Беркут Н. К. Записки. Отрывок о Ф. П. Гаазе

По изданию

Н. К. Беркут. Записки// Исторический вестник. 1911. Т. 126. С. 876–905¹

Тюремный комитет основан в Москве в 1828 году. Президентом его считается министр внутренних дел (в Петербурге), в Москве полагается вице-президент, которыми вначале были: военный генерал-губернатор князь Д. В. Голицын, митрополит Филарет, князь Серей Михайлович Голицын и гражданский губернатор. Собрания директоров комитета (добровольно принимающих на себя это звание по сочувствию к доброму делу и с обязательством ежегодно вносить 15 рублей) происходили у В. Д. Голицына. Цель устава простая: способствовать улучшению нравственного и физического быта заключенных. По уставу, комитет пользовался обширным полномочием, и в этих видах казна отпускала на содержание арестантов более чем достаточные суммы, экономия от которых поступала в запасную кассу тюремного комитета. Этот запас при моем вступлении превышал несколько сот тысяч рублей, и главным для него источником были больницы, так как на суточное содержание больных приходилось не менее 50 копеек, а расходовалось не более половины. Но, несмотря на то, что запас составился почти исключительно от больничных сумм, сами больницы терпели крайнюю нужду в существенно необходимом.

Главною действующею пружиной в тюремном комитете был, бесспорно, директор его, доктор Гааз, Федор Петрович, пользовавшийся широкой известностью замечательного филантропа вообще и специально по отношению к узникам.

Мне привелось встретить его два-три раза вскоре после моего выхода из университета: в первый раз я видел его в доме князя Д., выходившим из собрания евангелического общества, которого он состоял членом, второй раз в клинике во время пребывания в Москве Пирогова. Гааз был уже на склоне своих лет; плотная его фигура среднего роста, одетая в неизменный черный фрак при жабо, в черных шелковых чулках и башмаках с пряжками, представлялась еще уцелевшим памятником прошлого столетия; на круглой большой голове его блестел рыжеватый парик; серые зрачки задумчивых глаз выглядывали из-под густых, нависших бровей, говорил он басом. Он имел обыкновение при встрече обниматься и целоваться; ему все равно было, целует он приятеля, коллегу, или какую-нибудь из тюремных старух, с которыми он целовался в дни Пасхи.

Ф. П. Гааз, как я слышал, по приезде в Россию пользовался большой практикой, преимущественно в высших слоях московского общества и разъезжал в карете четверкой цугом. Но практика почему-то не далась ему, и он сделался членом в разных обществах, задавшихся высоконравственными целями, между прочим, сделался председателем общества воздержания от вина. В Москве говорили, что он был генерал ордена иезуитов, но на проронившего какое-нибудь слово не в его пользу все обрушивалось за неосторожность; глубоко внедрилось всеобщее убеждение в высоких нравственных качествах доктора Гааза. Даже много лет спустя чтилось великим грехом произносить имя умершего уже Ф. П. Гааза без глубокого благоговения.

Немудрено, что в то время, когда тюремный комитет только приступал к решению своей задачи, участие Ф. П. Гааза признавалось необходимым и всякое слово, сказанное им в собрании комитета, священным.

Вице-президенты князь Д. В. Голицын, митрополит Филарет, а за ним и князь С. М. Голицын признавали Гааза головою и сердцем возникшего учреждения. Было время, когда оригинальность почему-то была необходима для выражения исключительных прав на внимание к таким чудакам.

Приведу несколько фактов из деятельности доктора Гааза.

Он предлагает комитету, напоминает в нескольких заседаниях, просит, умоляет на коленях устроить в губернской больнице вместо обыкновенных ретирадов — ватерклозеты. Ходатайство его было, наконец, уважено. Тогда он просит, как милости, чтобы князь Дм. Вл. Голицын осчастливил больницу своим посещением. Князь приехал, обошел палаты и был введен в небольшой кабинет, где Гааз предложил ему по русскому обычаю откушать чашку чаю. Чай подали и князь, выпив его, поспешил уйти. В следующем затем заседании комитета Гааз благодарил за устройство ватерклозетов и привел в свидетели князя, что теперь не ощущается ни малейшего запаха, потому что его сиятельство, кушая чай, не ощущал дурного запаха. Другому бы это не прошло, но князь не обиделся.

