Кеменкири (Е.Ю. Лебедева)

 

Толкиен о верности лорда и вассала:

О возможности «применимости» несредиземских текстов

 

 

Сказать, что обозримой мною части фэндома достаточно часто вспыхивают дискуссии «о верности» - это мало. Такая констатация ничего не прояснит в самой теме, да и совершенно не передаст их объем, страстность обсуждения… и зачастую – безрезультатность.

Подойдем к вопросу более четко. Предметом дискуссий, по моим наблюдениям, довольно часто являются:

·                   во-первых, вопрос о вассальной верности, т.е. отношениях лорда и вассала (короля и его воинов); при этом наиболее часто обсуждаются именно действия вассала, относящиеся к соблюдению, а также нарушению вассальной верности лорду, условия прекращения этих отношений;

·                   во-вторых, тема смежная, но, на мой взгляд, имеющая определенные общие черты с первой: вопрос о клятвах, их соблюдении и нарушении, об отношениях других с «носителями» клятв. Чаще всего речь, конечно, заходит о Клятве Феанорингов, но есть и другие примеры (клятва Финрода, клятва Берена и т.д.). Общность тем, на мой взгляд, состоит в том, что клятва также предполагает сознание неких обязательств, которые, соответственно, могут быть соблюдены или нарушены.

 

Возвращаясь к самим дискуссиям, хотела бы сказать, почему я говорю о частой безрезультатности. В основном потому, что большинство представляемых аргументов – это личные мнения и представления участников[1], а также – произвольные исторические аналогии (и их зачастую не менее произвольные интерпретации).

И если к первой категории – личным мнениям – можно подходить лишь с точки зрения наличия/отсутствия внутренней логики изложенного построения (что далеко не всегда применимо, и еще реже – может как-то изменить мнение высказавшегося), то часть вторая, «историческая» заслуживает более пристального внимания – и более научного подхода.

Вне зависимости от того, как каждый из нас решает для себя основной вопрос остогеровской классификации толкиенистов («придумано или увидено?»), можно смело сказать, доступный нам в текстах Толкиена мир Средиземья существует не изолированно. Причем именно вопрос о непосредственном соотношении его с земной историей (а также географией, геологией, астрономией и др.) едва ли решаем научными методами, поскольку находится за их пределами. Так же достаточно сложен вопрос о сопоставлении различных исторических эпох Средиземья с периодами истории различных стран Земли. Ни одно сопоставление не дает полного сходства и включает иные элементы, - даже если речь идет о столь «беспроигрышных вариантах, как роханцы и англосаксы (у последних мы не наблюдаем такого развития коневодства, основы хозяйства Рохана)[2]; а в изображении хоббитов исследователи довольно убедительно усматривают черты таких непохожих стран и времен, как викторианская Англия и древняя Исландия.

В то же время те или иные сопоставления – конечно, частичные, но тем не менее, продуктивные (хотя бы тем, что они помогают лучше представить – а порой и понять тот или иной момент истории Арды) мы неоднократно встречаем у самого Толкиена, однако не в самих «текстах о … » (из которых исследователям остается только делать выводы – более или менее достоверные), но более всего – в его письмах. Также порой мнение автора (относящееся не только к историческим сопоставлениям) выражается в различных заметках и черновиках.

Здесь и коренится одна из проблем обсуждений и споров, описанных выше: нехватка источников, в том числе именно тех, которые бы выражали мнение автора об описанных событиях, его размышления и выводы о персонажах. В то же время мы знаем, что Толкиен много размышлял о характерах и поступках персонажей, в том числе «второстепенных»[3]. Многие из этих размышлений отразились в письмах автора. Однако, хотя опубликованы не все письма, у нас довольно мало надежд на открытие здесь новых источников по временам ранее конца Третьей Эпохи: Профессор писал в наибольшей мере о том, о чем спрашивали его читатели, а времена Белерианда в опубликованных при его жизни текстах затрагивали лишь краткие упоминания в приложениях «ВК». Несколько легче (и гораздо запутаннее!) ситуация с персонажами, доживающими с Древних Дней до конца Третьей Эпохи, но это как раз не относится к большинству интересующих нас действующих лиц. (Таким образом, в данном докладе мы оставляем в стороне такой источник аналогий и выводов, как тексты о событиях Третьей Эпохи, затрагивающие аналогичные сюжеты. – поскольку эта тема, на мой взгляд, заслуживает отдельного рассмотрения, с одной стороны и, с другой стороны, эти тексты и сюжеты более доступны и известны обсуждающим, - хотя все равно используются недостаточно полно).

Наконец, имея в виду различные заметки и наброски (понемногу публикуемые и после выхода 12-томника), то все же следует отметить, что в большинстве своем они содержат либо филологические или иные общие рассуждения, либо наброски хода событий того или иного сюжета, избегая подробных характеристик поступков и характеров героев, - хотя бывают и исключения[4].

Однако существует и еще одна категория текстов Толкиена, на мой взгляд, вполне применимая при обсуждении указанных выше вопросов, - но применяемая довольно редко. Речь идет о не-средиземских текстах Профессора, написанных в осуществление его другого, не менее яркого и живого, и при этом профессионального интереса, - о статьях, посвященных произведениям древнеанглийской литературы.

