Восстание декабристов. Материалы. Т. Х. Предисловие.

М. В. Нечкина. Предисловие//Восстание декабристов. Материалы. Т. Х, Госполитиздат, 1953, С. 7-36

Десятый том публикации «Восстания декабристов» содержит следственные дела видных членов Южного общества — генерал-интенданта 2-й армии А. П. Юшневского, бригадного командира 19-й пехотной дивизии генерал-майора князя С. Г. Волконского, отставного полковника В. Л. Давыдова и адъютанта главнокомандующего 2-й армией штабс-ротмистра князя А. П. Барятинского. Все четверо играли выдающуюся роль в истории тайной организации декабристов.

Декабристы были борцами против самодержавия и крепостного права. Ленинская периодизация русского революционного движения открывается восстанием декабристов. «В 1825 году Россия впервые видела революционное движение против царизма, и это движение было представлено почти исключительно дворянами», — писал Ленин ¹. Публикуемые в настоящем томе новые материалы послужат дальнейшему изучению такого значительного в истории нашей Родины события, каким было восстание декабристов ².

Алексей Петрович Юшневский вступил в Союз благоденствия в 1819 г. Он был в числе тех членов Южной управы Союза благоденствия, которые решительно отвергли постановление Московского съезда 1821 г. о роспуске тайного общества и ответили на это постановление организацией Южного общества декабристов с Пестелем во главе. Юшневский был одним из активнейших участников бурных учредительных совещаний в марте 1821 г. на квартире Пестеля в Тульчине, закончившихся созданием Южного общества декабристов. Он был председателем Тульчинской думы, а затем избран был в число директоров Южного общества и участвовал в руководстве организацией вместе с Пестелем. Юшневский — участник киевских съездов Южного общества в период «контрактов» (Киевской контрактовой ярмарки, во время которой в продолжение всей истории Южного общества съезжались для обсуждения программы, тактики и очередных вопросов деятельности тайной организации (руководители ее «управ») и даже председатель одного из этих съездов. Он — участник разработки программных вопросов, он — сторонник введения республики и цареубийства, он принял некоторое участие в создании текста «Русской Правды». Верховный уголовным судом Юшневский был приговорен к смертной казни (отсечение головы), по конфирмации — к лишению чинов и дворянства и вечной каторге, позже замененной 20-летним сроком каторжных работ с последующим оставлением на поселении в Сибири.

Сергей Григорьевич Волконский, принятый в Союз благоденствия в 1819 или 1820 г., позже Юшневского, возглавил вместе с декабристом В. Л. Давыдовым одну из управ Южного общества — Каменскую. Он также активный участник киевских съездов «на контрактах», сторонник введения в России республиканского правления и цареубийства. Сверх этого он деятельно осуществляет связь между Южным и Северным обществами, неоднократно появляясь в Петербурге в качестве представителя декабристского юга с самыми ответственными поручениями. Он играет известную роль в сношениях с польским тайным обществом и сообщает Директории Южного общества собранные им сведения по вопросу о существовании тайного общества на Кавказе. В течение всей истории Южного общества мы видим Волконского деятельно заботящимся о мщении сил декабристской организации. Верховный уголовный суд приговорил Волконского к смертной казни (отсечение головы), по конфирмации к лишению чинов и дворянства и к ссылке на каторжные работы на 20 лет; позже срок каторги был сокращен до 15 лет.

Василий Львович Давыдов, вступивший в Союз благоденствия в 1820 г., принял деятельное участие в жизни Южного общества, основанного уже после его вступления в организацию. Он вместе с Волконским возглавил Каменскую управу Южного общества, получившую свое название от имения Давыдова Каменка, которое являлось местопребыванием управы. Здесь ежегодно поздней осенью под предлогом празднования именин матери Давыдова Екатерины Николаевны регулярно происходили съезды руководителей Южного общества.

Давыдов также был сторонником введения республиканского правления и цареубийства. Как и Волконский, он осуществлял связь Южного общества с Северным, посещая Петербург и выполнял ответственные поручения тайной организации. Именно на него было возложено поручение организовать связь Южного общества с южными военными поселениями.

Нельзя не упомянуть о дружеских отношениях В. Л. Давыдова с А. С. Пушкиным, посвятившим ему одно из ярких вольнолюбивых стихотворений («В. Л. Давыдову»). Пушкин был тесно связан с семьей Давыдовых и бывал в Каменке. Именно тут, в Каменке, А. С. Пушкин находился в 1820 г., во время одного из декабристских съездов, и виделся со многими декабристами.

Тебя, Раевских и Орлова,

И память Каменки любя,

Хочу сказать тебе два слова

Про Кишинев и про себя.

писал Пушкин в послании «В. Л. Давыдову». Он вспоминал дни, когда

...Перед камином надевая

Демократический халат,

Спасенья чашу наполняли

Беспенной, мерзлою струей,

И за здоровье тех и той

До дна, до капли выпивали!

Под словом «тех» подразумевались итальянские революционеры-корбонары, под «той» — революция. Пушкин выражал надежду, что революция вспыхнет и в России:

Ужель надежды луч исчез?

Но нет! — мы счастьем насладимся,

Кровавой чаши причастимся —

И я скажу: Христос воскрес.

Родственные связи тесно соединяли В. Л. Давыдова с рядом декабристов и их близких друзей. Декабрист Михаил Орлов был племянником Давыдова, декабристы Вл. Лихарев и Иосиф Поджио были с ним в гзойстве, а двое племянников — Александр и Николай Раевские, хотя и не являлись членами тайного общества, но были арестованы по делу декабристов в силу близких связей с участниками движения. Давыдов был приговорен Верховным уголовным судом к смертной казни через отсечение головы (по последующей конфирмации — в каторжную работу вечно; позже срок был сокращен на 20 лет).

Александр Петрович Барятинский, вступивший в Южную управу Союза благоденствия, стал вслед за тем одним из самых активных членов Южного общества, в создании которого он принимал самое деятельное участие. Близкий друг Пестеля, всей душой преданный ему товарищ, он был послан в 1823 г. в Петербург для осуществления связи с Северным обществом и для предъявления решительных требований со стороны южан. По договоренности с Пестелем Барятинский организовал в Петербурге ответвление южной организации — северный филиал Южного общества, приняв туда ряд членов.

В дни междуцарствия Барятинский возглавил вместо Пестеля Тульчинскую управу Южного общества декабристов и явился ее последним председателем. Он участвует в сокрытии «Русской Правды» от правительства, осуществляет последние мероприятия Южного общества по подготовке к восстанию, пытается реализовать замыслы Пестеля и после ареста последнего. Барятинский — поэт, и его атеистическое стихотворение, захваченное в его бумагах при обыске, является одним из ярких образцов вольнолюбивой поэзии декабристов.³

В изданном в 1824 г. сборнике стихотворений Барятинского, носящем название «Quelques heures de loisir a Toulchin» («Часы досуга в Тульчине»), имеются стихи, посвященные П. И. Пестелю, «Послание» к декабристу Ивашеву и стихотворение в альбом жене декабриста Юшневского ⁴. Атеистическое стихотворение, оставшееся в рукописи и при жизни автора, разумеется, не опубликованное, хотя и привлекло к себе внимание при обыске и даже отмечено в рапорте, но затем в ходе следствия как-то отъединилось от всего комплекса «дела» Барятинского, не было присоединено к нему и удивительным, образом ускользнуло от последующего внимания следователей: в деле Барятинского не содержится ни одного вопроса, который был бы связан с его атеистическими стихами. Верховный уголовный суд приговорил Барятинского к смертной казни через отсечение головы, по конфирмации — к лишению чинов и дворянства и к ссылке на каторжную работу вечно, позже срок пребывания на каторге был сокращен на 20 лет. Барятинский умер в Сибири.

Уже из приведенных кратких основных данных о деятельности тех четырех членов Южного общества, следственные дела которых печатаются в X томе «Восстания декабрнстов>, ясно, что перед нами — видные и активные члены тайной организации. Своеобразной чертой их поведения на следствии являлось упорное и планомерное отрицание своей роли в тайном обществе и знакомстве с основными положениями его программы. Они придерживались этой линии, доколе могли. Это обстоятельство оказало свое влияние на характер публикуемого документального материала и обусловило вытекающие отсюда трудности при его исследовании. Степень «запирательства» на следствии была чаще всего прямо пропорциональна «силе вины», и публикуемые дела требуют самого внимательного анализа при изучении: нельзя ограничиваться лишь первоначальными показаниями, необходимо брать материалы во всей совокупности, избегать выводов, основанных на тех первых ответах, которые позже опровергаются ходом следствия; нужно прежде всего учитывать позднейшее признание тех обстоятельств, которые в начале следствия решительно отрицаются; особенно важен материал очных ставок. Таким образом, надо признать, что публикуемые дела — трудный исследовательский материал, требующий всесторонней критической оценки. Перечисленные выше трудности прибавляются к общим особенностям следственных дел, которые надо постоянно иметь в виду исследователю движения декабристов, чаще всего прибегающему именно к материалам этого типа. Следственный материал требует особо осторожного к себе отношения. Подследственное лицо по понятным причинам пытается скрыть улики, ведущие к отягощению его вины. В течение всего следствия идет непрерывная борьба следователя с подследственным лицом. Обвиняемые стремятся создать у следователя впечатление наименьшей прикосновенности их к делу, пытаются «верноподданнической» позой скрыть факт своей революционной деятельности. Исследователь же, заинтересованный в выяснении именно последнего вопроса — в выяснении революционной деятельности допрашиваемого, — должен учитывать обстановку следствия, позицию подследственного лица. Перекрестное сопоставление данных и учет обстановки допроса и ответов допрашиваемого необходимы при изучении этого трудного источника ⁵.