Другой случай. Гааз, считая арестантов несчастными и чудь ли даже ни в чем не повинными существами, просил комитет устроить две или три голубятни, дабы пред глазами заключенных всегда был пример голубиной чистоты и кротости. На содержание этих птиц не требовалось никакой ассигновки, потом что заключенные не съедали всего казенного хлеба и он в виде сухарей собирался служителями для продажи. Разрешили это ходатайство и я застал еще одну ветхую голубятню, но пустую, так как голуби предпочли обширный чердак больницы.

Гааз считал не лишним напоминать арестантам о страшном суде. В этих видах он предлагал комитету завести в замке петуха, смущающего грешников своим криком. Через год он слезно просил допустить курицу, ибо «не хорошо жить единому». Но в годичном отчете содержание этой семьи обошлось едва ли дешевле содержания смотрителя. Можно принять это за басню, но это факт. Гааз относился с отеческой нежностью к заключенным; им он все прощал и только изредка решался им заметить, что их жалобы или претензии на кого-нибудь из служащих неосновательны. Обыкновенно он держал сторону арестантов, всяческим им потворствовал и распекал врачей и других служащих, напоминая им о христианском всепрощении. Гааз был человек очень умный и серьезный, но в юродстве ум его выражался иногда очень своеобразно.

Так, например, подъезжая к воротам замка, видит он двух женщин: пригорюнившуюся старуху и молодую бабенку, прислонившуюся к калитке. Узнав от них, что они пришли навестить первая сына, а вторая своего мужа, Гааз спросил:

— А где они содержаться?

— В больнице, родимый.

Он водит их в приемную больницы и спрашивает дежурного унтер-офицера: в какой палате находится NN?

— В каторжной, ваше превосходительство.

— А за что он наказан? — спрашивает Гааз старуху.

— Да он убил моего муженька, значит своего отца.

Привели молодца, красивого парня. По крестьянскому обычаю он кивнул головой матери и жене.

— Нет, не так, — заметил Гааз, — ты поцелуй свою жену, а потом поклонись своей родной матушке в ноги, и скажи, что ты этого больше делать не будешь.

Старый фельдшер рассказал мне про Гааза анекдот такого рода. Заходит Гааз на квартиру смотрителя больницы и видит на одном окне вёдерную бутыль с настоем на разных травах.

— Что это у вас?

— Настойка желудочная, ваше превосходительство.

— А какая славная, какой цвет прекрасный. А вкусна?

— Не пробовал, а рекомендовали, говорят, пользительна.

— Дайте-ка мне рецепт, я попробую приготовить; не дорого ли стоит?

— Если вашему превосходительству удобно, я могу уступить.

— Если не жалко, я буду очень благодарен.

Смотритель обещал прислать, но Гааз приказал солдату вынести бутыль на двор. По его приказанию явились два арестанта с поленьями и с сокрушением сердца расколотили посуду, увлажив двор целебною настойкой. Он поступил как президент общества воздержания.

Другой винный случай в роде невинной забавы.

Приехал он к моей хорошей знакомой, почтенной старушке, которая чтила его как святого, в день ее именин. На столе фигурировала душистая кулебяка, окруженная разнообразными закусками настойками, винами. Радость старухи была неописанная, потому что появление Гааза она считала хорошим предзнаменованием. Дело было осенью, когда померзшая мостовая покрылась первым снежком. Гааз, потирая руки, подошел к столу и начал приглядываться к заманчивой выпивке.

— Скушай батюшка, дорогой гость, Федор Петрович.

— Да, да, съем кулебяки. А водочки можно?

Та схватилась за рябиновку и хотела уже наливать ему рюмку, как он удержал ее и спросил:

—А могу я взять себе весь графинчик?

Старушка обрадовалась, а Федор Петрович вышел на крыльцо, вылил водку и возвратил ей пустую посуду.