Поскольку речь идет об исследованиях, посвященных другим сюжетам, а также временам и землям (как бы ни позиционировали местонахождение Арды), хотелось бы кратко обосновать возможность применения, - или, употребляя толкиеновский термин, «применимости» этих исследований к заданной теме.

Во-первых, речь идет о произведениях одного и того же автора, и потому, как бы ни разнились «времена и нравы», основные моральные и нравственные критерии при его подходе к персонажам той или иной истории останутся теми же.

Во вторых, сходство эпох -  даже, скорее, сюжетов, рассматриваемых в них, - не ограничивается только тем, что и те, и другие были интересны профессору Толкиену.

Исследователи отмечают, что одной из центральных тем древнеанглийской литературы являлись как раз так называемые «героические отношения» - а именно отношения короля и его воинов. Подчеркивается обязанность короля вести и защищать своих людей, а также их обязанность – поддерживать его и быть ему верными; тема часто раскрывается через контраст – между теми, кто выполнил и теми, кто не сдержал данные обещания[5]. Этот контраст довольно ярко показывают такие произведения как «Беовульф» и «Битва при Мэлдоне». Другой немаловажной для нас темой было одиночество человека, лишенного выпавшей ему в прошлом благосклонности лорда (по причине немилости или гибели такового) и общества соратников («Деор», «Скиталец»)[6].

Таким образом, эти характерные для древнеанглийской литературы темы во многом пересекаются с затронутыми выше вопросами. Не избежал их рассмотрения и Толкиен.

Комплекс его филологических статей и исследований немал по объему и достаточно разнообразен. Наиболее известные статьи были объединены в сборник «Чудовища и критики»[7], но ими список далеко не ограничивается. Два произведения, к которым я хотела бы сейчас обратиться, в него тоже не входят. Тем не менее, первое из них неоднократно[8] переводилось и публиковалось на русском языке. Речь идет о небольшой статье «Ofermod», сопровождающей небольшую же пьесу «Возвращение Беорхтнота, сына Беортхельма», - а пьеса, в свою очередь, является фантазией на тему продолжения событий, описанных в уже упомянутой поэме «Битва при Мэлдоне». И тема отношения военачальника и его воинов рассматривается здесь (более в статье, но также затрагивается и в пьесе) самым непосредственным образом.

Позволю себе кратко напомнить канву исходных событий. В августе 991 г. на юго-востоке Англии, близ городка Мэлдон, случилось событие, для тех времен в высшей степени характерное: приплыли викинги и потребовали дани, в противном случае угрожая битвой. Битва в конце концов и состоялась, и закончилась она поражением англичан: погиб Беорхтнот, правитель Эссекса, а рядом с ним полегла вся его дружина. Поскольку викинги замышляли именно набег, исторического значения это поражение, строго говоря не имело, – нападавшие награбили достаточное количество добычи и отплыли, - да и подобные набеги совершались не раз и не только на Эссекс. Слава битвы при Мэлдоне основана на ином событии – до нас дошла древнеанглийская поэма, описывающая ход сражения. Точнее, дошел сохранившийся отрывок, без начала и конца (русский перевод поэмы начинается со слова «…вдребезги.» - причем мы так и не узнаем, что же разлетелось). В нем описывается само сражение, речи Беорхтнота и его воинов, гибель правителя и некоторых из его соратников. Поэма, впрочем, ценится не только не столько как изложение событий, но и за наиболее, возможно, четко выраженный (в словах сражающихся) дух т.н. «северного мужества».

Действие пьесы Толкиена происходит в ночь после битвы: двое воинов, не участвовавших в ней, посланы найти на поле боя тело Беорхтнота. Их путь – и разговоры во время пути – и составляют содержание пьесы.

А сопровождающая ее статья, напрямую касаясь вопросов и героизма, и отношений лорда и вассала, исходит в этих рассуждениях из одного из самых спорных понятий поэмы, вынесенных в ее заглавие. Дело в том, что именно Беорхтнот не воспользовался позиционным преимуществом обороняющихся, и перед началом битвы разрешил викингам переправиться с острова, где у них был лагерь, на берег. Благодаря своему ofermod’у, как говорит сам текст поэмы – что Толкиен переводит как «неукротимая гордость».

(Нужно сказать, что вокруг этого одного слова развернута, похоже, едва ли не бОльшая часть научной полемики о «Битве при Мэлдоне», и от его толкования, от того, какой, по мнению исследователя, смысл вкладывал поэт в это слово – положительный, отрицательный, или даже намеренно двусмысленный[9] , зависит и оценка им поэмы в целом, - и вклад Толкиена в такой поворот дискуссии был достаточно весом: Шиппи, отвергающий его толкование как «тенденциозное и чересчур личное», с сожалением отмечает, что Толкиену оказался весьма убедителен для многих[10]).

Однако нас сейчас интересует не состояние научной полемики, и даже не то, какое же значение это слово на самом деле имело в древнеанглийском языке, - а только то, какую концепцию позволяет Толкиену изложить данный предмет обсуждения.

