М. Знаменский. И. Д. Якушкин//М. С. Знаменский, Н. А. Белоголовый. Исчезнувшие люди. Иркутск: Восточно-Сибирское книждное издательство, 1988, С. 182-196 (Перв. публ. - Сибирский сборник, Спб., 1886. Кн.III, С. 86-105)

М. Знаменский. И. Д. Якушкин

О декабристах писано очень много; записки и мемуары их почти все уже напечатаны; но очень мало разработан вопрос о том, какое влияние оказали они на ту среду, среди которой пришлось им жить во время их ссылки. Нисколько не претендуя пополнить этот пробел, мы хотим только доставить материал для будущего исследователя по означенному вопросу и группируем выписки из писем декабристов и близких им людей.

На этот раз мы займемся материалом для характеристики И. Д. Якушкина, положившего начало женскому образованию в Тобольской губернии. Основанная им ялуторовская школа для девиц была, как увидит читатель, праматерью для тобольской мариинской школы и для омских женских заведений.

Лишенный права принимать какое-либо участие в деле педагогики, Иван Дмитриевич нашел себе горячего сотрудника в одном молодом духовном лице, а потому мы и начинаем этот очерк со знакомства Якушкина со своим сотрудником.¹

В конце 1839 года из Тобольска назначен был в Ялуторовск протоиереем молодой священник. Прибыв в Ялуторовск и ознакомившись со своими прихожанами, он обратил внимание на честную до аскетизма личность Якушкина и просил его нравственной поддержки: быть строгим судьей даров и приношений.

И.Д. Якушкин

Для местного ялуторовского чиновного мира И. Д. Якушкин, живший бедно, в одной перегороженной на четверо комнате, избегавший знакомства чуждых ему по уму и развитию местных властей, был субъектом совсем неинтересным, а для простого ялуторовского люда он был колдун, собирающий травы по полям (его ботанические экскурсии) и лазящий зачем-то на устроенный им столб (изобретенный им ветромер). Но, не сходясь с чиновным миром, он любил сходиться с народом и особенно с крестьянскими детьми; детей он особенно любил; сибирские бойкие, находчивые ребята очень нравились ему, и мысль дать им средства поучиться, устроить для них школу была его мечтою, но оставалось мечтой до встречи и знакомства С новым протоиереем. Якушкин со свойственной ему проницательностью угадал в новоприезжем дорогого человека для осуществления своей страстной мечты и старался сойтись с ним поближе. «Якушкин,— пишет Фонвизина ялуторовскому протоиерею,² — не то что жалуется, а говорит в письме своем ко мне, что с месяц как не видел уже нас и что потому к нам не ходит, что полагает, что вы имеете какие-нибудь причины не видеть его; неужели это так? Уж не глупые ли слухи, что он колдун, вас останавливают? Разуверьтесь в таком случае или вы боитесь, что ваше начальство знакомство это найдет предосудительным? Я тоже не думаю, чтобы это было так. Это было бы нехорошо, скажу прямо, в нашем положении внешнем обидно, Я не о себе говорю, для меня все положения равны и все равно, но говорю о тех, например, Якушкине и Муравьеве, которые ценят это. За что же их обижать понапрасну, когда они уж и без того в изгнании и не на цветочном пути? Вы не бывали в этом поло¬жении и не знаете, как трудно переносить пренебрежение добоых людей, которых несколько любишь и знаешь, что они добрые. Мы это испытали много раз; и, право, это стоит креста порядочного... Якушкину я пишу об тебе, как полагаю, что хлопоты, нездоровье, усталость и, может быть, отчасти лень — причиною твоих редких посещений, а не что иное; по крайней мере, мне так кажется по тому, как я тебя знаю; уверена, что если бы что другое было, то не скроешь от меня...»

Но в то время, как писалось это письмо, знакомство уже переходило в дружбу и шли горячие беседы о приведении якушкинской мечты в действительность; план преподавания со всеми подробностями был уже готов: это — способ взаимного обучения по методу ланкастерской. Особенных хлопот на разрешение училища не требовалось, так как еще прежде были разосланы духовенству синодские указы от 1836 и 1837 годов об открытии при церквах приходских училищ; вся суть заключалась в средствах для приобретения дома, а у учредителей средств не было. Но и это неудобство скоро устранилось: купец Мясников ³, не раз жертвовавший на ялуторовские церкви, убедившись, что заведение школы, да еще церковной, тоже дело богоугодное, подарил учредителям дом и, кажется, взялся перевезти его на место. Радостно принимались учредители за разработку деталей для будущего училища.

Прот. Стефан (Знаменский)

Небольшой кружок ялуторовских декабристов жил особняком от чиновного мира и мало интересовался сплетнями и толками его, а толки о затеваемом училище были: местный смотритель ревниво смотрел на затею, а настроенный им городничий ждал только удобного момента, чтобы появиться из-за кулис во всеоружии власти. Момент этот не замедлился: началась постройка училища и явившаяся полиция разогнала из церковной ограды рабочих, а городничий сделал письменный запрос протоиерею. Городничий спрашивал, на каком основании осмелились производить постройку, не испросив на то его разрешения.