— Благодарю, — сказал он, отрежьте-ка мне кулебяки, я ее возьму с собой для арестантов.

Пересыльный замок при Гаазе находился на Воробьевых горах, и в него редко кто заглядывал. Там Гааз мог не стесняться и широко применял свою снисходительность и христианские взгляды к узникам. Они пользовались его добротой и нередко под предлогом болезни записывались в больницу очень подолгу и были даже случаи побегов тяжких преступников. Но и эти случайности сходили с рук благодаря крепкому положению Гааза в комитете и заступничеству сильных мира. Но при графе Закревском его независимость была поколеблена и назначена комиссия для ревизии пересыльного замка. С Воробьевых гор все строения пересыльного замка были переведены к Бутырской заставе и окруженные частоколом составили дополнительную часть общего замка.

Это произвело на Гааза удручающее впечатление, и он недолго пережил свое горе.

Что же происходило в то время в больницах? Как медицинские учреждения, они стояли на степени первобытного своего состояния, ни на шаг не продвигаясь вперед; старые, обветшалые формы лечения, старые приемы, ржавый арсенал хирургических пособий и неряшливые предметы перевязочные, аппараты, все вместе как бы утверждали, что и в медицине, как и в делах веры, есть своего рода поклонники старины и застоя. В хирургических шкапах я нашел разные дареные инструменты, как, например, аппарат для спасания утопленников (в тюрьме-то!), какие-то тоже дареные ножи, в роде таких, каким строгают лучинку, какие-то окаменелые пластыри и т.п. И ни одного лекарственного или фельдшерского набора; ланцеты точились кое-как самими фельдшерами. Зато в нескольких экземплярах хранились ящики с клеймами для татуировки бродяг (Б.) и каторжников (К. А. Т.). При мне еще, хотя недолго, бродяг отмечали клеймом на плече, и этим специально занимался один фельдшер.

Я сказал, что в пересыльном замке на Воробьевых горах подолгу заживались арестанты; между ними накопилось за несколько лет много старцев, уже неспособных к отправке. Занимали они места много, но куда их девать? Гааз узнал, что есть какой-то выморочный дом, не имеющих хозяина. Стал он добиваться, чтобы этот дом присвоил себе тюремный комитет. Удалось. Сюда же были выведены ветхие старики и старухи и там же поместился Гааз. Это Гаазовская больница (теперь ошибочно некоторые думают, что она потому зовется Гаазовской, что с 1861 года освещена газом). К больнице был приставлен военный караул. Впоследствии, незадолго до моего вступления, караул был снят, и она отошла в ведение полиции и называлась «больницей полицейской», а прежде звалась еще «больницей для бесприютных». Полиция посылала в эту больницу поднятых на улицах, изувеченных, умалишенных, отдаваемых на попечение по недостатку места в других больничных учреждениях².

Хотя с отменою караула в полицейской больнице больше не помещались лишенные свободы, но она продолжала пользоваться теми же материальными выгодами, какие предоставлены тюремных больницам по уставу комитета.

Теперь полицейская больница преобразована в больницу императора Александра и управляется на новых основаниях.

Я узнал из документов конторы больницы, что все ее законные требования удовлетворяются по воле хозяйственного комитета (состоявшего из трех директоров-купцов и одного штатского генерала) или вполовину, или вовсе не удовлетворяются, что удовлетворение их делается как снисхождение, милость, между тем, как отпускаемые на больницу суммы на содержание, лечение, пищевое довольство, жалованье всем служащим, превышают вдвое, если не более действительную стоимость и ежегодно отчисляются в запасной капитал тюремного комитета достигший в то время 400 тыс. рублей. Этот капитал образовался единственно из экономии от больничных сумм.