И здесь следует заметить, что при всем несомненном интересе и сопереживании писателя древнеанглийскому мировоззрению (и его стержню – теории «северного мужества»), писатель, живущий примерно на тысячу лет позже, непременно вносит в своё восприятие и интерпретацию, иные, точнее ино-временные оценки и концепции. (Так, в пьесе аллитерационый стих сочетается с современной формой пьесы – включающей не только драматический диалог персонажей, но и ремарки[11]).

Поэтому немаловажно заметить, что древнеанглийская литература, рассматривая, как говорилось выше, тему «героических отношений», сосредоточена на показе таких сочетаний как хороший (правильный) лорд и хорошие/плохие (верные/неверные) дружинники. Именно контраст двух категорий последних придает яркость ситуации в последней части «Беовульфа» и в той же битве при Мэлдоне: противопоставление тех, кто бежал из битвы и сражался в ней до конца; тех, кто не пошел вместе с Беовульфом на бой с драконом (между прочим, по личному приказу Беовульфа же!) – и того, кто все же бросился ему на помощь, нарушая приказ. (Поскольку в статье Толкиен примерно в равной мере подробно касается как сюжета «Битвы при Мэлдоне», так и «Беовульфа», далее я также буду исползовать примеры из обоих текстов).

Между прочим, Толкиен касается в статье и этой ситуации – приказа оставаться позади, и, возможно, именно на ее примере наиболее ярко видна разница угла зрения и оценки. В поэме воины, выполнившие то, что им приказано, порицаются по меньшей мере трижды (автором, а также устами Виглафа – того их них, кто все же бросился на помощь). Толкиен тоже упоминает Виглафа, но лишь как пример «героизма любви и подчинения» (Беовульву, его военачальнику и родичу), опуская осуждающие речи. И как раз исходя из того, что со стороны подчиненного предполагается беспрекословное подчинение приказам (т.е. оно не ДОЛЖНО БЫТЬ, оно просто – так и есть), Толкиен говорит об огромной ответственности того, кто эти приказы отдает – лорда, короля, военачальника. Т.е. речь идет прежде всего не о героизме и не о верности, но об ответственности – короля (лорда, полководца) за жизни своих подданных и за то, ради чего он готов ими пожертвовать. И здесь как Беорхтнот, так и Беовульф оказываются вовсе не положительными примерами. Именно потому, что первый «устраивает из битвы "спортивное состязание" с равными условиями для обоих противников, но платят за это подчиненные ему люди»; второй же отказывается от помощи отряда, вместе с которым отправляется против дракона, из-за чего «подчиненные Беовульфу воины подверглись большей опасности, чем это было необходимо», дракон был убит все равно лишь благодаря помощи одного из них, а «народ потерял короля, что повлекло за собой множество бедствий».

В чем же состоит необходимость, ради которой, по мнению автора, стоит жертвовать жизнями воинов? Ответ достаточно прост и на протяжении статьи сформулирован в сходных выражениях дважды:

«…он [= Беорхтнот]был в ответе за подчиненных ему людей и имел право рисковать их жизнями только в одном случае — в случае необходимо­сти защитить государство от безжалостного врага.»

И позже, обращаясь уже к материалу поэмы «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь», Толкиен говорит:

«Таким образом, повелитель может быть прославлен деяниями своих рыцарей, но он не должен использовать их преданность или подвергать их опасности только ради этой цели».

Нарушение этого правила, излишнее, необоснованное геройство – за счет собственных подчиненных – не оправдает для него то, как красив был сделанный жест и доблестен совершенный в результате подвиг. Деяния того же Беорхтнота удостаиваются довольно убийственной характеристики:

«Возможно, это величественно, но совершенно неверно. Слишком глупо, чтобы быть героическим. Даже собственной смертью Бьортнот не мог уже полностью искупить своего безрассудства.»

При этом Толкиен полагает, что все это – не только его собственная оценка, но и нота, звучавшая в самих поэмах. Ее изрекают, конечно, не дружинники и не в ходе самой битвы, но поэт, после складывающий песнь: «Их делом было терпеть и умирать, а не задавать вопросы, хотя поэт, описывающий битву, вполне мог понимать, что военачальник совершил грубую ошибку» - говорит он. Впрочем, говоря о выраженном в поэме чувстве, Толкиен видит там не только осуждение, но те же любовь и преданность, что и у дружинников:

«Если разобраться, эти слова представляют собой суровую критику, пусть вполне уживающуюся с верностью и даже любовью».

И это неудивительно, хотя поэты, по его словам, «стоят выше издержек рыцарского духа и даже выше героизма», поэт, как мы понимаем, живет не в башне из слоновой кости: его песни звучат и слушаются на пирах той же самой дружиной. А значит, могут выражать не вовсе чуждые им мысли. Не случайно в самой пьесе Толкиен отдает Тиде, более умудренному воину, именно эту смесь любви, верности – и критики совершенной ошибки; более того, хотя Тида – человек простой и гораздо более практичный, чем молодой и романтически настроенный Тотта, он тоже знает и героев древних историй, и знаком с поэтическим слогом: желая подколоть Тотту, он тут же импровизирует стихотворный отрывок излишне патетического стиля.