Обратим внимание, например, на особенности дела Юшневского: «ни о каком тайном обществе не знаю, ниже ни к какому не принадлежал и не принадлежу» — показал на первом допросе член Директории Южного общества декабристов. Якобы «не имея понятия ни о каких обществах», он ответил отрицанием на все вопросы во время первого следствия, производившегося еще на юге, 13 декабря 1825 г., в день ареста Пестеля. Но и привезенный в Петербург, Юшневский сдался далеко не сразу. В первых петербургских показаниях он, уже вынужденный к первым признаниям, все же заверял Следственный комитет, что следствие в дальнейшем будто бы установит, что он «составлял в оном (обществе)⁶ лицо более мнимое, нежели действительное» и всячески подчеркивал свою бездеятельность. Однако 15 января 1826 г. Следственный комитет отметил в данной Юшневскому анкете: «В начальных ответах, данных в Тульчиле 13 декабря 1825 года, вы сделали решительное отрицание, что тайному обществу не принадлежали и даже не знаете о его существовании, а по прибытии сюда хотя во взятом от вас показании и учинили признание, но многие известные вам обстоятельства выпустили или недостаточно объяснили их». Это замечание Комитета соответствует действительности. Но шли недели следствия, следователи все еще не могли добиться от Юшневского нужных признаний, хотя многие обстоятельства уже были выяснены при допросах других арестованных. Следственный комитет еще 1 апреля 1826 г. наступал на Юшневского, указывая: «вы... уклоняясь от .-.сного признания об одних, вовсе умолчали о других обстоятельствах, которые вообще должны быть <вам) совершенно известны как председателю первого и как директору последнего общества в Тульчине». И лишь в апреле 1826 г., со всех сторон охваченный разоблачающими его уликами, Юшневский начинает признавать свою роль в Южном обществе, участие в важнейших его делах и в поддержке республиканской программы. Окончательно же в своем согласии на введение республики и на цареубийство Юшневский признался лишь 22 апреля, приведенный на очную ставку с Пестелем, — правда, не допустив до нее. В соответствии с этим в характеристике Юшневского, помещенной в составленном для Николая I справочнике — «Алфавите декабристов», — отмечено, что Юшневский был «не откровенен» и «сознавался не иначе, как тогда, когда был приводим на очные ставки, до которых однако не допускал»⁷.

Линия поведения Юшневского на следствии легко находит свое объяснение. Оказывается, Юшневский предварительно договорился с Крюковыми, Вольфом и некоторыми другими декабристами о том, чтобы ни в чем не признаваться на допросах.

Надеясь на это условие, Юшневский был уверен, что «по неимению доказательств» нельзя будет его уличить. Но едва ли не большее значение имело то обстоятельство, что Юшневский дал после ареста Пестеля приказание сжечь «Русскую Правду» и во время допросов долгое время пребывал в уверенности, что бумаги Пестеля уничтожены. Не ссылаясь, разумеется, на это свое распоряжение, Юшневский показывает: «вскоре после арестования Пестеля узнал я от Крюкова 2-го, что бумаги его все сожжены: следовательно, уже не существуют». Так уясняется, на что рассчитывал Юшневский в своем столь длительном и упорном запирательстве, — он был уверен, что принятые им меры позволят скрыть истину.

Существенно и то, что допрашивали Юшневского одним из первых, если не самым первым, — 13 декабря 1825 г. в день ареста Пестеля. Очевидно, и арестовали его одним из первых. Точная дата ареста неизвестна, но дата приказа об аресте совпадает с датой приказа об аресте Пестеля. Есть основания предположить поэтому, что арест Юшневского последовал сейчас же или вскоре после первого его допроса. Поэтому Юшневского при первых его допросах еще не связывали показания, данные другими арестованными, и он мог дольше других предполагать, что условие ни в чем не признаваться еще никем не нарушено. Имеются своеобразные черты и в других публикуемых делах.

Приказы об аресте В. Л. Давыдова и С. Г. Волконского были подписаны в один и тот же день, 25 декабря 1825 г.⁸, то-есть довольно поздно — через две недели после ареста Пестеля, а реализованы были еще позже: Волконский был арестован 7 января, а Давыдов 14 января 1826 г., то-есть (в последнем случае) через месяц после восстания в столице. Они не имели поэтому возможности занять позицию полного отрицания при первых допросах: слишком многое было уже известно Следственному комитету. Единственное (но чрезвычайно важное), что они пытались отстоять, — это сзою якобы более умеренную позицию в Южном обществе по сравненню с другими членами организации. Менее других удалось это С. Г. Волконскому: он вынужден был признать, что на совещании в Каменке з 1823 г. дал согласие на введение в России республики и на истребление зсех особ императорской фамилии. Ему удалось отстоять перед следствием свои показания о том, что давая согласие на участие в Южном обществе, он не знал, что республиканская цель уже была объявлена как программа организации при самом ее возникновении.

Давыдову, арестованному позднее, менее других удалось отстоять перед следствием показание об умеренности своих взглядов. Съезды руководителей Южного общестза в 1822 и 1823 гг. происходили в его киевском доме, а осенние собрания — в его имении Каменке. Его самое деятельное участие з жизни южной организации декабристов было вне сомнений. Активное участие в делах общества логически влекло за собой признание его программы. Давыдову довольно быстро пришлось дать решающие показания. «Алфавит декабристов», повторяя выводы его «силы вины», кратко фиксирует: «он соглашался на введение республики. с истреблением государя и всего царствующего дома, о чем объявлял и принимаемым им членам»⁹. Через все следственное дело Давыдова проходят его признания, что он не один раз, а многократно был участником «дерзких» и «непозволительных» разговоров и поддерживал крайние мнения.

А. П. Барятинский, тесная связь которого с Пестелем была обнаружена еще Чернышевым и Киселевым на самом раннем этапе следствия, был все же арестован довольно поздно: этому способствовало то, что в момент отдачи приказа об аресте он находился в служебной командировке в Тирасполе. Точная дата его ареста также не установлена. Рапорт генерал-адъютантов Чернышева и Киселева графу Витгенштейну, где говорится о необходимости «отправить ныне же» Барятинского в Петербург по причине открывшихся против него подозрений, отмечен 25 декабря 1825 г.¹⁰ Основной опорой при определении даты ареста Барятинского является его показание о том, что арестован он в конце декабря 1825 г. и что в Тирасполе он успел присягнуть Николаю I. Присяга относится, разумеется, ко времени до ареста, так как арестованных к присяге не приводили. Точными сведениями о том, когда присягнул гарнизон Тирасполя, мы не располагаем, но ясно, что он не мог присягнуть ранее Главной квартиры 2-й армии, находившейся в Тульчине, куда присяжные листы были привезены лишь 23 декабря. Известна точная дата присяги Николаю I в Троянове — утром 26 декабря ¹¹; едва ли в Тирасполе присяга могла произойти раньше, чем в Троянове. Все эти соображения приводят к зыводу, что Барятинский был арестован во всяком случае не позже 27 декабря 1825 г. 3 января 1826 г. Барятинского провезли через Тульчнв по пути в Петербург, и лишь 15 января он был принят как арестант на главной гауптвахте Петербургского Генерального штаба ¹², всего за пять дней до прибытия туда Давыдова. Таким образом, Барятинского следственный комитет допрашивал, уже располагая многочисленными уличающими его материалами.

Из создавшегося чрезвычайно трудного для него положения Барятинский попытался выйти довольно своеобразно: характерной чертой его следственного дела являются постоянные ссылки на чрезмерную слабость памяти и огромное количество сбивчивых и туманных ответов. Для него характерно желание как можно более скрыть от следствия при нарочитой бщей позе кающегося грешника («слабость моей памяти приводит меня в отчаяние»).

Он утверждал даже, что не помнит, где находились управы Южного общества — в Киеве или в Василькове, уверял, что якобы никогда не бывал на заседаниях общества и получал от следователей раздраженные упреки в «совершенном недостатке искренности». Поэтому показания Барятинского очень скупы на прямые данные о фактах, общи и сбивчивы в формулировках. Истинная роль Барятинского в тайном обществе, его дружба с Пестелем и активная деятельность как последнего председателя Тульчинской управы выясняется главным образом из перекрестного сопоставления с данными, содержащимися в делах других декабристов. «Барятинский при отобрании от него ответов хотя показывал довольно чистосердечия, но в изложении главнейших действий общества говорил неясно и ссылался на дурную память свою», зафиксировано в записке Боровкова о Барятинском. Окончательно признать свое согласие на введение республики и «революционный способ действия», принятый всеми участниками еще при учреждении Южного общества, Барятинскому пришлось лишь на очной ставке с Пестелем 22 апреля 1826 г., то-есть уже в конце следствия. Очная ставка с лучшим своим другом, конечно, была чрезвычайно тяжела для Барятинского.

Перечисленные индивидуальные особенности публикуемых в X томе следственных дел надо принимать во внимание при анализе их как источника для изучения движения декабристов. Несмотря на понятные трудности при изучении, эти дела немало дают для восстановления важных сторон декабристского движения, его узловых моментов.

Прежде всего публикуемые дела содержат ценные данные о формировании мировоззрения декабристов. В лице Юшневского, Волконского и Давыдова, — перед нами старшие по возрасту декабристы. Юшневский родился 12 марта 1786 г., следовательно в марте 1826, в момент следствия, ему уже исполнилось 40 лет, как он и показал это в своей биографической анкете («от роду мне сорок лет»). С. Г. Волконский родился 8 декабря 1788 г.: «От роду имею 37 лет и четыре месяца с половиною», — пишет он в своей биографической анкете, датировав ответы 23 апреля 1826 г. Декабристу В. Л. Давыдову было во время следствия тридцать три года (род. в 1792 г.). Самым же младшим был А. П. Барятинский — он родился 7 января 1799 г.¹³, ему минуло в начале следствия 27 лет.

Таким образом, из декабристов, чьи следственные дела публикуются в настоящем томе, только Барятинский не мог по возрасту своему участвовать в Отечественной войне 1812 г. Он поступил на службу первоначально в Коллегию иностранных дел не ранее 1814 г., сдаз предварительный экзамен при Педагогическом институте. Из старших декабристов — Волконский и Давыдов — активные участники войны 1812 г., которая явилась столь важным рубежом в формировании декабристского мировоззрения.

