Донос Козлинского был оставлен без последствий, поскольку Константин Павлович высказал мнение, что Козлинский «есть человек порочный, развращенной и недостойной никакой веры».

Одновременно с этим доносом Козлинский подал и другой – на капитана Охотного пехотного полка Мизинова «о произнесенных будтобы Мизиновым некоторых словах противу службы и верноподданической присяги». По приказу главнокомандующего 2-й армией этот донос был признан неосновательным, с требованием, чтобы Козлинского предали суду. Доклад об этом деле дошел до Николая I, и 20 мая 1826 г. он приказал отослать Козлинского из Варшавы в Каменец-Подольский для предания суду за наветы. 4 июня это было исполнено. Козлинского перевезли в Каменецкую тюрьму.

Его беспокойный характер проявился и тут – в том, что он принял участие в судьбе нескольких донских казаков, которые сидели в тюрьме, ожидая отправки в Сибирь за контрабандный перегон волов через границу в Австрию.

Козлинский, грамотный человек, которого начальники караула заставляли иногда писать списки караульных солдатов, написал им прошение на имя великого князя Константина Павловича, в котором представлял все дело с волами, как результат пристрастного расследования Хотинского земского исправника. Казакам это мало помогло, а великого князя рассердило, и он приказал выяснить, кто позволил Козлинскому писать казакам прошение, кто отдал его на почту и чьей печатью оно было запечатано. Это снова не пошло на пользу Козлинскому, поскольку, как выяснилось, Козлинский писал с ведома караульных офицеров, а в законе нет запрета арестантам писать прошения; кроме того, казаков не строго содержали в тюрьме, их отпускали в город, и прошение на почту отнес один из казаков.

30 октября 1826 года первый департамент Подольского верхнего суда рассмотрел дело Козлинского, которое было переслано из магистрата. В присутствии магистрата его донос на офицеров Мизинова и Армашевского был признан несправедливым, и поскольку оба офицера за оскорбление царя, если бы оно было, подлежали бы смертной казни, решено было «в страх и пример другим», «наказав его Козлинского пятьюдесятью ударами плетьми здесь, в городе Каменце публично, и чрез палача, сослать в Сибирь на поселение». Подольский верхний суд применил к Козлинскому манифест 22 августа 1826 г и от телесного наказания его освободил, постановив взыскать с него пеню за оскорбление двух офицеров Мизинова и Армашевского: «подвергнуть Козлинского платежу в пользу сих получаемых каждым из них в год жалованья вдвое, каковые деньги и взыскать с имения у Козлинского описанного, и в недостатке такового заставить его Козлинского отработать недостающее из под караула и по исполнению сего обратить его Козлинского на местожительства туда, куда он принадлежащим окажется».

Приговор был еще раз изменен по распоряжению Сената от 28 января 1828 года: определено было «наказать десятью ударами кнутом и сослать в каторжную работу».

Уже после этого Козлинский предпринял последнюю попытку облегчить свою участь. В марте 1828 г. он подал царю прошение, в котором описал свои заслуги и каверзы врагов, стараниями которых и был вынесен тяжелый для него приговор. В конце он просил вызвать его для открытия правды и предлагал свои услуги на случай войны. Прошение было переслано великому князю. Последний отверг прошение: предложения «на случай войны», которые по сути были только «желанием его избегнуть от заслуженного наказания, не могут быть приняты во уважение, тем более, что Козлинский оказался и по другим делам ложным доносителем и вследствие поданного государю императору в прошлом году доноса, что имеет открыть какие-то важные обстоятельства, был представлен ко мне, ничего не объяснил, а обнаружил только склонность к клеветам и ябедам».

В Сибири Козлинский был причислен к Купалийской ² волости Забайкальской области. Жена его, с которой он еще до того развелся, умерла в 1827 г. в Немирове, где осталось двое его детей на руках у родичей покойной жены. Козлинский, вернувшийся из Сибири, жаловался на них, что разграбили все его имущество, которое оставалось в Немирове.

Вторая его жена поехала за ним в Сибирь, где у них родилось и выросло еще шесть детей.

Козлинского помиловали и позволили вернуться в Россию в 1858 г., когда ему было уже 87 лет. В Томске он оставил пятерых старших детей, а сам с женой и 12-летней дочерью отправился в далекий путь в родные места.

Он остался без денег, его имущество было растрачено. Он жаловался, подавал прошения и заявления, просил защиты и денег, порывался ехать в Петербург искать правды, но его не пустили. Чем кончились его страдания, где и когда он умер, наши документы не знают.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹Допрос Козлинского 6 ноября 1859 г. каменец-подольским полицмейстером. Дела секретной части Киев. ген-губ. 1853. № 153.

² (Прим. переводчика). Так в тексте. Такой волости в Забайкальской области не было. (См. Волостныя, станичныя, сельския, гминныя правления и управления, а также полицейские станы всей России с обозначением места их нахождения. Киев, 1913. С. 130-131). Возможно, имелась в виду Куналейская волость Верхнеудинского округа (в настоящее время – территория Тарбагатайского района Республики Бурятия).