Таким образом, Толкиен, рассматривая известные героические сюжеты, не только добавляет дополнительный аспект в рассмотрение, но и смещает на него фокус внимания: с одной стороны, ответственность правителя, столь высокая, что ради нее стОит отказаться от «героических, но глупых» подвигов; с другой стороны – любовь и преданность, столь сильные, что их не сломает даже понимание ошибки своего правителя – но само это понимание не становится не запретным, ни недолжным.

Интересно, что когда уже в собственно толкиеновской истории, кстати, возникает мотив героя, который пошел на встречу с драконом, и с ним пошли немногие, а в результате дошел он один (я говорю, конечно же, об истории Турина), никто из его спутников (в ранних версиях число их изменялось) не попадает в ловушку «выполнил приказ, противоречащий героическому кодексу, и порицаем именно за это». Его спутники могут погибнуть по нелепой случайности – или бросить его, испугавшись, но тогда они принимают свое решение самостоятельно.

Интересна и важна та единственная цель, которая, повторюсь, только и стоит того, чтобы жертвовать жизнями воинов – защита страны от непримиримого врага. Эта формулировка очень современна – и в то же время очень архаична, отсылая нас во времена не только до рыцарства, но и, пожалуй, до идеологии «северного мужества».

(Что же касается северного мужества, то при всем уважении к идее непреклонной стойкости перед лицом неизбежного поражения Толкиен замечает, что эта доблесть – всегда «золото с примесью», т.е. с возможностью искажения первоначальной цели: поскольку такое поведение похвально, то для следующего ему всегда остается опасность гордыни и тех самых «героических» излишеств. Впрочем, важно и то, что если речь идет о простом воине, от его героической избыточности не пострадает никто из стоящих ниже и обязанных беспрекословно подчиняться).

А при обращении к истории Арды относительно цели войн невольно вспоминаются слова Фарамира, где такая же расстановка ценностей подразумевается как присущая некогда Людям Запада до прихода Тени:

«Мы стали Средними Людьми, мы теперь Люди Сумерек, но сохранившие память иных времен. Ибо, как и рохиррим, мы теперь любим войну и доблесть сами по себе, ценим превыше всего воинскую доблесть и любим бранную потеху; правда, и сейчас воину положено знать и уметь многое помимо владения орудием и ремесла убийцы; но все же воин, а не кто другой, у нас в особом почете» (гл. «Западное окно»)[12].

Хотя Толкиен практически не пишет об отношении к воинам у эльфов, но думается, что к ним эти слова вполне применимы, как и созвучные им мысли из статьи «Ofermod» - в том числе об ответственности правителя и отношении подчиненных к его ошибкам.

Наконец, хотелось бы отметить, что если в исследовании Толкиен, как уже говорилось, смещает основное внимание от верности подчиненного на ответственность правителя, то в «Сильмариллионе» и иных текстах по истории Первой Эпохи он зачастую рассматривает ситуации, более сложные, чем стандартная героическая диспозиция «правитель и хорошие/плохие воины» - даже если мы допустим, что правитель был неидеален.

Характерным примером является ситуация в Нарготронде в сюжете Лэйтиан. Здесь в «конфликт верностей»[13] вовлечено гораздо больше двух сил: Берен и его клятва Тинголу; Финрод и его клятва роду Барахира; взаимные обязательства короля Нарготронда и его народа; двое сыновей Феанора и их Клятва; взаимные обязательства Келегорма и Куруфина и их дружинников – а также не стоит забывать про Ородрета, Келебримбора и Хуана… В задачи этого доклада не входит подробный разбор данной ситуации; замечу лишь, что ситуация, как мы видим, действительна сложна, и позиция едва ли не каждой стороны – неоднозначна, хотя при подробном разборе мы встретимся с уж знакомыми темами – ответственности, оправданности действий, верности и осуждения… Отметим и еще один важный момент. Если поступки как Беорхтнота, так и Беовульфа Толкиен называет «благородной ошибкой или ошибкой благородного», - т.е. совершенной из, возможно, неразумных, но героичных и возвышенных побуждений, то в данной ситуации (и не только в ней) мы встречаемся в Сильмариллионе с еще одним вопросом: каким может (или должно быть) поведение воина или подчиненного, если приказывающий ему совершает поступок явно неблагородный? Таким образом ситуация становится еще более неоднозначной.

И, говоря о неоднозначных ситуациях, я хочу обратиться еще к одной работе Толкиена на темы древнеанглийской литературы, где он как раз уделяет достаточно много внимания герою, оказавшемуся в неоднозначном положении и в состоянии «конфликта верностей».

Это небольшая книга, озаглавленная «Финн и Хенгест», и появление ее связано с любопытной историей. В 1960х годах филолог Алан Блисс сделал доклад об одном сюжете, сохранившемся в двух древних текстах. Доклад содержал любопытные выводы, но коллеги сообщили «мистеру Блиссу», что практически ко всем из них уже однажды пришел некто Дж.Р.Р. Толкиен… только до сих пор нигде не опубликовал свои результаты. Позже состоялась встреча двух исследователей, и они вполне доброжелательно договорились, что Блисс опубликует то, до чего у Толкиена все не доходят руки… однако получить соответствующие бумаги и привести их в порядок ему удалось лишь после смерти Профессора[14]. Книга вышла в 1982 году, на год раньше первого тома «Утраченных Сказаний» (где Кристофер Толкиен даже ссылается на нее), однако до сих пор остается малоизвестной толкиеновскому читателю, и не только русскому (что можно было бы объяснить отсутствием перевода).