Декабрист Волконский имеет тут богатый опыт, он участвовал еще в войнах с Наполеоном в 1806—1807 гг., в частности сражался в генеральных битвах и под Пултуском, и при Прейсиш-Эйлау, и под Фридландом; был неоднократно награжден. После Тильзита мы вскоре вновь видим его в войне против Турции и под Шумлою и под Рущуком под командой фельдмаршала Каминского, а затем М. И. Кутузова. В войне 1812 г. он участвовал с самого начала, и его формуляр чрезвычайно выразителен: зто — живая летопись войны, которая включает в себе сражения и под Витебском в под Дмитровым и под Смоленском. Из-под Смоленска он был отправлен с партизанским отрядом «и действовал по правой стороне большой Белорусской дороги. Таким образом, в лице Волконского перед нами усастник знаменитого партизанского движения 1812 г. В его формуляре также значится, что он «... был в деле на переправе неприятеля - чрез реку Березину...» Волконский проделал и все последующие походы, участвовал и в генеральном сражении при Лейпциге, побывал в 1815 г. с русскими войсками в Париже и лишь 30 декабря 1815 г. вернулся в «российские пределы».

Примечательно участие в войне 1812 г. и декабриста Давыдова, который сражался в Бородинской битве. «Несколько дней перед сражением Бородинским назначен был адъютантом к господину главнокомандующему 2-ю Западною армиею генерал от инфантерии князю Багратиону, — читаем мы в его показаниях — по смерти коего возвратился во фронт, где и пробыл до окончания войны».

Самый старший из интересующих нас декабристов, Юшневский, не участвовал непосредственно в военных действиях двенадцатого года, но он приобрел богатый опыт по дипломатической части. После войны Юшневский служил штатным секретарем «Областного начальника новопри-соединенной Бессарабии», а затем был зачислен по ведомству государственной коллегии иностранных дел и причислен в штат главнокомандующего по дипломатической части. Юшневский собирал в Бессарабии «сведения о поселенных там болгарах, изъявивших желание составить особое войско на правах донских казаков». Как показывает он сам, его командировали «в Бессарабскую область для сношения с поселившимся там во время последней с турками войны Булгарским народом, изъявившим готовность перевести из Оттоманских владений остальных своих единоземцев, с тем чтобы предоставлены им были особые права и преимущества». Юшневский, очевидно, глубоко изучил особенности быта и истории болгар, и в его лице перед нами — осведомленный в славянских делах декабрист.

Публикуемые дела являются первостепенным источником для истории движения декабристов. Они, правда, содержат немного сведений наибе.:— ранних этапах развития декабристских организаций — о Союзе спасения, о «Московском заговоре» 1817 г., о пребывании членов тайного общества в Москве, об учрежденном там Военном обществе и о решении основать новую тайную организацию — Союз благоденствия. Все четверо — Юшневский, Волконский, Давыдов и Барятинский — вступили в общество на юге уже после основания Союза благоденствия и,естественно, не могли подробно свидетельствовать о ранних этапах декабристского движения. Правда, некоторые их показания об этом времени все же заслуживают внимания. Например, Давыдов передает слова Сергея Муравьева-Апостола о том, что тайное общество «образовалось в Семеновском полку при возвращении из Франции». Последнее свидетельство чрезвычайно интересно, в нем нельзя не видеть указания на гнетическую связь первой тайной организации — Союза спасения: «офицерской артелью», возникшей в Семеновском полку, которую И. Д. Якушкин в своих «Записках» называет в качестве непосредственной предшественницы первой декабристской организации ¹⁴. Но если важные свидетельства об этих ранних этапах движения по понятным причинам крайне редки в публикуемых материалах, то зато дела указанных декабристов содержат драгоценные свидетельства о формировании Южного общества, его возникновении и последующем развитии, его программе и планах революционного выступления.

Публикуемые дела содержат существенные данные о Тульчинской управе Союза благоденствия, к которой принадлежали все указанные декабристы. Тульчинская управа осознает себя частью всего общества. Юшневский, принятый в 1819 г. Бурцовым, осведомлен о наличии центрального «управления» общества в Петербурге. Михаил Фонвизин, принявший в Тульчине Волконского, является живой связью Тульчина с Москвой. Кишиневская управа, возглавляемая Михаилом Орловым в эти годы, органически связана с Тульчинской управой, что имеет чрезвычайно важное значение. Она подчас рисуется в литературе как автономная, между тем эта управа, несомненно, живая часть всего декабристского движения. В этой связи ценно свидетельство Юшневского о создании Тульчинской управы и перечисление известных ему в тот момент членов общества: в одном ряду с членами Тульчинской управы он упоминает генерал-майора Орлова, полковника Кальма, полковника Непенина и капитана Охотникова, то-есть основных членов Кишиневской управы. Волконский также упоминает Охотникова наряду с другими членами Тульчинской управы.

Членам Тульчинской управы известна первая часть «Зеленой книги»; знают они и о принятом в обществе решении написать ее вторую часть.

Особенно интересно, что не отразившаяся в первой части «Зеленой книги» «сокровенная цель» тайного общества становится известной вновь приятым членам Тульчинской управы. Михаил Фонвизин, принимая в Тульчине в 1819 или в 1820 г. в тайное общество Волконского, объявил ему, что «главная цель общества — принятие мер к прекращению рабства в России». При приеме Давыдова ему объявили и другое: целью тайного общества является «перемена правления». Он так и показывает: "Цель, мне объявленная при принятии моем г[осподино]м Охотниковым, была перемена правления». Юшневский, рассказывая о своем приеме в тайное общество, свидетельствует: «Намерение общества было ввести в государстве конституцию». В том же духе и показание Барятинского,также вступившего в Тульчинскую управу Союза благоденствия: «Цель общества была ввести Конституцию в государстве». Еще существеннее показание того же Барятинского в ответ на следственную анкету от 26 января 1826 г., где он сравнивает программные цели Союза благоденствия и Южного общества и нх тактические пути: «Мне кажется, что намерение достичь сей цели через революцию, ежели других не было бы средств, было общее как первому так и второму обществу с той разницей, что в первом некоторые только члены сие знали, а что во втором <т. е. Южном обществе.)... всем сие должно быть известно». Уже из этих свидетельств совершенно ясно, что первая часть сЗеленой книги» не исчерпывала программы общества. Несмотря на то, что вторая часть «Зеленой книги» не была закончена и принята обществом, «сокровенная цель» известна членам организации, объявлялась им при приеме и была для них основной и вдохновляющей. Члены Тульчинской управы Союза благоденствия вступали в тайное общество для борьбы за освобождение крестьян н для ликвидации абсолютизма, заменяемого представительным конституционным строем, в то время как в первой части «Зеленой книги» нн слова не значилось ни об освобождении крестьян, ни о «перемене правления», ни тем более о революционном способе действий. Таким образом, в публикуемых делах мы имеем существенные свидетельства о революционном характере Союза благоденствия и об его «сокровенной цели». Эти свидетельства идут навстречу известному показанию Пестеля, имеющемуся в деле Хотяинцева: «Тайное наше общество было Революционное с самого начала своего существования и во все свое продолжение никогда не переставало быть таковым. Перемены, в нем происходившие, касались собственного его устройства и положительней-шего изъяснения его цели, которая всегда пребывала Революционная; и потому не было члена в Союзе, на которого бы Союз не надеялся именно для произведения революции, содействия ее успехам или участия в ней» ¹⁵. Вместе с тем приведенные свидетельства говорят о том, что известный нам текст «Зеленой книги» не являлся полной программой общества, а отражал ее лишь частично, не включая в себя изложения «сокровенной цели». Знакомство же членов Тульчинской управы с «Зеленой книгой» засвидетельствовано, например, делом Волконского, который показывает: «при приеме моем в члены Союза Благоденствия мне было вручено для прочтения письменной устав о сем Обществе». Как известно «Зеленая книга» предполагала включение в члены общества и лиц из купеческого состояния. В свете этого обстоятельства интересно свидетельство Давыдова о расчете на купцов и в более позднее время. Давыдов показывает, что связанный с Московской управой Мнтьков «надеялся и в купеческом состоянии найти людей готовых».

То обстоятельство, что Тульчннская управа не была отколовшимся куском, независимой организацией или «обществом в обществе», а ощущала себя как доля целого, как органическая часть Союза благоденствия, подтверждается и тем, что постановления Петербургского совещания Коренной управы Союза благоденствия в 1820 г. сейчас же дошли до Тульчина через Пестеля и были приняты как директивные. Как известно, Петербургское совещание на квартире Глинки приняло решение о предпочтительности республиканского правления перед конституционно-монархическим и голосовало за республику (докладчиком на совещании был Пестель).

На очной ставке с Барятинским Пестель показал, что по приезде из Петербурга в 1820 г. он сообщил о решении Коренной думы относительно республиканского правления Юшневскому, Вольфу, Ивашеву, а затем так;^:е Аврамову, Басаргину, князю Барятинскому и обоим Крюковым. Таким образом, республиканская резолюция совещания стала общим достоянием, и не один Пестель, а также и другие декабристы имели основания рассматривать в дальнейшем республиканское Южное общество не как новую организацию, а как продолжение предыдущего объединения. В этой связи характерно признание Юшневского, что он знает только но тайное общество — Союз благоденствия, иначе говоря, Южное общество представлялось ему лишь этапом дальнейшего развития той же самой организации.

Осведомлена Тульчинская управа и о постановлениях Московского съезда 1821 г., который вынес решение о ликвидации тайной организации. Решение это было принято Московским съездом 1821 г. как способ отделаться от колеблющихся и добиться коренной реорганизации общества. Однако оно не было во всей полноте сообщено Пестелю и его товарищам, которым было передано лишь то, что общество решено ликвидировать.