Вся тяжесть труда при таких обстоятельствах ложится на служащих при тюремной больнице. Три врача, занятые двойным числом больных сверх положенного законом, вдобавок с очередным дежурством, выбиваясь из сил, вознаграждались крупицами скромного содержания, тогда как экономический запас больницы рос с каждым годом. При нищенском жаловании и нерасположении публики лечиться у «острожных» врачей, семейное положение их было нищенски-бедственное, и разве, разве какой-нибудь разжиревший директор-самодур соблаговолил бросить подачку, равную награде, выпрошенной им у тюремного комитета. Понятно, что чиновники больницы при встрече с такими директорами за версту снимали шапки и раболепно следовали за важным человеком, увешанным всевозможными крестами. Я никогда не забуду одну из таких личностей воротил, в руках которых были все бразды правления тюремного комитета. Этот П. подозрительно осматривал всякого служащего, предполагая в нем грабителя казны; грубость его по отношению к служащим не мела предела. Этот ревностный блюститель казённого добра пользовался особым доверием тюремного комитета, который, как и все коллегиальные учреждения, собирается во имя высокой цели, определенной уставом, один-два раза в месяц, для послеобеденного вдохновения, а при таком индифферентизме первая почетная роль предоставлялась крикунам. Эти благотворители трудились не даром.

Так, например, предъявленные на торгах подрядчиками цены на дрова, холст, сукно и прочее казались им неподходящими, и они принимали на себя хозяйственным образом доставить копейкой-двумя дешевле. Комитет встает и благодарит. Один и ставит дрова, а двое проверяют, другой сукно, третий холст, и проверяют друг друга. Рука руку моет и обе чисты.

Я откровенно указал Тучкову на это зло, как существенную причину безотрадного положения больниц и служащих. Поводом к этому был особенный случай. Хозяйственный комитет сделал замечание, что больница много расходует дров. Я просил контору сделать выписку, сколько дров было доставлено и кто принял, и получил ответ, что дрова доставлялись в отведенный для них двор не мерою, а возами, и выдача записывалась в расходы хозяйственным комитетом; тогда я заявил, что не буду утверждать свой подписью внесенное в отчет количество отпущенных для больницы дров, пока их не будут сдавать мерою приемщику по больнице. Мое требование было исполнено, и количество дров оказалось почти наполовину меньше прежнего. Так поступал я и по другим поставкам.

После моего определения оказалось весьма странное недоразумение; я назначен был Тучковым³ на место главного доктора, когда-то принадлежавшее Гаазу, но в штатах для тюремной больницы, составленных комитетом и никем не утвержденных, эта должность была поручена доктору Гаазу без всякого жалованья. После смерти доктора Гааза комитет не считал никого способным заместить покойного, и формально ведение больницы было предоставлено старшему ординатору, на место которого я и поступил.

Мой предшественник вышел статским советником и кавалером св. Анны 2-ой степени. Когда же меня за выслугу лет представили к следующему чину, то медицинский департамент отказал на том основании, что должность старшего врача по штатам не полагается, и, следовательно, на нее назначенный и утвержденный министром внутренних дел не имеет права на представление. Это озадачило не столько меня, сколько Тучкова: почем один может пользоваться тем, что другому законом воспрещается?

Так как Гааз в качестве директора комитета жалованья не получал, но пользовался готовой квартирой, то я просил Тучкова устроить меня на одинаковых с доктором Гаазом условиях; он поручил мне составить штаты для тюремной и полицейской больниц. Доктор Гааз был очень нежен с арестантами и потворствовал им, а в случае жалоб на кого-нибудь из служащих всегда становился на сторону «несчастного». Бежавшие из Сибири спрашивали: а жив ли еще чудак доктор Гааз?

Я помню с каким уважением относился всегда митрополит Филарет к покойному своему сподвижнику по комитету. Осторожно, не относясь критически к прошлому, проводил я намеченную мною программу для перестройки запущенного здания больницы и выветривания из него духа безурядицы и своеволия.

Однажды я отказался принять доставленные мне инструменты; это показалось неслыханной дерзостью, тем не менее, по совету штатского генерала, из двух лучших магазинов доставлено было на мой выбор требуемое. Только термометры купил один из директоров по сходной цене; я повесил их на веревке, протянутой от одной стены к другой. Каково же было удивление директора, когда я указал на их неверность: на одном ртуть стояла на нуле, на другом на трех градусах, на третьей на 20 градусах. И термометры было дозволено приобрести в лучших магазинах и проверенные.