С одной стороны, это вовсе не удивительно. Текст представляет собой научный комментарий к двум отрывкам на древнеанглийском (изобилующий словами на оном языке без перевода), причем основан он на конспектах лекций, которые Толкиен читал, начиная с 30х годов. То есть перед нами текст сухой, сложный и строго специальный.

Однако мы знаем, что отношение Толкиена к изучаемым временам и словам было далеко от сухого и отстраненного. И потому тот, кто продерется сквозь трудности текста, найдет здесь немало интересных мыслей, ни чем не уступающих тем, что высказаны в иных статьях, более известных читателям (например, из сборника «Чудовища и критики» или тот же «Ofermod»).

Для начала мы, как и в прошлый раз, кратко обратимся к сюжету  и самому тексте – точнее, текстам, поскольку интересующая нас история сохранилась в двух, - от чего она, увы, не становится более ясной, а реконструкции разных исследователей, касающиеся хода событий, иногда сильно различаются между собой. Первый текст – снова отрывок без начала и конца (так называемая «Битва при Финнсбурге») дейсвительно повествует о ходе некой битвы, а текст второй – фрагмент «Беовульфа», где кратно и сжато пересказан сюжет песни исполняемой на пиру, и песня как раз говорит о событиях, развернувшихся после битвы, - но ни один из текстов не отвечает прямо на вопрос, почему именно она началась! Учтем также явную отрывочность первого текста и крайнюю сжатость второго, граничащую с невнятностью для современного читателя (Р.У. Чамберс, филолог, также обращавшийся к этому эпизоду, отмечает, что при чтении текста  в его второй половине довольно быстро перестаешь понимать, кто именно имеется в виду под очередным «он» или «его»)[15] – в то время как древний слушатель слышал уже определенно знакомую ему историю.

Сейчас, для нужд нашего обсуждения, я приведу краткую реконструкцию событий, как ее дает в своей книге Толкиен. Повторюсь, что здесь не рассматривается ни критика и версии других ученых, ни вопрос «как оно на самом деле было» в Древней Англии. На важна именно точка зрения Толкиена – в том числе как отправная точка его рассуждений.

Итак, к королю Фризии по имени Финн однажды осенью (а значит – на всю зиму, потому что она – время несудоходное) приезжает брат его жены, Хнэф, тоже какой-то мелкий правитель, со своей дружиной. Тут и начинается некая распря, в итоге которой на приезжих нападают ночью в пиршественном зале. Интересно же то, что ее, похоже, не начинали ни Хнэф, ни Финн (нет даже намека на их виновность) – поэтому исследователи чаще всего полагают (в том числе по аналогии с одним из беовульфовских сюжетов) следующее: кто-то из их дружинников увидел среди прибывших недавних противников по какой-то недавней и неотомщенной распре, причем именно служившие Финну посчитали себя несправедливо обиженными.

И, как было сказано выше, напали. Финн их не подстрекал, но и остановить, видимо, был либо не в силах, либо не вправе, благо в те времена кровная месть была нормой жизни, как мы еще увидим.

Но оборонявшиеся несколько дней продолжали успешно отбиваться, да так, что перебили большинство лучших воинов Финна. Правда, погиб сам Хнэф, но в целом потери его воинства были меньшими. И потому, когда попытки выбить их из дворца поутихли, они предъявили условия. А Финну ничего не оставалось, как на них согласиться. От имени выживших воинов Хнэфа договаривается некто Хенгест – персонаж ясно не рядовой, хотя Хнэфу не родич и не наследник (первый текст упоминает его один раз, но многозначительно: «сам Хенгест»).

Итак, на всю оставшуюся зиму выжившие входят в число подданных Финна, получают пропитание и подарки, как и его собственные воины, а эти собственные никому не поминают старого… И ситуация получается любопытная и странная. С одной стороны, их не победили и они смогли диктовать свои условия , - а с другой стороны, они сидят в доме короля, воины которого убили их короля …

До весны ничего важного не происходит, затем многие отплывают, остается Хенгест с частью воинов, - но в этом нет ничего странного, он вполне может теперь оставаться на службе у Финна… Но уплывшие возвращаются с подкреплением, и запоздавшее мщение – как видимо, и было заранее условлено между уплывшими и оставшимися, - наконец совершается. Финн гибнет, его супругу увозят на родину вряд ли теперь очень любезные ей соплеменники…

И на этом певец из «Беовульфа» завершает свою песню.

