Kielle

Изгнанник

Перевод Туилиндо

Примечание автора: Мне уже некоторое время хочется написать об этом персонаже, и наконец появилась подходящая идея. В порыве вдохновения я урывками писала в блокноте весь рабочий день, и это стало моим вторым более-менее длинным рассказом, появившимся на свет в столь низменной манере.

Спасибо Ramlatch и Falstaff за вычитку. Посмотрим, сколько времени вам потребуется, чтобы угадать личность таинственного незнакомца, о мои собратья по любви к "Сильмариллиону"…

Примечание переводчика: странные они, эти западные любители "Сильмариллиона". Первой произнесенной таинственным незнакомцем фразы вполне достаточно, чтобы он сразу же перестал быть незнакомцем…

***

- Ш-ш-ш. Леголас.

Шепот был тише, чем шум от задетого ногой прибрежного камешка, но гном достаточно долго был моим спутником и знал, что я все равно его услышу. Я тут же пробудился, сны сменила реальность, но пока что я не двигался. Тон Гимли говорил об осторожности, но не об опасности.

На холодном морском ветру наш костер давно прогорел, и лик луны скрылся за горизонтом, но звездного света было довольно, чтобы увидеть источник беспокойства моего товарища. На бледном песке кто-то стоял - босой, недвижный как статуя, глядя не на нас, а на недоконченную лодку, которую мы собирались доделать следующим утром.

Он - или она - кажется, не представлял опасности. Я не видел ни меча, ни лука, не было и блеска доспехов. Ветер не нес орочьего запаха; он трепал истрепанную, в пыли и пятнах одежду, и выношенный серый плащ, скрывая пол молчаливого бродяги даже от моего острого зрения. Смертный бродяга, быть может. Один из тех, кто всеми брошен и никому не нужен.

Позади меня глубоко в горле Гимли послышалось ворчание; по долгому опыту я знал, что он примеривает по руке свой топор. Большей частью он был удивительно сострадателен, но его собственнические чувства с возрастом не смягчились, а нервы в последнее время были… потрепаны. Хоть он по доброй воле принял решение плыть со мной, далось оно ему нелегко…

Я поднял руку, умеряя его гнев, встал, отряхнул с себя песок и накинул на плечи плащ. Стоявший не шевельнулся при моем приближении; песок хрустел под моими ногами, всегда беззвучно ступавшими по опавшей листве лесных тропок. Мелькнула мысль - этот чужак как-то прошел мимо меня и мимо Гимли, по тому же самому песку, так бесшумно, что не разбудил!

Внезапно исполнившись подозрений, я замедлил шаг. Чужак по-прежнему не двигался. Если бы не ветер, непрестанно трепавший лохмотья, что скрывали его лицо и фигуру, он мог бы быть высечен из…

- Я думал, что я последний.

Голос был негромок, принадлежал мужчине и некогда, возможно, был красивым.

И говорил на квенья.

- Я бы мог сказать то же самое, - осторожно ответил я на том же древнем наречии, с трудом подбирая слова. Мой народ говорит на ином языке, и я почувствовал облегчение, когда незнакомец, оценив мой ужасный рованионский выговор, перешел на синдарин.

- Так ты уходишь?

Я кивнул - почти готовая лодка говорила сама за себя - и подошел ближе. Лишь теперь чужак прямо взглянул на меня, и лицо его было для меня загадкой. Да, эльф, но из рода, что был мне незнаком. Темноволосый, сероглазый… и он был стар. Так стар, что я внутренне сжался: такой груз лет был во взгляде этих запавших глаз, пусть волосы его были цвета ночных сумерек, а лицо столь же гладко, как у любого из нас.

Он заметил мою реакцию, поскольку изучал мое собственное лицо, пока я, словно дитя, во все глаза разглядывал его.

- Ты никогда не был в Бессмертных Землях, - молвил он, так тихо, что я едва расслышал его сквозь звук прибоя. - Их света нет в твоих глазах. Ты… рожден здесь?

Я кивнул и ради Гимли перешел на Общее Наречие - он много раз за эти долгие годы упрекал меня, что я говорю через его голову (И на сей раз это не шутка насчет его роста!).