По поручению Тучкова составленные мною штаты для тюремной и полицейской больниц удостоил высочайшего утверждения в 1862 году. Число штатных врачей увеличено согласно врачебному уставу и допущено несколько сверхштатных, определены должности по классам для всех служащих. Что же касается жалованья и содержания, то размер его предоставлен был комитету сообразно его удобствам. Но так как средства комитета могут сегодня казаться удовлетворительными, а завтра недостаточными, и размер жалованья поэтому будет изменяться, а вместе тем и норма для определённой пенсии, то я просил утвердить для пенсии окончательную неизменную цифру жалованья и постановил выдавать в половинном с ним размере квартирные; дополнительные же суммы служащим могут быть отпускаемы в виде временных наград. Представление о служащих в больнице к знакам отличия и денежным наградам предоставлено было старшему врачу. Как-то туго и ненамного повысил тюремный комитет содержание, но во всяком случае положение служащих стало более законным и менее зависимым от личного произвола директора.

Мало-помалу мне пришлось занять крепкую позицию в собраниях комитета, и мои ходатайства уже не встречали отказа, скорее все способствовали их утверждению. Конечно, такой позицией я был обязан поддержке лично расположенного ко мне П. А. Тучкова, но после его смерти, со вступлением на его место М. А. Афросимова и потом князя В. А. Долгорукова, авторитет мой в комитете держался уже сам собой. Все вице-президенты тюремного комитета (Тучков, митрополит Филарета, епископ Леонид, А. А. Потапов и последующие за ними) охотно соглашались с моими представлениями и помогали идти делу успешно.

Разобраться в хаосе тюремного комитета не легко было, так как приходилось лавировать между разными властями, борющимися между собой за свои права и преимущества в одном и том же месте; тут и полицейская, и административная, и духовная, и судебная, и губернаторская и проч. власти, помимо тюремного комитета, находящиеся в неизбежных и постоянных пререканиях.

[...]

…При Тучкове и Афросимове тюремный комитет собирался преимущественно у митрополита, и тут решались дела особенно важные по существу; в случаях его болезни или недосуга собрания были у преосвященного Леонида. Митрополит, как старейший член (кажется один из учредителей) московского тюремного комитета, с особенным вниманием выслушивал доклад и, после общего обсуждения, давал резолюции. Маленький, худой, с умными, проницательными (прозорливыми) глазами, выходил он в своем белом клобуке в зал заседания.

Все присутствовавшие (обыкновенно собрания были полны), начиная с духовенства, шли к нему навстречу, чтобы получить благословение. Усевшись посередине стола против докладчика и снявши свой клобук, митрополит внимательно слушал чтение доклада, прося нередко повторить фразу. Здесь обыкновенно присутствовали епископ Леонид, губернатор, губернский прокурор, начальники административных учреждений и множество директоров из именитых дворян и купцов. Пока митрополит слушал правителя дел и все хранили глубокое молчание, некоторые директора из знати предавались мирному сну, изредка и сдержанно всхрапывая и тем привлекая на себя внимание председателя. Н. Г. Рюмин⁴, барон Бреверн и председатель казённой палаты Вульф постоянно спали в комитете. Все дела, так называемые хозяйственные, решались или у преосвященного Леонида или у губернатора (князя Оболенского), у митрополита же обсуждались особо важные дела и нередко в присутствии военного генерал-губернатора. Я помню одно из интереснейших заседаний, в котором митрополит читал свое мнение по поводу предложения президента тюремного комитета (министра внутренних дел Валуева). Президент прислал военному генерал-губернатору предложение, сделанное кем-то в Петербурге: для нравственного улучшения арестантов раздавались книги духовно-нравственного содержания, но это не приводило к цели, как показал опыт; не лучше ли в этих видах допустить чтение избранных книг светского содержания? Далее, так как заключенные в тюрьму принадлежат к разным сословиям, разнятся по своему образованию, развитию, многие свободно владеют иностранными языками, обладают даже литературными способностями, то не сообразнее ли с пользою, вместо того, чтобы воспрещать им чтение газет и периодических изданий, не дозволять иметь бумагу и прочие принадлежности для письма, — разрешить чтение, переводы и составление литературных статей и т. п.