Хотя, как мы видим, в этой истории несколько основных действующих лиц, а в заглавие толкиеновской книги (и нескольких курсов лекций, на основе которых она написана) попали двое, исследователи еще до Толкиена (к примеру, тот же Чамберс) отмечали, что вся вторая часть эпизода из «Беовульфа» посвящена прежде всего Хенгесту – участию в переговорах, нелегким размышлениям в продолжение зимы, а затем – принятым решениям. Наиболее интересные для нашей темы размышления Толкиена также посвящены Хенгесту. И первое, что привлекает в них внимание, даже если не знать ничего о существе ученой полемики по этому сюжету (как не знала, к примеру, я, принимаясь за чтение) – они отчетливо полемичны. Несмотря на частое отсутствие ссылок (что неудивительно – напомню, основной источник книги – преподавательские конспекты, не менее сжатые, чем пересказ данного сюжета в «Беовульфе»!) понятно, что Толкиен с кем-то спорит – и ознакомление с той же книгой Чамберса (где дан краткий обзор существовавших к 1920-м гг. концепций) только подтверждает это.

Причем по меньшей мере 2 концепции (о которых Чамберс с сожалением замечает, что они все еще распространены) наполняли эту историю примерами предательства и подлых замыслов: предполагалось, что Финн уже приглашает Хнэфа с намерением неожиданно напасть и убить его, а Хенгест затем остается у Финна, с самого начала имея четкое намерение воспользоваться этим для будущей мести. И если Чамберс (помимо разбора других недостатков и сложностей этих теорий), уделяет немало места защите доброго имени Финна, то на долю Толкиена остается Хенгест.

И уже первые его рассуждения о герое перекидывают мостик к тексту, обсужденному нами только что – а значит, и к затронутым в нем вопросам:

«Он, вероятно, был героем типа Беорхтвольда…»[16] Этого Беорхтвольда не следует путать с Беорхтнотом – но это один из его воинов, и именно в его уста автор «Битвы при Мэлдоне» вложил строки, считающиеся (по словам Толкиена, но не только по его мнению) «самым совершенным выражением героического северного духа, будь то скандинавского или английского»[17]:

Духом владейте, доблестью укрепитесь,

Сила иссякла – сердцем мужайтесь!

Немного ниже Толкиен продолжает: «Как ни странно, верность – это единственная черта, - крайняя верность своей присяге и своему слову, - которую мы может понять в его характере и относительно его функции в этой истории, - кроме, конечно, исключительной доблести»[18].

И еще ниже, где он касается возможных разговоров о мести среди выживших воинов Хнэфа: «Исходя из всего, что мы знаем, непреклонная верность своему слову была столь характерна для него, что люди боялись к нему приближаться, пока по неким внешним знакам не стала понятна его внутренняя неуверенность»[19].

Итак, так, где другие ученые могли увидеть подлые замыслы (по мнению одного из них, они были тайны, но при этом столь явны, что Финну пришлось не менее предательски напасть и на Хенгеста…), Толкиен видит верность и доблесть. Что довольно интересно для нас еще и потому, что пока и отсылка, и сами качества указывают нам скорее на доблести, характерные для подчиненного (простого воина), но Хенгест (по крайней мере, со времени гибели Хнэфа) если не руководит, то по крайней мере, дважды принимает решения, важные прежде всего для других – прочих выживших воинов.

Именно это – действия ради других – немаловажно для Толкиена (а характерно уже именно для правителя, и полностью противоположно действиям «героев имени офермода»). Нужно еще отметить, что, учитывая особое положение Хенгеста («сам Хенгест», хотя он не представлен как отдельный правитель), Толкиен предполагает, что он мог быть бывшим правителем какого-то небольшого племени, возможно, оставшимся «героем без места» в результате какой-то недавней распри, - возможно, как раз той самой, которая провоцирует начало истории! Он мог покинуть свою страну, но прийти на службу к Хнэфу (как нередко случалось в то время) с каким-то числом своих воинов. Таким образом, он мог бы не брать на себя ответственность за всё остальное войско (позаботиться лишь о своих или держаться идеи непременного сражения до конца), но предпочел это сделать, - и договориться с Финном об условиях, на которых они остаются у него, пока время года не станет подходящим для плавания (кроме того, Толкиен полагает, что сама идея условий исходила не от Хенгеста, а от воинов в целом).

И наконец, к верности и ответственности за других (к которой мы еще вернемся), добавляется еще одна немаловажная черта – перед нами думающий персонаж. Для Толкиена история о том, как вначале некие условия были установлены, а затем нарушены, - еще не гарантия того, что их планировали нарушить с самого начала. Всё может быть и не настолько просто.

«Вовсе необязательно думать, - пишет он, - о том, что мрачные замыслы роились в его уме с самого начала. У него была целая зима на размышления. Это более похоже на игру ума с некой идеей (нередко отчасти невольную), которая предшествует финальной уступке порыву»[20].

Но мы знаем, что уступка – и переход к мести – действительно в итоге свершилась.

И Профессор пишет об этом – немного раньше: «Здесь также явно нарушение верности (troth): и Хенгест верный, возможно, неохотнее прочих приносивший клятву, предстает перед нами не как жестокий побудитель к нарушению клятвы, но как самый вынужденный ее нарушитель. Его необходимо было как-то «подстрекать» - хотя он в своем воображении уже долго играл с этой идеей (неизбежная предварительная ступень перед тем, как впасть в искушение – для любого человека, герой он или нет)»[21].