Как и следовало ожидать, ни Пестель, ни его товарищи ие признали сообщенного им постановления, не согласились с ним и сочли, что Московский съезд 1821 г. превысил свои полномочия. По мнению Тульчинской думы, съезд руководителей мог менять что-либо во внутренних «установлениях» Союза, но отнюдь не уничтожать самую организацию. Квартира Пестеля стала центром, где началось горячее обсуждение дальнейших действий еще до приезда Бурцова, являвшегося делегатом от Тульчина на Московском съезде. Именно Юшневскому еще до приезда из Москвы Бурцова самостоятельно пришла в голову мысль воспользоваться постановлением съезда как способом очистить общество от колеблющихся элементов. Пестель показывает: «говорил мне Юшневский прежде собрания Думы, что он намерен в оной представить обо всех опасностях и трудностях предприятия, дабы испытать членов и удалить всех слабосердых, говоря, что лучше их теперь от Союза при сем удобном случае удалить, нежели потом с ними возиться»¹⁶.

Юшневский и Барятинский — активные участники бурных заседаний на квартире Пестеля, в результате которых и возникло Южное общество декабристов (март 1821 г.). Давыдов хотя и не принимал участия в этих совещаниях, но довольно ясно о них осведомлен. Извещен он, как и прочие южные декабристы, о постановлениях Московского съезда и о выступлении на съезде Михаила Орлова. Заметим, что Волконский сам находился в Москве во время съезда 1821 г., но не являлся его делегатом. Он не был допущен к присутствию на заседаниях съезда «по недавнему вступлению», как показывает сам Волконский. Эти слова говорят о стремлении декабристов соблюдать устав тайного общества.

Поскольку Юшневский и Барятинский приняли живое участие в учредитедельных заседаниях по основанию Южного общества, их дела содержат ценные свидетельства о том, как именно оно возникло. Юшневский дает показания о своей роли в организации общества; говорит о том, какие речи произнесли на этих заседаниях Пестель и он сам: «Возвысив голос, Пестель обратился к нам и с искусством, ему свойственным, убеждал не расходиться, но напротив, соединиться крепчайшими узами, подстрекая самолюбие каждого обязанностию к общему благу, любовью к отечеству:». О своей речи Юшневский показывает: «Тут сказал я в свою очерель краткое увещание, которое приняли за речь, представил им опасности такового соединения... коих справедливо устрашились отпавшие члены, советововал не увлекаться мгновенным порывом самолюбия, но испытать внимательнее свои к тому силы и способности». Подъем энтузиазма в решимости был так велик, что никто не захотел воспользоваться предложенной отсрочкой для испытания себя. По свидетельству Юшневского «все, не обинуясь возгласили, что без дальних размышлений от сохранить прежний свой прежний состав, и я, влекомый общим стремлением, дал руку". Последняя деталь может говорить и о даваемой клятве, «честном слове", скрепляеемом рукопожатием. Юшневский был избран одним из директоров Общества, о чем он свидетельствует: «чрез несколько времени по восстановлении общества избраны были начальниками оного Пестель и я».

Не менее важные данные об этих первых учредительных заседаниях сохранил и Барятинский: «По отшествии Бурцова и Комарова открылось заседание. Полковник Пестель спросил, ежели собравшиеся в Москве члены имели право разрушить общество и согласны ли мы его продолжить, на что все единогласно изъявили свое намерение его продолжить.

После сего Пестель, объясняя подробно, что общество рушилось от несогласия в цели и в средствах, положил необходимым определить оные и вследствие сего сказал, что для введения нового порядка вещей нужно необходимо смерть блаженной памяти государя Александра Павловича и что он на сие дает свое согласие и предложил нам, чтобы мы оное дали». Это показание Барятинского совпадает с многократными свидетельствами Пестеля о том, что программа вновь образованного Южного общества была республиканской и что принятие этой программы он и его товарищи рассматривали как продолжение решения, принятого еще в Союзе благоденствия после Петербургского совещания 1820 г. Все еще раз пришли к единодушному решению, что конституцию невозможно получить при Александре I (споривший сначала Аврамов затем согласился и сказал, как передает Барятинский: «ето без сомнения, я сам ето знаю»). «После сего все мы преступно решили вопрос согласием на смерть {императора}», свидетельствует Барятинский. Хотя и Юшневский и Барятинский всячески стремятся в своих показаниях не признавать республиканской цели вновь основавшегося общества, им это не удается, Прямое показание об этом Вольфа воспроизведено Следственным комитетом в вопросах, адресованных Юшнезскому: «Штаб-лекарь Вольф сознается, что после преобразования общества в Тульчине однажды Аврамов, князь Барятинский, Ивашев, оба Крюковы, Басаргин и вы собрались к Пестелю, который, имея всегда господствующею целию республиканское правление, требовал от присутствующих решительного согласия как на введение в России республики, так и на упразднение царствующего дома посредством военной силы, и что все тут бывшие на сие согласились. Подтверждаете ли вы таковое сознание Вольфа?» Сделав оговорку о том, что не припомнит, было ли при этом упоминание о царствующем доме, Юшневский все же вынужден подтвердить свидетельство Вольфа.

Что касается до опоры на военную силу, то решение об этом было принято на первых же совещаниях, тогда же, когда Пестель и Юшневский были выбраны в руководители Южного общества: «выбрали мы Пестеля в председатели, а Юшневского в блюстители ¹⁷ и дали им полную власть над членами (я забыл сказать, что решено было все сие учинить посредством войск»), — показывает Барятинский.

Тот же Барятинский прямо говорит и о том, что осведомление об основной цели тайной организации было обязательным условием приема 5овь созданное общество. Этим оно отличалось от Союза благоденствитя, где не всякому вступающему открывали «сокровенную цель», или намерения общества было употребить все возможные средства получения конституции. В первом обществе сии намерения были только известны некоторым членам... но во втором обществе всем одинаково они должны быть известны, иначе не принималися члены». Мотивы введения этого нового правила также указаны Барятинским. Это правило было принято в силу желания сохранить в обществе единогласие. Очевидно, внутренняя борьба мнений в предшествовавшем обществе отчасти связывалась с тем, что не всем была известна «сокровенная» цель, то-есть конечная цель борьбы, в силу чего разные декабристы понимали ее по-разному. Поясняя, каким образом был принят в общество Фаленберг, Барятинский показывал: «Конечно я ему сказывал о намерениях, цели и средствах общества (ибо сие было одним из законов, принятых обществом, чтобы объявлять новопринимающимся цель его и средства, дабы тем соблюсти единогласие)».

Юшневский сохранил в памяти и содержание той клятвы, которую в Южном обществе давали при вступлении: «каждый новопринимаемый, — показывает он, — давал честное слово, что пребудет верен цели общества и, не щадя себя, будет посвящать все свои способности, дабы способствовать достижению оной. Хранить в тайне как сию цель, так и существование общества. Преследовать без пощады всякого, кто покусился бы обнаружить оные и стараться приобретать обществу единомыслящих людей». И Волконский и Давыдов, не присутствовавшие в Тульчине в момент основания Южного общества и поэтому не принимавшие участия в первоначальных заседаниях, тем не менее имеют представление об условиях возникновения Южной организации — о Московском съезде, позднейших совещаниях в Тульчине и основании нового общества. Привлекает к себе внимание показание Давыдова о решении платить членские взносы, взимаемые в соответствии с состоятельностью каждого члена организации: «Пестель предлагал вначале, чтобы ежегодно всякой член жертвовал по мере состояния своего некоторой суммой для составления казны общества». Хотя далее Давыдов и говорит, что решение не выполнялось, однако тут же показывает, что просил Волконского сделать в Тульчине взнос за него, Давыдова, в порядке возврата той суммы, которую был ему должен Волконский.

После принятия решения основать новое общество члены прежней организации были приняты вновь, и у тех, кто отсутствовал на учредительных заседаниях, бралось согласие вновь вступить в общество. Волконский, как и Давыдов, дали свое согласие остаться в южной организации после Московского съезда 1821 г. Боевой, активный характер образовавшегося общества отражен в показаниях о съездах руководителей организации во время Киевских «контрактов», то-есть в дни контрактовой ярмарки в Киеве. Заметим, что показание Давыдова о «контрактах»1821 г. повидимому надо отнести к съезду 1822 г., поскольку Южное общество было основано в марте 1821 г., т. е. позже «контрактов» 1821 г.и съезда общества в это время не могло быть (Давыдов сам оговаривает, что неточен в датах).

В делах, публикуемых в настоящем томе, представляют особую ценность свидетельства о содержании «Русской Правды». Дошедший до нас рукописный комплекс этого важнейшего памятника революционной идеологии декабристов, как известно, имеет весьма сложный состав.

«Русская Правда» слагается из отдельных незавершенных частей и не предстгзляет собою единого, непрерывного текста и законченного целого. По свидетельству Пестеля, ряд важнейших глав «Русской Правды» еще не был написан. Правдоподобно и предположение об уничтожении некоторых частей написанного текста. Поэтому каждое свидетельство о «Русской Правде> со стороны отдельных членов тайного общества, которые знакомились с документом до восстания, представляет собою исключив ценность и помогает разобраться в этом сложном памятнике.

Ряд свидетельств о составе «Русской Правды» принадлежит Давыдову, который не только знакомился частично с ее рукописным текстом, но котрому даже было предложено принять принять в ней авторское участие.

Как известно, «Русская Правда» не была в точном смысле конституционным проектом, каким была, например, «Конституция» Никиты Муравьева: «Русская Правда> представляла собою «Наказ» Временному революционному правительству, облеченному диктаторской властью, — это хорошо поясняется в самом ее заглавии: «Русская Правда или Заповедная Государственная грамота великого народа российского служащая заветом для усовершенствования Государственного устройства России и содержащая верный наказ как для народа, так и для временного Верховного правления». В связи с этим важно показание Давыдова, который так комментирует характер документа: «Русская Правда, писанная Пестелем не была Конституция, а род объявления прав (Declaration des droits) и Наказа или Наставления для составления оной». Думается, отсюда следует, что в Южном обществе обсуждался вопрос о самом характере «Русской Правды», сопоставлявшейся с документами предшествовавших революций, выносились суждения о ее целевом назначении. Воспринималась «Русская Правда» не как изложение личных взглядов Пестеля, а как основной программный документ Южного общества в целом, обсуждавшийся на съезде руководителей общества и принятый в своих принципиальных основах голосованием. «Дух сего сочинения соответствовал намерениям общества», — веско свидетельствует Давыдов. Мы узнаем, что у него на руках был документ, прямым образом относившийся к «Русской Правде» — ее текст об устройстве министерств будущей революционной России: «У меня же никаких бумаг до общества касающихся не было кроме учреждения десяти министерств, на одном листе, сочинения Пестеля», показывает Давыдов. Он свидетельствует далее, что этот документ пришлось сжечь вместе с выписками из политических сочинений и некоторыми стихами Пушкина, когда начались аресты.