- Я Леголас, некогда из Зеленолесья, а это мой друг Гимли из Агларонда. Мы оба рождены в Сумрачных Землях, верно, но оттого не становимся менее достойны Амана, чем любое дитя Запада.

Я скорее почувствовал, чем услышал, как Гимли за мной вобрал в себя воздух, готовясь к своей обычной яростной отповеди, но незнакомец удивил нас - он лишь устало кивнул.

- Не мне судить о том, кто чего достоин. Желаю вам удачного плавания.

И он повернулся уходить.

- Постой! - я обогнул лодку и схватил его за руку. Сквозь заплатанную одежду я ощутил ее ужасающую худобу, но также и силу. Он мог вырвать руку. Он не сделал этого.

- Будь нашим гостем? У нас есть еда, питье и… - я запнулся, не уверенный, что это стоит говорить. - И лодка для двоих сгодится и для троих.

- Верно. Провизии, что мы запасли, хватит и на дюжину, - проворчал Гимли. Я оглянулся и увидел, что он опустил топор на песок; заметив мой взгляд, он сердечно кивнул. Сострадание под всеми этими грубыми манерами, как я уже говорил.

Незнакомец (все еще незнакомец? Да, ибо он не назвал в ответ на мое приветствие собственного имени) некоторое время стоял неподвижно, не делая попыток освободиться. Затем повернулся. Я отпустил его руку. Он стоял очень близко - изношенный капюшон скрывал его лицо - но затем поднял голову и эти страшные глаза встретились с моим взглядом. Страшные не так, как были страшны глаза Врага, в темные времена прежде его крушения, но в том смысле, что ни один эльф - или человек, или гном, если на то пошло - никогда не должен видеть то, что, должно быть, видели эти глаза. Потери, глубочайшая вина, безнадежная жажда и надо всем этим огромное одиночество…

- Ты так юн, - выдохнул он. Гимли кашлянул, словно удерживаясь от смеха, но незнакомец не обращал на него внимания. - Последний из авари, дитя неоскверненной ночи… ты не знаешь… не постигаешь… не понимаешь.

Вблизи я разглядел, что его длинные темные волосы неухожены, безнадежно свалялись от дыма и соленого ветра. Ногти обломаны и обкусаны до мяса, но внезапное теплое прикосновение ладони к моей щеке было мягким. Я почувствовал мозоли и воина, и музыканта в этом беглом прикосновении и удивился еще сильнее.

- Спой мне что-нибудь, - сказал он, и это была одновременно мольба и приказание. - Дай услышать эльфийский голос - не мой собственный - один последний раз до того, как все они уйдут из этого мира.

- В Валиноре ты услышишь столько песен, сколько пожелает твое сердце, - попытался я напомнить ему, но эти глаза… Я кивнул и с трудом сглотнул. Я никогда раньше не боялся петь, но признаюсь, мой голос дрожал, когда я, повинуясь порыву, запел песню Зеленолесья, легкую веселую песенку моей безрассудной юности.

Это было странно: петь о реках, и лесных долинах, и падающих листьях здесь, на прибрежном песке у западных вод, где манящий зов Моря рос с каждым ударом моего сердца - но, кажется, песня пришлась ему по душе. Слушая, он закрыл глаза; когда слова песни кончились, и последний звук моего голоса унес ветер, он довольно кивнул. Может, даже улыбнулся, чуть заметно. Не могу сказать наверное, но надеюсь, что так.

- Я рад, что ты не стал петь о Море, - сказал он. - Я достаточно наслушался таких песен… и достаточно спел сам.

Я заговорил было, но он резко потряс головой, не дав мне продолжить.

- Нет, нет, не потому. Море забрало у меня нечто, очень, очень давно… нет. Это не совсем так. Я отдал Морю нечто, что-то, чего жаждал больше, чем всех звезд небесных и всей крови в моих жилах. Я отдал все, что было у меня, чтобы владеть этим… но в конце концов, не смог. Я не заслуживал его.