Заметим, кстати, что Толкиен поднимается здесь от конкретного персонажа и конкретной ситуации к ситуации общечеловеческой (несовершенство природы человека, невозможность полностью самостоятельного сопротивления злу), причем немаловажной для него – вспомним его размышления о «падении» Фродо в конце его путешествия – и о том, можно ли называть именно падением ситуацию, когда некто расходует все свои силы на выполнение задачи, - и в конце концов этих сил просто не остается на дальнейшее сопротивление.

И немаловажно, что эта финальная «уступка» Хенгеста происходит не просто от какой-то слабины характера, но там, где в ситуацию снова вмешиваются другие. После описания прихода весны и новых размышлений Хенгеста в поэме следует фраза, толкуемая иследователям по-разному (как и многое в этом тексте):

«И потому он не отказался от воинской службы (или: службы воинов), когда сын Хунлафа положил ему на колени Хильделеому, лучший из мечей…»[22]

Многие полагали, что речь здесь идет о том, как Хенгесту предлагается поступить на службу новому вождю (вероятно, законному наследнику Хнэфа) – и потому принять участие в мести[23]. Но «сын Хунлафа» (не названный даже по имени) всплывает в этой истории словно ниоткуда, по крайней мере, он явно не играл в ней значимой роли позже окончания битвы, - и потому небезынтересно толкиеновское предположение, которое выворачивает ситуацию наизнанку: воины Хнэфа (под предводительством «сына Хунлафа») приносят Хенгесту меч – вероятно, принадлежавший Хнэфу – как знак их готовности служить ему, быть его воинами – с тем, чтобы он возглавил их и повел на совершение мести. И он соглашается – но не просто поддаваясь эмоциональному порыву (тоже одно из предположений предшествующих авторов) и не только уступая искушению после долгих раздумий, но вновь принимая на себя ответственность за других, - и за то, что важно для них.

Подведем некий итог. После размышлений об искушении мы не можем сказать, что Толкиен идеализирует героя. Однако речь явно идет о персонаже «положительном» и симпатичном ему, и оснований для этого достаточно: верность, доблесть, но кроме того – ответственность за других и способность проанализировать ситуацию, размышлять над ней. Последние два качества – явный антипод жажде славы и скоропалительному геройству, характерным чертам «героя имени офермода». Что немаловажно для нас - ведь в той статье Толкиен разбирает подробно три примера недолжного поведения лорда (Беовульф, Беорхтнот и незатронутый нами сюжет «Сэра Гавейна и Зеленого рыцаря» где осуждению подвергается король Артур). Но все примеры должного, положительного поведения, данные в тексте, относятся к подчиненным, воинам, - т.е. не разрешают проблему ответственности за других. Упоминания в отношении Хенгеста «героя типа Беорхтволда» перебрасывает мостик к предыдущей статье, - и позволяет принять образ Хенгеста как такой пример именно для образа лорда. Верность, доблесть, да пожалуй, и способность обдумать ситуацию – эти черты будут общими с образом воина (вспомним размышление о возможности сочетать любовь и осуждение за ошибку!); несомненное – и очевидное, в общем-то, добавление – это ответственность за других. Повторим, все это не делает Хенгеста идеальным героем без единого недостатка (он действительно нарушает условия договора с Финном!), но именно свои обязанности лорда он выполняет.

Все приведенные заключения Толкиена – плод многолетних размышлений: материалы, по словам А. Блисса, датируются от 1920х до 1960х гг.[24] Эта коллизия была ему близка и интересна. Однако в толкиеновском легендарии – даже в той его части, что связана с Эльфвине и древней историей Англии, - Хенгест упоминается только в «Утраченных сказаниях»[25]. В последующих текстах этой тематики («Утраченный путь», «Записки клуба мнений») в набросках «исторической» части повествования упоминаются многие сюжеты ранней европейской истории – но не этот. Поэтому, разыскивая возможное «соответствие» истории о Хенгесте в Средиземье, нам стоит искать скорее столь же сложные ситуации – поскольку мы можем предположить, что отношение Профессора к ним могло быть сходным. А такими ситуациями история Первой Эпохи не обделена.

Вспомним хотя бы историю феанорингов после Дориата. Мы можем даже не брать самый финал их истории (хотя в последнем разговоре братьев есть и размышления, и уступка). Достаточно характерна ситуация их отношений с Гаванями Сириона (вести о Камне, пресловутое «отречение Маэдроса» (как бы оно ни толковалось), посольство, само сражение). В том, что эта ситуация сложна, думаю, ни у кого не возникнет сомнений. Но есть и более точное сходство ситуаций. Отмечу следующие мотивы: старая распря, переговоры и условия, и, пожалуй, даже нарушение их[26], наконец, неожиданное нападение. Это характеристики самой ситуации. Но интересны и те черты, которые Толкиен связывает с образом Хенгеста, каким он представляется ему: размышления и колебания героя, неоднозначность его действий, роль обстоятельств. Здесь мне хотелось бы привести еще одно высказывание Профессора о нем, итоговое (оно входит в реконструкцию описанной ситуации, которая завершает книгу):

«Вы можете запомнить его характер так, как пожелаете. Из того, что осталось в древнеанглийских текстах, совершенно ясно, что он был влиятельной фигурой (…), но вовсе не обязательно, что он непременно был при этом вероломным, безжалостным или особенно жестоким. Он лишь оказался в таких обстоятельствах. В конце концов (и после определенных внутренних споров и борьбы) он расценил свою первоначальную верность и клятву Хнэфу выше клятв данных Финну по необходимости»[27].