Отсюда следует, во-первых то, что Давыдовым была уничтожена какая-то, — как он утверждает, небольшая по объему, — часть «Русской Правды>, чрезвычайно важная по значению: она касалась устройства центральных органов исполнительной власти. Во-вторых, мы еще раз убеждаемся, что «Русская Правда» читалась и обсуждалась декабристами. Служа посредником между Южным и Северным обществами, Давыдов неоднократно должен был отстаивать на Севере программные установки южан, то-есть и основные положения «Русской Правды». Отправляясь для переговоров с Никитой Муравьевым, Давыдов даже набрасывает на листке бумаги для памяти основные «предметы», имеющие несомненное отношение к содержанию «Русской Правды». Давыдов свидетельствует: более всего «придерживался к фаворитной мысли своей о составлении волостей и отдачи крестьянам половины, или, по крайней мере, значительной части помещичьих земель, так же желал, чтобы принят был его споособ избрания в представительные палаты, разделение России на области и прочее. Разговор <с Никитой Муравьевым> не продолжался четвертей часа, кончился ничем. Ник[ита] Муравьев звал меня обедать на другой или третий день. Я приехал к нему и привез на клочке вышеупомянутые предметы для памяти».

Еще раз убеждаемся мы, что содержание «Русской Правды» было достоянием ведущих членов Южного общества, было им известно в деталях. Давыдову, отправляющемуся к одному из руководителей Северного общества, достаточно набросать на «клочке» столь сложные «предметы», как разделение земель по «Русской Правде», способ избрания «в представительные палаты», новое областное деление, чтобы вспомнить в разговоре существо сложных вопросов. С другой стороны, это свидетельство eme раз подтверждает нам, какие вопросы «Русской Правды» Пестель и товарищи считали важнейшими. Заслуживает внимания и самый характер поручения, данного Давыдову Директорией Южного общества: ему и Волконскому «препоручено было о соглашении обоих управ (то-есть Северного и Южного общества) действовать заодно, а наипаче о соглашении на одну цель некоторыми уступками с обоих сторон». Можно думать, что упомянутые выше важнейшие вопросы «Русской Правды» не могли входить в число принципиальных уступок, — их необходимо было отстаивать перед Никитой Муравьевым.

Узнаем мы также, что у Давыдова находилось «извлечение» из «Руской Правды», сделанное по-французски Сергеем Муравьевым-Апостолом; «извлечение» это было повидимому довольно обширное, так как Давыдов называет его «тетрадкой». Давыдов свидетельствует и о самом факте обсуждения принципов «Русской Правды», очевидно, имея в виду Киевское совещание руководителей общества: «Пестель говорил о разных предметах своих проектов, как то об образе избрания в депутаты палат, о распределении земель волостям, об образовании сих волостей (communes), о директории». Несмотря на все оговорки, Давыдов вынужден признать на следствии, что «имел слабость против своих мыслей уступить мнению Пестеля...»

Самый перевод Пестелем и Давыдовым понятия «волость» понятием «commune» (община, коммуна) еще раз подчеркивает, что Пестель и его товарищи мыслили «волость» не просто как территориальную единицу, а как организацию граждан, как общественный коллектив. В этом месте — ключ к переводу французского трактата Пестеля, где применен этот термин (трактат входит в документальный комплекс «Русской Правды»). В свете всех этих свидетельств становится понятным, что Пестель действительно мог предложить Давыдову принять авторское участие в составлении «Русской Правды» — «обработать какую-нибудь статью». Аналогичное предложение, как известно, было им сделано Сергею Муравьеву-Апостолу: «С. Муравьев взялся за финансы тому более года», — показывает В. Давыдов, — «что он сделал, мне неизвестно». Пестель показывает о том же: «Статью о финансах и народном хозяйстве долженствовал написать Сергей Муравьев» ¹⁸ Свидетельствует о «Русской Правде» и Барятинский. Он показывает, что взял на себя перевод «Русской Правды» на французский язык. Барятинский утверждает, что начал, но не кончил этой работы. Его уверениям, что далее начала он «Русскую Правду» даже и не читал, трудно поверить. Его по виду беглая и приблизительная передача содержания основного программного документа Южного общества говорит против этого. Барятинский якобы «по разговорам между членами на ее щет», (то-есть насчет «Русской Правды») сообщает, что «все должны быть равны перед законом, что земли должны быть разделены между крестьянами и господами, а часть оставлена для новопоселяющихся из иностранцев. Столица же должна быть Нижний, яко в сердце государства. Вот все, что могут упомнить». Барятинский запомнил даже мелкую деталь — иностранных переселенцев, не забыл и о предполагаемом местонахождении столицы. Существенна и ссылка на разговоры между членами общества о содержании «Русской Правды». Барятинский сказал явно не все — он гораздо больше знал о «Русской Правде». Он не хотел осложнять и углублять свою вину и отягощать вину Пестеля. Характерно то глубокое уважение к Пестелю, признание его высоких качеств, которое звучит в словах Барятинского о Пестеле: «всех более уважаем на щет ума и познаний политических...»

Юшневский, как один из директоров Южного общества, несомненно, хорошо знал «Русскую Правду». Как уже упоминалось выше, Юшневский в период следствия долгое время был уверен в том, что "Русская Правда" по его распоряжению сожжена. Поэтому он безбоязненно признается, что читал ее и говорит о ее конституционно-монархическом характере. Принятие республики в качестве основной программной установки Южного общества не вызывает сомнений, — форма конституционно-монархическая являлась для Пестеля лишь конспиративным прикрытием, дававшим возможность привлекать в состав читателей «Русской Правды» и не членов общества (например, начальника штаба 2-й армии П. Д. Киселева). Декабрист И. Д. Якушкин свидетельствует в своих «Записках»: "Некоторые отрывки из «Русской Правды» он (Пестель) читал Киселеву, который ему однажды заметил, что царю своему он предоставляет уже много власти. Под словом «царь» Пестель разумел исполнительную власть» ¹⁹. Действительно, «везде, где говорилось о правах верховной упоминаем был император, что и сам Пестель согласно подтвер-может», показывает Юшневский. Как ни стремился Юшневский скрыть на следствии свое участие в работе над «Русской Правдой», ему пришлось все же признать его, хотя и в такой скромной форме, как «исправление слога». Поскольку вне сомнений решение привлечь к авторству, к составлению отдельных глав «Русской Правды» и других членов общества, можно с основанием предположить, что едва ли права Юшневского были в этой области более ограничены, чем права других декабристов. Ведь взял же на себя Сергей Муравьев-Апостол составление главы о финансах. Юшневский показывает, подчеркнуто желая оставить авторство «Русской Правды» только и единственно за Пестелем: «Помянутый проект преобразования сочинен был одним и самим только Пестелем. Мне же дал он для поправления слога, полагая, что я правильнее его знаю по-русски. За недосугами по должности едва успел я просмотреть одну, помниться тетрадь, каковых было четыре или пять... Пестель отобрал у меня свои тетради с некоторыми только поправками в слоге нз одной из них, что сам он подтвердить может». Далее следовало характерное прибавление: «Потом вскоре после арестования Пестеля узнал я от Крюкова 2-го, что бумаги его все сожжены, следовательно уже не существуют». Юшневский ошибался — бумаги Пестеля существовали и попали в руки правительства. Но убежденность Юшневского в их уничтожении позволяла ему увереннее давать о них скрытные показания. В другом месте Юшневский уточняет характер своего участия в работе над "Русской Правдой» и датирует его: «...проект сочиненный им (Пестелем) о преобразовании Правления или конституция... дана мне была черновая еще для исправления во второй половине прошлого 1825 года». Tаким образом, работа над «Русской Правдой» шла в Южном Лцестве и в 1825 г. Лишь 1 апреля 1826 г. Юшневский получил после допроса следственную анкету, из которой было ясно, что «Русская Правда» находится в руках правительства и что ее республиканские установки окончательно известны следствию. «Отрицая намерение Южного общества ввести в государстве Республиканское правление, вы ссылаетесь на проект (вероятно Русскую Правду), [в] которой видели, что в оном везде упоминался император. Но отысканная по распоряжению Комитета Русская правда свидетельствует сему противное, ибо составлена совершенно в республиканском духе и о власти императора нигде не упоминается», — утверждала следственная анкета. «Сознавшись уже в согласии целого общества на введение республиканского правления, сознание в содержании Конституции не могло бы уже затруднить меня», — отвечает на этот вопрос Юшневский и, пояснив, что в составе рукописи «Русской Правды», бывшей в его руках, имелись и конституционно-монархические тексты и что Пестель продолжал работать над проектом, Юшневский заключает: «Итак, о сем последнем проекте, названном Русскою Правдою с достоверностью заключить должно, что оный составлен был в республиканском смысле, когда введение республики было уже в предположении». Эти показания Юшневского правильны. В этом же ответе он еще раз подтверждает свое участие в составлении текста «Русской Правды». «Так как Пестель неоднократно требовал возвращения сих бумаг, то я, наконец, отдал оные, прочитав, помниться, одну тетрадь, содержавшую введение и сделав в оной некоторые поправки в слоге».

Волконский показал на следствии, что незнаком с рукописью «Русской Правды», но те первые Киевские «контракты» 1822 г., во время орых уже обсуждались основные принципы будущего программного документа, запечатлелись в его памяти. Еще настаивая на том, что конституционная монархия была в то время программной установкой общества, он показывает: «Были прения о той власти, которая должна быть уделом царствующей особы, об образе составления двух палат, о лучших правилах к составлению закона о выборе представителей, о тех правилах, которые удобнее для введения освобождения крестьян. Способ к достижению нового образа правления почитался вовлечением войска в соучастие и посему подтверждено было распространять собратство в чиновниках и стараться приуготовить само войско».