Он снова говорил очень тихо, и мне пришлось наклониться ближе, чтобы слышать его. Я надеялся больше узнать о его печальной истории, но вместо того он запел тихо, почти шепотом. Я никогда прежде не слыхал этой песни, ее мелодия несхожа была ни с одной из тех, что поют в наших лесах - песня о вероломстве, и гордости, и нерушимых клятвах, и страшных ошибках, и роке, и поражении, и гибели. Ее сложили на квенья, и я понимал лишь одно слово из четырех, но каждая нота полнилась тем же невыносимым сожалением, что окутывало певца подобно савану.

Я догадался, что это и есть его история, хотя едва понимал ее. И еще я с тяжелым сердцем подумал, что, должно быть, груз вины свел несчастного с ума.

Я слушал и пытался понять, но из-за древнего наречия и запинающегося, тихого шепота, боюсь, больше прошло мимо меня, чем запомнилось. Я знаю, что он пел о братьях, многих братьях - все мертвы - и великом сокровище, что он утратил навеки, потому что на руках его было слишком много крови, что удержать его…

Затем он умолк, глядя через мое плечо на бескрайнее серое море, стиснув руки в кулаки, так что костяшки побелели. Соленый ветер нес холод.

Я не знал, что сказать ему. Мы, эльфы, не свободны от гордости… нет, я назову это как должно: высокомерием. Я считал себя древним и мудрым, участником легендарных деяний и прославленным странником. Я уже вплетен был в полотно истории, уже был именем из песен и легенд, и был уверен, что понимаю, как задуман мир.

Но сейчас передо мною было отрезвляющее напоминание, что были и прежде дни, и деяния, и другие короли, и иные войны, и даже более великие Враги, а я не мог придумать, как даже попытаться утешить его…

Гимли, храни Элберет его верное и практичное сердце, пришел мне на выручку.

- Если и есть что-то, на чем эльфы сходятся с гномами, - радушно прогудел он среди неуютного молчания, - так это, что хорошую песню всегда нужно вознаградить доброй выпивкой. И добрая еда тоже не помешает. Как раз и того, и другого у нас вдоволь, так почему бы вам обоим, певцы, не приготовить завтрак, пока этот наслушавшийся всласть гном вновь разведет огонь?

- Завтрак! - воскликнул я. - Да ночь и наполовину не миновала!

- Я не сплю, ты не спишь, давай считать это утром, - он стрельнул взглядом из-под седых бровей. - И если глаза меня не обманывают, нашему новому другу нужно нарастить мясо на своем костяке даже больше, чем тебе.

К моему удивлению и радости, на лице нашего печального гостя мелькнула тень улыбки.

- Далек тот день, когда я последний раз наслаждался гостеприимством гномов, - ответил он, - и рад ему. В этом ваш народ всегда был мудрее: тепло, еда и дружба - среди того немногого, что неизменно в этом мире.

Его взгляд вновь встретился с моим. На миг я увидел того, кем он когда-то был, ибо в этот раз мог глядеть ему в глаза без того, чтобы все переворачивалось у меня внутри.

- Тебе повезло, что у тебя есть и то, и другое, и третье, юноша.

На сей раз Гимли загоготал, громко и открыто.

- Многовато времени прошло для меня с той поры, как мы последний раз встречали кого-нибудь, достаточно старого, чтобы поставить моего эльфа должным образом на место! Он задирает нос с тех самых пор, как все, кто старше его, уплыли отсюда. Эта встреча на пользу всем нам. Тепло, еда и дружба! А с рассветом мы закончим наше дело и уплывем сами.

Он хлопнул нас по спинам и твердо направил в сторону лагеря.

- А, и здорово же будет, когда мы высадимся на берегах Амана. Они и не слыхивали о таком, все они! Думаю, и сами боги не готовы будут как должно приветствовать таких легендарных героев, как мы: Гимли сын Глоина, Леголас сын Трандуила (и как такой нудный индюк может быть отцом павлина вроде тебя, загадка)…

Я только возвел глаза к небу. Такие подколки - старая игра между нами.

- … и, хм-м… как, ты сказал, твое имя, друг?

- Маглор сын Феанора, - ответил незнакомец, очень тихо.

А когда поднялось солнце, его уже не было.

Оригинал лежит здесь: hhttp://www.fanfiction.net/s/1193507/1/Cast_Away