Замечу, что указание на обстоятельства – вовсе не попытка снять ответственность с героя, скорее указание на то, что он действовал, принимая во внимание те обстоятельства, в которых оказался, - и в тех пределах возможностей, которые они ему оставляли. Я уже проводила аналогию с ситуацией Фродо, здесь она (действия героя оцениваются не столько по результатам, сколько по намерениям, приложенным силам – и обстоятельствам выполнения), думаю, тоже правомерна. И этот параметр может быть применен к историям Первой Эпохи так же, как и к событиям Третьей или сюжетам литературы Древней Англии.

Подводя итоги, хочу еще раз отметить: я говорю не о прямых аналогиях или полном сходстве между конкретными ситуациями (в «Битве при Мэлдоне», «Беовульфе» - и «Сильмариллионе»), но скорее об аналогии уровня сложности и неоднозначности ситуаций, в которые попадают герои. И, соответственно, о параллелях в том, как Толкиен – предположительно! – мог оценивать ту или иную неоднозначную ситуацию, в особенности – поведение в ней короля, лорда или военачальника.

Однозначно предосудительными и ошибочными для него будет предпочтение «красивого» и безрассудного поступка защите своих подданных, ответственности за них, а глубже – придание войны любой иной цели, кроме как защита своей страны от врага.

Также ожидаемы и естественны в этой ситуации преданность и верность воина королю, которая, как предполагается, основывается на любви. Но эта любовь не ослепляет и, давая силы сражаться и за короля, который совершил ошибку, не отнимает возможность ошибку эту увидеть и осознать. И тем больше ответственность лорда, поскольку он решает за всех тех, кто из любви пойдет за ним, не оглядываясь.

Впрочем, ответная верность: короля или правителя – подданным, тоже, как мы видим из второго текста, предполагается, как осознанная, думающая. Толкиен рассматривает героя, который, оказавшись волей обстоятельств ответственным за других (вместе с их верностью погибшему лорду, их необходимостью отомстить за него), прежде всего заботится о сохранении их жизни, затем долго и непросто обдумывает ситуацию и, наконец, берется за нелегкое и небезупречное с точки зрения дело, предполагающее пренебрежение одной верностью ради другой, именно ради других, по их просьбе возглавив их.

Думаю, таковы же или близки к таковым были и критерии оценки Профессором других историй, связанных с «конфликтом верностей» и прочими неоднозначными ситуациями в отношениях лордов и вассалом и при соблюдении и нарушении данных клятв. Как раз такими коллизиями и полна история Первой Эпохи – а следовательно, ничего не мешает нам применить к ним выводы, сделанные Толкиеном из других текстов, но на материале сходных сюжетов.

Однако детальная реализация этой «применимости» - сюжет уже для другого исследования.

 

 

Примечание. В этом докладе с самого начала не предполагался подробный разбор тех или иных ситуаций из истории Арды по аналогии с приведенными текстами; я хотела лишь «ввести в научный оборот» необходимый материал для сравнения, которое может произвести кто-то другой (и по крайней мере об одном таком намерении мне было сказано на Зиланте).

Однако поскольку оба раза, когда читался этот доклад (на Зилантконе и на Блинкоме 2007 года) мне разными слушателями был задан практически один и тот же вопрос, я постараюсь кратко на него ответить. Нижесказанное, естественно, - лишь мое личное мнение.

Речь идет об оценке действий Финрода (в сюжете «Лэйтиан»): как я понимаю, у слушателей могло возникнуть впечатление, что он не попадает в узкие рамки «достойных» поводов для ведения войны – и, следовательно, подлежит осуждению.

В ответ хочу обратить внимание на несколько моментов. Во-первых, как и было сказано выше, ситуация в Нарготронде сложна, и ни одна сторона конфликта, наверное, не будет полностью безгрешной и безошибочной. (Как и – с другой стороны – никто не выступает немотивированно дурным или злобным).

Во–вторых , как бы ни был необычен повод (задание Тингола Берену), затеваемые в итоге действия все равно направлены против непримиримого врага (а точнее, Врага) как эльфов, так и людей. Не случайно успешное завершение Квеста, как мы знаем, навело Маэдроса на мысль о создании Союза и общем наступлении на Моргота.

И наконец, какие бы недочеты мы ни отыскали в действиях Финрода (в соответствии с пунктом первым), в данной ситуации он совершенно не повинен в том изъяне лорда, на который направлено острие толкиеновской критики: он не отправляет никого на смерть ради собственной прихоти и тщеславия – против их воли, рассчитывая только на безусловное подчинение. В начале сцены совета в Нарготронде (как она описана в «Лэйтиан») жители города и сами поддерживают идею войны с Морготом; в конце, после отречения Финрода, с ним уходят только те, кто сам пожелал. Да и сам Финрод здесь проявляет скорее «героизм любви и подчинения», отправляясь в трудное и даже безнадежное предприятие во исполнение клятвы, данной Барахиру.

Dixi.