Все эти показания о «Русской Правде» необходимо принять во внимание исследователю движения декабристов, работающему над изучением важнейшего программного документа Южного общества. Замыслы вооруженного выступления, тактические планы тайного общества также нашли отражение в следственных делах, публикуемых в настоящем томе.

Волконский запомнил и дал следующее показание об общем характере совещания декабристов во время Киевских «контрактов» 1823 г. и о выступлении на нем Сергея Муравьева-Апостола: «более и более наши совещания принимали вид действия возмутительных сообщников и было, наконец, предложено Муравьевым при съезде многих членов на Контракты Киевские, т. е. в Генваре 1823 [г.], оставить принятую систему медленности и ускорить ход действий, приняв даже насильственные меры»²⁰.

Изучение движения декабристов в 1823—1825 годах, столь насыщенных событиями, невозможно без следственных дел, публикуемых в данном томе.

В 1823 г. состоялась поездка в Петербург близкого друга Пестеля Барятинского, которому Южное общество поручило вести переговоры с Северным, чтобы договориться о совместном плане скорейшего выступать его к более активной деятельности. Барятинский дает подробные показания о своих конспиративных свиданиях с Никитой Муравьевым, о его пассивной позиции, о своих настоятельных требованиях активизировать Северное общество. Барятинский имел поручение от Директории южного общества «упрекнуть Северное общество в его бездействии, стараться дать зть им высокое понятие о Южном обществе и о его деятельности, сказать им, что мы непременно решились действовать в сей год н требовать от них решительного ответа, могут ли и хотят ли содействовать нашим усилиям». Барятинский приводит характерный ответ Никиты Муравьева: «Ради бога! не начинайте, ибо вы там восстанете, а меня здесь генерал Гладков ²¹ возьмет и посадит». Барятинский дает ння о конспиративных утренних свиданиях с Никитой Муравьевым и с Поджно в Летнем и в Таврическом садах. В деле Барятинского мы можем почерпнуть и важнейшие данные об оброазовании в Петербурге филиала Южного общества, — его опорной базы на случай начала восстания. С помощью Поджио Барятинский принял в этот филиал Поливанова и Вадковского. Его сепаратные действия стали известны северянам, и очень раздражали их; принятые Барятинским были позже вновь «переприняты» северянами. Но Пестель, приехав в Петербург в следующем 1824-ом вступил в сношения с южным Петербургским филиалом и давал ему директивы на случай открытого выступления.

Свидание Барятинского с Шиповым и с Оболенским также заслуживает внимания и говорит о значительной активности Барятинского. В лице Оболенского он встречается с одним вз наиболее деятельных членов будущей рылеевской группы. Данные об этой же поездке Барятинского мы можем почерпнуть и в деле Юшневского, сохранившего в частности свидетельство и об официальном предлоге конспиративной поездки. Мы узнаем, что Барятинский поехал как лицо, сопровождающее главнокомандующего 2 армией графа Витгенштейна, при котором он состоял адъютантом.

Публикуемые следственные дела дают представление и о таком важном вопросе, как замыслы открытых выступлений, возникших в тайной организации. Они содержат свидетельства о «Бобруйском плане» 1823 г., который был разработан Васильковскон управой, — о намерении организовать открытое выступление и арестовать императора во время предполагавшегося в Бобруйске царского смотра. Затем восставшие войска должны были двинуться на Петербург и Москву. План не был поддержан Тульчинской управой, к тому же и царский смотр в Бобруйске отменили; поэтому весь замысел остался нереализованным. О «Бобруйском плане» мы находим материал в показаниях Волконского. Давыдова, Барятинского. Возникновение самого замысла свидетельствует об активности Васильковской управы, возглавлявшейся Сергеем Муравьевым-Апостолом и Бестужевым-Рюминым, и о непрекращавшихся поисках форм и способов для долгожданного открытого выступления. В этом же плане интересен замысел завязать сношения с военными поселениями.

В публикуемых следственных делах историк движения декабристов встретит сведения о служившем в военных поселениях подпоручике квар-тирмейстерской части декабристе В. Н. Лихареве, свойственнике Давыдова и Поджио, принятого в общество Давыдовым. По поручению Южного общества Лихарев написал «Взгляд на военные поселения» — рукопись «в духе общества», как сказано об этом в сводке показаний и в известном «Алфавите декабристов». Пестель, показывает Давыдов, «точно говорил мне, чтобы я старался приобрести членов в военных поселениях». Барятинский подробнее говорит о причинах интереса декабристов к военным поселениям: «Описывали также поселян как ужасно угнетенных, что подавало повод думать, что они охотно захочут освободиться от притеснений». Тайное общество рассчитывало во время выступления найти опору в военных поселениях.

Публикуемые следственные дела содержат материал о попытке начальника поселенных войск в Новороссийском крае графа Витта, адъютантом которого был Лихарев, стать членом тайного общества. Витт обещал, как показывает Давыдов, «возмутить поселения и с 50 тысячами присоединиться к тем, кои поднимут оружие против правительства...» Действия Витта являлись провокацией и были разгаданы декабристами: он пытался вступить в тайное общество при посредстве предателя Бош-няка с целью выдать организацию правительству. Весь сложный эпизод с Виттом, о котором особенно ценны показания Давыдова, Юшневского и Барятинского, говорит, с одной стороны, о значительном интересе декабристов к военным поселениям и о желании связаться с ними, привлечь их к участию в решительном выступлении, а с другой стороны, дает возможность изучить понятия декабристов о конспирации, а также оценить их стремление быть бдительными по отношению к пытающимся втереться в доверие провокаторам. Юшневский, как один из директоров общества, в курсе вопроса о попытке вступления в члены организации графа Витта и решительно высказывается против его принятия.

В публикуемых следственных делах немало ценных показаний и для изучения последних этапов подготовки декабристов к революционному выступлению. Эта подготовка выражается, прежде всего, в разработке некоторых практических вопросов, связанных с самым ходом намечаемого революционного переворота и с созданием будущего правительства. Очень ценно свидетельство Давыдова о генеральных комиссарах, действующих во время революции. Говоря с Бошняком (оказавшимся предателем, как выяснилось позднее) об его возможной роли в Костромской губернии, где он ранее был предводителем дворянства, Давыдов, по собственному признанию, «говорил ему еще, что по влиянию своему в сей губернии он может быть Генеральным Комиссаром во время революции. О сих комиссарах говаривал Пестель как о нужных чиновниках в сие время для поддержания духа народного... в провинциях». Возражая далее показаниям Бошняка о характере деятельности революционных генеральных комиссаров, Давыдов пишет: «А не слыхал я, чтобы в планах его (Пестеля) было управление Российскими Комиссарами. У него были совсем другие предположения на счет внутреннего управления, которых я отчасти помню и о них скажу, а сие входило по его словам, в чисто переводных мер». Таким образом, Давыдов попутно раскрывает исследователю понятие «переводных» или, как сказали бы мы, «переходных» мер, то-есть тех мер, которые принимаются революционной властью во время перехода от старого порядка к новому, революционному. Учитывая важность вопроса, Пестель предполагал даже создание особого министерства «переводных дел». Таких дел, разумеется, возникло бы множество, особенно: уничтожением сословий и земельной реформой, предполагавшейся «Русской Правдой»; министерству «переводных дел» было бы немало работы. Указать на смысл термина необходимо в частности потому, что он нередко затрудняет исследователей, считающих его непонятным, «загадочным» и оставляющим данный термин без каких бы то ни было пояснений.

Особенно подробно раскрывает назначение министерства «переводных дел» одно из показаний М. П. Бестужева-Рюмина. «Министр Переводных дел ( Ministre des chartes des mesures transitiones) главное был для того, чтоб переворот мог происходить как можно нечувствительнее для всех тех, кои брали участие в прежнем правлении и для дворян вообще. Бестужев поясняет далее, что к министру переводных дел должны были адресоваться «имеющие принести просьбы или жалобы», а также «желающие получить места» или заинтересованные в сохранении наград полученных «за оказанные ими заслуги» ²².

Ценно сзидетельство Давыдова о намечаемых обществом кандидатах на посты министров, — и хотя Давыдов по понятным причинам стремятся свести эти «пустые разговоры» к шуткам, нельзя не усмотреть в этаж предположениях важной темы, связанной с готовящимся переворотом. Заслуживает внимания и вопрос о кандидатах во временное правительство, — и над этим вопросом работало Южное общество. Очень важно, что окончательное решение данного вопроса было предоставлено северянам, которые должны были действовать в столице, в «средоточии властей». «Когда в последний раз видел я Пестеля, он сказывал мне, что ему известно намерение Петербургского общества назначить членами Временного правления Николая Семеновича Мордвинова и адмирала Синявина... Что третьим некоторые предлагали брата Николая Николаевича Раевского, что было отринуто», — показывает Давылов.

Дазыдов и Барятинский дают показания и о привлечении к участию в революционном выступлении солдат тех полков, где вели работу декабристы. Особую надежду возлагало общество на бывших гвардейцев, солдат расформированного вследствие происшедших в нем волнений в 1820 г. Семеновского полка. Давыдов дает показания о работе Сергея Муравьева-Апостола с солдатами-семеновцами («Муравьев сзывал всех семеновцев, увещевал их ему содействовать и получил их обещание»), а Барятинский свидетельствует даже, что солдаты принимались в члены тайного общества: «Общество неусыпными трудами Бестужева и Муравьева распространялось весьма быстро, по их уверениям, в 3-м и 4-м корпусе, даже принимали они, как я слышал, солдат, особливо бывшего Семеновского полка».