П. А. Тучков просил митрополита обсудить это предложение и представить ответ президенту. Вот этот-то ответ и был заслушан. Митрополит с логической последовательностью доказал непригодность предложения: «если чтение нравственно-религиозных книг не приводит к желанной цели, если Библия и Евангелия не улучают нравственно арестантов, то трудно предположить, что чтение светских книг воздействует лучше, чем слово Божие». При почти таком возражении, он коснулся истории тюремного комитета, как старейший член его в Москве, и доказывал, что филантропическое учреждение может успешно достигать и достигало раньше своей цели только при той независимости, какая дана была ему уставом. К несчастью, с некоторого времени из независимого учреждения он сделался чем-то в своем роде исполнительного отделения. Комитет связан бюрократическими порядками и не он уже судья того, что полезно для нравственного и материального быта арестантов, а канцелярия президента. В видах вспомоществования целям тюремного комитета, отпускаются из казны достаточные средства, чтобы сделать немало доброго. Средства эти прямо назначены на улучшение быта арестантов, но тогда-то мы получили предписание из сумм, отпускаемых на арестантов, столько-то посылать на усиление средств канцелярии президента, мы посылали. И это требование мы исполняли, хотя сознавали, что несправедливо отнимать у арестантов и отдавать чиновникам и т. д. Когда митрополит прочитал свое мнение и спросил присутствующих, как они его находят, и не сделают ли каких замечаний, то все собрание молчало. Он повторил свой вопрос, обращаясь прежде всего к духовенству (которое молча встало и молча низко поклонилось), потом к дремлющей знати (то же молчание и тот же поклон), наконец к степенному купечеству, из которого один заметил владыке: «может ли быть дурно что вы напишите, ваше высокопреосвященство?»

Тогда митрополит сложил бумагу свою около себя и приказал докладчику внести в протокол: «московский тюремный комитет, выслушав предложение президента, принял его к сведению». Обращаясь затем к собранию, он прибавил: «Я составил это мнение по просьбе Павла Алексеевича и сообщил вам его содержание, полагая, что вы примите участие в его обсуждении; новы себя как бы устранили от этого. Вы такие же равнодушные члены, как и я , с тою лишь разницей, что я по званию своему состою председательствующим; вопрос касается не меня лично, а тюремного комитета».

Сохранилась ли где эта бумага, неизвестно, но она имеет важное значение в истории тюремного комитета.[...]

ПРИМЕЧАНИЯ

[М. Ю.]

¹Беркут Николай Кононович — врач, ум. 15 июня 1890 г. Он был сыном учителя, в 1841 г. окончил курс медицинского факультета в московском университете, провел всю жизнь в Москве, где был ассистентом университетской клиники до 1848 г., затем — старшим врачом московских тюремных больниц (с 1858 г.), членом попечительного совета и инспектором московских больниц гражданского ведомства (с 1876 г.). Он был одним из основателей и наиболее ревностных и выдающихся деятелей московского общества русских врачей, председателем которого был до своей смерти.

²Автор несколько утрирует историю полицейской больницы. Она была создана в 1844 г. изначально именно как «больница для бесприютных». Дом, который она заняла, действительно был заброшен, это был частный Ортопедический институт Монделини, а до того — особняк семьи Ивашевых.

³Павел Алексеевич Тучков (1803–1864) — русский военный и государственный деятель, с 8 августа 1859 г. — московский генерал-губернатор.

⁴Николай Гаврилович Рюмин ( 1793–1870) — тайный советник. С 1833 года был членом Московского общества сельского хозяйства, в истории которого упоминается о том, что в 1837 году Рюмин занимался улучшенным овцеводством. С 1862 года — президент Российского общества любителей садоводства в Москве, а с 1870 года ещё и президент рязанского общества сельского хозяйства.

------------

Мы в Фейсбуке

Мы во Вконтакте

Мы в Телеграмме

ugluka@mail.ru