Заслуживают внимания и сведения о расчетах Северного общества на те или иные полки, где особо было выражено солдатское недовольство. В частности представляет интерес вопрос о воздействии декабристов на Павловский полк, где служил Оболенский. Общеизвестен эпизод, связанный с намерением Александра I заменить старинные высокие медные шапки павловцев киверами и закончившийся тем, что солдаты «отстояли» свои шапки перед императором. Увидев стоявшего в карауле павловца, царь заговорил с сопровождавшими его лицами о предстоящей перемене формы Павловского полка. Александр обратился к часовому, предполагая встретить солдатское одобрение новому и, как ему казалось, более удобному головному убору. Но солдат смело возразил императору, сказав ему, что солдаты Павловского полка недовольны предстоящей заменой: в старом головном уборе враг сразу узнавал Павловский полк и испытывал страх перед его появлением, в новом же враг не узнает павловца и не станет его бояться. Солдатское разъяснение произвело такое впечатление, что замены головного убора не произошло, — солдаты отстояли свой знаменитый головной убор.

На основе изучения публикуемых показаний Волконского и Барятинского можно поставить вопрос об использовании данного эпизода в декабристской агитации и о влиянии декабристов на солдат-павловцев. Волконский слышал от Оболенского, служившего в Павловском полку, что «по случаю распространения слуха, что в Павловском полку намерен его высочество заменить шапки киверами и что сим случаем воспользо-вываются представить сие как лишение их отличия, за подвиги полком заслуженного». В связи с тем же вопросом Давыдов показывает: «К[нязь] Волконский сказывал, что слышал от к[нязя] Оболенского и других, что они считают на гвардейских солдат по их будто бы неудовольствию и роптанию; не называя особенно никакого полка, кроме Павловского, в котором пуще недовольны были тем, что хотели переменить у них шапки». Эти показания дают значительный исторический контекст к пушкинским строкам в «Медном всаднике»: «Сиянье шапок этих медных, насквозь простреленных в бою». Все это существенно и для изучения темы, нередко остающейся в тени, — об известной связи не только Южного, но и Северного общества : солдатской массой. Та общая характеристика этих отношений, которую дает Волконский со слов члена Северного общества Оболенского, весьма существенна для истории Северного общества: «На щет же влияния на солдат (затем исправлено: «на нижних чинов») он <т. е. Оболенский> рассказывал, что общим было принято правилом всех военного ведомства членами, стараться при единичных разговорах с ними, как то готовыми и [в] подобных случаях, вселять негодование по предмету излишней взыскательности и выправке, и в чистоте амуниции, и для : привязанности нижних чинов при таковых разговорах делать е денежные вспомоществования по предмету их нужд». Таким образом, решение воздействовать на солдатскую массу, — в известной мере реализованное, — характеризует действия не только Южного и Северного общества. Широко известный в литературе о декабристах факт агитации Рылеева и Бестужева накануне восстания 14 декабря среди солдат Петербурга, распространение слуха о будто бы скрытом от народа документе об освобождении крестьян и убавке срока солдатской службы, представляется теперь не внезапным и новым для северян агитационным приемом, а продолжением принятого ранее способа действий. Поиски новых сил, которые могли бы пополнить тайное общество накануне приближающегося открытого выступления, также отражены в публикуемых следственных делах. Они содержат немало данных о переговорах с польским обществом. «Обязанность моя с 1S24 года заключалась в наблюдении за поляками», — показывает Волконский на первом же допросе. "...В сношении был я с Яблоновским, который приезжал на контракты». Волконский в силу этого осведомлен о сношениях с поляками более других (наиболее же осведомлен в этом вопросе, конечно, М. П. Бестужев-Рюмин). Волконский показывает, что имел место «в начале 1825 года съезд уполномоченных членов Российских и польских обществ для учинения тесного Союза» (он имеет в виду свидание членов Южного общества и поляков в Киеве на «контрактах» 1825 г.). Привлекает внимание его свидетельство о том, что Пестель объявлял о своих сношениях с поляками членам Директории Северного общества. Дело Волконского комментирует и т. н. «территориальный вопрос» в переговорах русского общества с польским. По словам Волконского, Пестель обещал вернуть полякам лишь то, что «справедливо и возможно будет».

О сношениях с польским обществом осведомлен и Давыдов, дающий по этому вопросу ряд устных показаний. Очень скуп в овидетельствах на эту тему Барятинский, несколько более щедр Юшневский. Последний осведомлен в частности и о свидании Пестеля в Киеве на "Печерске" в квартире Волконского с представителем польского общества. На "контрактнах" 1824 г. Юшневский от имени Южного общества обнял Бестужева-Рюмина и благодарил его за успешные сношения с поляками. Как русские, так и польские революционеры хотели дружбы между своими народами, и члены русского тайного общества, как и представители польской организации, по свидетельству Юшневского, «изъявили желание, чтобы общество старалось способствовать к истреблению неприязненности, существующей в обоюдном обращении обеих наций».

Дело Волконского является первостепенным источником для изучения сложного и мало выясненного в декабристоведении вопроса о Кавказском тайном обществе. В полном соответствии с тенденцией ко всяческому умалению революционности тайных обществ начала XIX века и в первую очередь декабристов, буржуазно-либеральная историография, а в особенности также антимарксистская, так называемая «школа Покровского», относилась к показаниям о существовании Кавказского общества с полным пренебрежением. Вопрос считался полностью исчерпанным отрицательным ответом Якубовича, переговоры которого с Волконским тэслужнлн источником осведомленности декабристов о Кавказском тайном обществе. Спрошенный на следствии об этом в упор, Якубович в одном нз своих ранних показаний поспешил «сознаться», что все сказанное им Волконскому о тайном Кавказском обществе есть чистейшая выдумка, что он, Якубович, рассказывая о тайном обществе на Кавказе, просто «врал, не краснея». Этого показания Якубовича оказалось вполне достаточно для того, чтобы существование тайного общества на Кавказе было объявлено «легендой».

Между тем сопоставление имеющихся свидетельств все же заставляет исследователя насторожиться и вновь присмотреться к вопросу. Прежде всего в связи с изучением истории дзижения декабристов приходится констатировать действительное возникновение в то время не одного, а ряда тайных обществ. Общество «Русских рыцарей» возникло независимо* от первой декабристской организации — Союза спасения, и, скрестив с ним свои пути, поставило вопрос о слиянии с ним в самые ранние годы движения декабристов. Совершенно независимо от основного ствола декабристского движения возникло Общество соединенных славян, которое влилось в организацию декабристов после более чем шестилетнего самостоятельного существования (если учитывать и ранние фермы, из которых выросло Славянское общество). Независимо от основного общества декабристов возникает общество «Военных друзей». Независимо возникло и оформилось польское тайное общество, позже вступившее в переговоры о союзе с декабристами. Этим не исчерпывается список самостоятельных тайных обществ декабристского времени, но и приведенных примеров достаточно для уяснения основного факта — множественности организаций. Сами декабристы были глубоко убеждены, что наряду с их обществом существуют и другие, еще неизвестные им организации.

В свете всего этого самая возможность возникновения самостоятельной тайной организации на Кавказе представляется вполне правдоподобной. Кавказ в то время являлся местом ссылки. Он недаром носил прозванье «теплой Сибири». Политический надзор в ермоловское время был там весьма ослаблен, личные особенности главы Кавказского корпуса генерала Ермолова — вольнодумца и политического протестанта — могли лишь поощрять возникновение тайной организации.

Важно учесть и то обстоятельство, что на Кавказе до восстания декабристов побывали многие члены тайного общества и их единомышленники. Декабрист Каховский был разжалован в рядовые в декабре 1816 г. и сослан на Кавказ. Немногим позже туда же сослан Якубович (за се-кундантство в дуэли Шереметева — Завадовского). Побывали на Кавказе в корпусе Ермолова декабристы братья Борисовы, тогда уже основавшие свое первое тайное общество. Был на Кавказе до восстания и декабрист А. Авенариус, в то время уже член декабристского общества, принятый Пестелем в Союз спасения; служили на Кавказе и декабристы Копылов и П. Сахно-Устимович — члены тайного общества; там же побывал до восстания и декабрист Петр Муханов. Из неопубликованного показания В. Кюхельбекера в «Деле о существовании (мнимого) тайного общества в Отдельном Кавказском корпусе» ²³ мы можем узнать об интересном факте: дядя декабриста Якубовича, Петр Максимович Сахно-Устимович, принятый в декабристское общество в 1821 г., едет на Кавказ вместе с Кюхельбекером и по дороге (оба находятся в этот момент в свите Ермолова, возвращающегося на Кавказ) пытается принять Кюхельбекера в члены тайного общества. Если Устимович пытается принять Кюхельбекера, подъезжая к Кавказу, то, повидимому, и приехав на Кавказ Устимович может продолжать подобную же практику. Условия для нее на Кавказе были в те годы особенно благоприятны. Как видим, эти соображения возникают независимо от показаний Якубовича по вопросу о существовании тайного Кавказского общества. Из показаний Волконского мы узнаем, что он виделся с Якубовичем на Кавказе и вел с ним переговоры о тайном обществе неоднократно и что Якубович дал такие подробные сведения о Кавказском обществе, что очень трудно предположить, что все это выдумано. Выдумка в целях "хвастовства" едва ли могла нуждаться в стольких подробностях, а также и многократно воспроизводиться. Волконский написал об этой встрече с Якубовичем большую докладную записку для Директории Южного общества — документ сугубо конспиративный и чрезвычайно важный, который не только стал достоянием главных членов Южного общества, но был в силу своей важности сообщен и Северной думе. Мы узнаем, что Волконский и Якубович сблизились на Кавказе, что Волконский написал там рукопись «Замечания на щет Кавказского края и мысли мои о лучшем способе к приведению в образованность сих народов». Эту рукопись он читал Якубовичу, а Якубович составил ему карту Кавказа — «карту объяснений — на одном листе Кавказского и за Кубанского края, с означением старой и новой линии и с краткою ведомостью о всех народах в оном крае обитающих», а также «на общей карте Грузии зделал мне некоторые топографические поправки». В отчете Волконского Якубович, Воейков и Тимковский были обозначены как члены Кавказского общества.

Существенно, что предположение о том, что в Кавказском корпусе существует отдельное тайное общество возникли в Южном обществе ранее поездки Волконского на Кавказ. Характерно, что обращаясь к Якубовичу со своим предположением о существовании на Кавказе тайного общества, Волконский «объявил Якубовичу о пользе, ежели бы все общества в России, вероятно во многом числе существующие, могли бы состоять под одним управлением». Это убеждение декабристов о несомненной множественности тайных обществ в России их времени должно быть принято во внимание.

В своем отчете Директории Волконский писал, что «Кавказское общество, как и наше, имеет цель произвесть революцию, но совсем в другом виде», что общество делится на три разряда: 1) Главное правление из 4 или 8 особ, 2) исполнительную власть из 8 или 16 особ и 3) прочих членов. «Что особенно имелось в виду, как способ приуготовления нижних чинов», — это действовать на солдатскую массу через разжалованных в солдаты офицеров (их на Кавказе было множество). «Также было упомянуто в сем отчете о средствах общества привлекать [к] себе людей через оказание [им] больших услуг», — Якубович приводил в качестве примера «сделанную им, по словам его, услугу морским офицерам Каспийской флотилии, которые были будто бы уличены в вывозе медной монеты и которых он в Тифлисе по своему влиянию охранил от взыскания»²⁴ . Все эти данные, которые содержатся в показаниях Волконского, находящие также подробное отражение в деле Пестеля, заслуживают подробного изучения. Особенно же существенно то, что декабристы при подготовке восстания в планах своего выступления в известной мере рассчитывали на корпус Ермолова и Кавказское общество. Естественно, что материал по вопросу о Кавказском обществе мы встречаем также в делах Давыдова и Юшневского.

Показания Волконского и Давыдова выясняют элементы плана революционного выступления декабристов. Еще до восстания Пестель поделился с Волконским своими предположениями, сказав, что «надобно быть в готовности к 1-му Майю 1826 (года)». Об этом же плане знают Барятинский и Юшневский. Показания последнего от 1 апреля 1826 г. (см. ответы на 10 и 11 вопросы) ведут к правдоподобной датировке возникновения этого плана ранней осенью 1825 г. — в дни лагеря при Лещине ²⁵.

Пестель сначала предполагал начать выступление в дни междуцарствия, сейчас же после того как он узнал о смерти Александра I. Пестель предполагал, начав выступление на юге, арестовать всех тех, кто мог бы «в непользу нашу» сделать какие-либо распоряжения. Волконский виделся с арестованным Пестелем и сумел переговорить с ним.

Последним планом Пестеля было предположение о выступлении 1 января 1826 г., когда Вятский полк вступал в караул в Главной квартире. Барятинский также осведомлен о намерениях Пестеля организовать выступление и начать его арестованием Главной квартиры (Главного штаба) 2-й армии в Тульчине. Последние планы выступлений известны также Давыдову.

Барятинский был последним председателем Тульчинской управы, сменив на этом посту Пестеля. Назначение Барятинского было должным образом оформлено: «За несколько недель до кончины блаженной памяти государя императора Пестель приехал в Тульчин и объявил всем членам мое назначение», — показывает Барятинский. Задачей Барятинского было — «поддерживать дух в членах», собирать их, «говорить с ними чаще о делах общества», «а главное устроить коммуникацию между Тульчином, ибо уже (что то> странно было между начальством в Тульчине» (пришли первые вести о болезни императора).

Из дела Барятинского мы узнаем сравнительно подробно об его новом назначении и об активнейшей его роли в дни междуцарствия. Он организует связь с Пестелем, находившимся в Линцах, участвует в сокрытии «Русской Правды», он знал и о последних планах выступления. Он непрерывно посылает гонцов к Пестелю в Линцы и держит его в курсе всех событий. Барятинский, несомненно, ориентируется в своей деятельности на последний план выступления Пестеля — на «план 1 генваря 1826 года». План этот был вновь подтвержден посланным от Барятинского к Пестелю и вернувшимся обратно к Барятинскому Заикиным: «Кажется, что Заикин мне сказал, что Пестель говорил, что в генваре он вступит в Тульчин в караул и что в то время, ежели будет пора, то арестует Главную Квартиру», — показывает Барятинский.

Подозревавшее Барятинского начальство послало его в последние дни в командировку в Тирасполь, очевидно, чтобы удалить его из Тульчина. Имеются основания предполагать, что Барятинский рассчитывал,— если начнется восстание, — освободить из Тираспольской тюрьмы томившегося там майора Раевского — «первого декабриста», арестованного еще в феврале 1822 г. Любимый в войсках, Владимир Раевский мог бы сыграть большую роль в предполагавшемся восстании.

0 замысле поднять войска после ареста Пестеля имеются данные в деле Волконского. Как и «план 1 генваря» этот замысел не был реализован - инициатива перешла в руки самодержавия, начались аресты, вспыхнуло и было сломлено южное восстание — восстание Черниговского полка.

Первое сражение, которое революция дала самодержавно-крепостному строю, было проиграно. Но дело декабристов «не пропало», и посеянные им семена дали богатые всходы. Из приведенных выше данных видно, что публикуемые в X томе «Восстания декабристов» следственные дела членов Южного общества являются ценным первоисточником для восстановления и изучения первостепенных по важности, узловых проблем движения декабристов.

<Еще две страницы предисловия посвящены атеистическому стихотворению Барятинского, опубликованному в том же томе, не привожу их>

ПРИМЕЧАНИЯ

¹В. И. Ленин, Доклад о революции 1905 года. Соч., т. 23, стр. 234.

² Общая оценка движения декабристов и их выступления против самодержавия и крепостного права даны в предисловии к IX тому настоящего издания (Госполитиздат, 1950). Там же охарактеризованы особенности публикуемых источников и задачи возобновленного Центральным Архивным Управлением издания «Восстания декабристов».

³ Печатается в настоящем томе в приложении к следственному делу А. П. Барятинского, см. стр. 301—304>

⁴ Quelques heures de loisir a Toulchin, par le Prince] A[Iexandre] Baratinskoy L[ientenant], aux Hussards de la Garde. Moscou, de l'imprimerie d'Auguste Semen 1824, стр. 10—13 «Epitre a Ivacheff (capitaine au chevaliers-garde); стр. 38 — посвящение Пестелю «A P. Pestel, предваряющее посвященную ему поэму «Le vieillard de Meschacebe; стихи, посвященные Юшневской «Pour l'Album de M-me J...y» на стр. 25—26.

⁵ О специфических особенностях следственного материала как источника по истории движения декабристов см. также з предисловии к IX тому издания «Восстание декабристов», стр. 10

⁶ Раскрытие редакцией сокращенных слов дается в квадратных скобках, а необходимые пояснения даются в угловых скобках.

⁷«Восстание декабристов», т. VIII, Л. 1925, стр. 214.

⁸См. ЦГИА, ф. 48, д. 26, л 21. и 21 об.

⁹«Восстание декабристов», т. VIII, стр. 76.

¹⁰ «Восстание декабристов», т. IV, М. — Л. 1927, стр. 45.

¹¹Там же, стр. 235. На этом основании надо отвести показание А. Поджио о том, что он будто бы услышал об аресте Барятинского 21 декабря на обеде у Давыдова от только что приехавшего Волконского, который сообщил о первых арестах: 21 декабря 1825 г. на юге никто еще не знал о предполагавшейся присяге Николаю I, арест же Барятинского произошел после присяги. Ошибка А. Поджио, вероятно, связана с тем, что Волконский, очевидно, передавал не об аресте самого Барятинского, а об «аресте», наложенном на бумаги Барятинского, что действительно имело место около 17 декабря. Об этом А. Поджио действительно мог услышать от Волконского за обедом у Давыдова.

¹²Б. Пушкин, Арест декабристов в сб. «Декабристы и их время», т. II, М. 1932, стр. 385.

¹³Точная дата рождения Барятинского до сих пор не была известна в литературе. В указателе «Алфавита декабристов» год рождения декабриста указан ошибочно как 1798. Между тем сам Барятинский показывает в биографической анкете на следствии: «7 генваря... 1826 года мне минуло двадцать семь лет>, следовательно, он родился 7 января 1799 г. Эта же дата подтверждается сибирской перепиской Барятинского с родными, сохранившейся в архиве Якушкина (см. письмо сестры Барятинского Варвары Петровны Винкевич-Зуб к брату от 20 декабря 1835 г.) ЦГИА, ф. 279, д. 156.

¹⁴«Записка, статьи, письма декабриста И. Д. Якушкина». Редакция и коммент:-С. Я. Штрайха, М. 1951, стр. 9—10.

¹⁵ЦГИА, ф. 48, д. 87 (следственное дело И. Н. Хотяинцева), л. 14 об.

¹⁶Восстание декабристов», т. IV, стр. 108

¹⁷Барятинский применяет тут прежнюю терминологию Союза благоденствия, где был блюститель: в Южном же обществе блюстителя не было, а имелись лишь директора

¹⁸"Восстание декабристов», т. IV, стр. 115.

¹⁹«Записка, статьи, письма декабриста И. Д. Якушкина», стр. 37.

²⁰Имеется в виду цареубийство

²¹Петербургский обер-полицмейстер

²²«Восстание декабристок», т. IX, стр. 59—60.

²³ЦГИА, ф. 48, д. 6.

²⁴Необходимо отметить, что в эти годы действительно проводилось следствие по упоминаемо::у делу, и вел следствие никто иной, как друг и будущий тесть Грибоедова, один из перёдозых людей Грузии — А. Г. Чавчавадзе (ср. «Исторический Вестник», т. II, стр. 357, Тбилиси 1946, где помещены биографические материалы об А. Г. Чавчавадзе). Это косвенное свидетельство поддерживает сведения, приведенные Якубовичем

²⁵Датировку этого плана первыми днями междуцарствия, даваемую Волконским, надо,на мой взгляд, отвести как совершенно несостоятельную. Выступление предполагалось издавна в момент смены императоров на престоле, то-есть должно было произойти именно в дни междуцарствия.

------------

Мы в Фейсбуке

Мы во Вконтакте

Мы в Telegram

Мы в Instagram

ugluka@mail.ru