Якушкин и его друг протоиерей, с первого же шага наткнувшись на противодействие ялуторовского городничего, решили обратиться по этому делу к своим друзьям в Тобольске и просить их помощи. Из письма Фонвизиной от 19 октября 1841 года видно, что муж ее, Мих[аил] Александрович Фонвизин, и Пав[ел] Сергеевич] Бобрищев-Пушкин обращались с просьбою насчет возникающей школы к тобольскому архиерею и губернатору. Преосвященный отнесся к начинанию Якушкина с полным сочувствием, обещая даже всеми силами защищать бедного апостола просвещения от козней консистории, относившейся в высшей степени неблагосклонно к этому филантропу-декабристу. Губернатор же заявлял Бобрищеву-Пушкину, что, с одной стороны, нельзя не согласиться с прекрасной идеей Якушкина устроить школу, а с другой стороны, следует признаться, что и городничий был прав, остановив постройку здания для школы, так как по полицейским правилам в таких случаях следует предварительно испрашивать разрешение... Сам губернатор однако не был намерен препятствовать заведению школы, и это слава богу. В это же время, как на грех, случилась, по словам Фонвизиной, какая-то размолвка между губернатором и архиереем, что, конечно, замедляло решение вопроса о школе. Однако наконец дело устроилось: полиция, главным образом влице городничего, была побеждена.

С ранней весны 1842 года началась деятельная постройка школы, и 6 августа 1842 года училище было открыто. Отсутствие телесного наказания, легкость и занимательность ланкастерских приемов обучения привлекали детей в новооткрытую школу, и к концу года в ней было уже 44 человека.

Но если примолк городничий, то на сцену выступил смотритель местного уездного училища Лукин: однажды явился он в школу, наговорил массу грубостей Якушкину и приказал ему удалиться из школы; но разгорячившийся Иван Дмитриевич вывел его самого. Снова началась бумажная война.

Якушкин и его сотрудник по школе протоиерей после этого казуса писали тобольскому губернатору, жалуясь на смотрителя Лукина. Они также просили своих тобольских друзей М. А. Фонвизина и П. С. Бобрищева-Пушкина разъяснить все дело губернатору и требовать у него защиты. В ответе своем протоиерею (от 11 августа 1842 года) М. А. Фонвизин писал: «Теперь губернатор имеет ясное понятие об этом гусе (т. е. о смотрителе училища Лукине). Он хотел переговорить об этом с директором училищ, которому велит написать к Лукину, чтобы он не смел мешаться в приходское училище, и притом дает директору настоящее понятие о смотрителе ялуторовского уездного училища. Сам же губернатор не может официально действовать, потому что в таком случае Лукин может написать на него донос...»

Весь сыр-бор загорелся, как видно из письма (от 25 апреля 1842 года) М. А. Фонвизина к протоиерею, из-за того, что смотритель уездного училища в Ялуторовске Лукин жестоко, до глубины души оскорбился тем, что не его пригласили во вновь открытую школу руководить преподаванием по ланкастерскому методу, а взялся за это дело лишенный прав декабрист И. Д. Якушкин. Ведь он, Лукин, с этим методом не знаком, а Якушкин это дело знает. Вот логика!!! Однако губернатор, архиерей и консистория поступили в этом случае по обыкновенной, а не по смотрительской экстравагантной логике и постарались положить конец несчастному недоразумению, примни по внимание объяснения протоиерея. Последний в своих объянениях писал, что он, как незнакомый с ланкастерским методом интимного обучения для указания ему всех подробностей, пригласил единственное в Ялуторовске лицо, знающее это дело,— Якушкина. Итак, пока дело уладилось.

Наступила тишина, благоприятная для роста "нашего незаконного детища», как шутя называл Якушкии свою школу. Не будь выше указанных школьных передряг, вряд ли бы кто и внимание обратил на это церковно-приходское училище, но теперь все тобольские власти при своих проездах через Ялуторовск интересовались этой школой, посещали ее, удивлялись быстрым успехам учеников и разносили о ней славу.

«Слава о нашем ялуторовском училище,— пишет протоиерею Знаменскому декабрист Штейнгель,— неумолкаемо гремит. На Кочурина (директора гимназии) она произвела, как видно, не минутное впечатление, а очень продолжительное: он относится об этом заведении в самых лестных выражениях...»

Смотритель курганского училища Т. Каренгин пишет от 11 декабря 1842 года: «Г. директор от вашей школы в восхищении, считает ее образцовой не только в дирекции, но даже в Сибири. Мне говорил и даже просил меня, чтобы постарался устроить приготовительный класс по образцу ее. Радуюсь за вас, радуюсь и тому, что дело правое торжествует, а клевета и низкие доносы падают. О вашем командире (смотрителе) невыгодное мнение. Пусть ухо держит востро, а иначе будет плохо. Впрочем, у всякого свой ум, как говорится, царь в голове».

Такая директорская рекомендация заставила смотрителей училищ являться в Ялуторовск для знакомства со школой и затем присылать учителей для той же цели. Такие паломники радушно принимались кружком ялуторовских декабристов, и, возвращаясь к себе, они уносили добрые чувства и к школе, и к людям, заботящимся о ней. Здесь кстати будет привести отрывки из писем смотрителей училищ — А. Худякова и курганского — Т. Каренгина.

«...Самою главною причиной,— писал один из названных смотрителей прот. Знаменскому от 21 ноября 1841 года,— по которой я не отвечал вскоре, было желание написать что-либо об училище, в котором только что начали вводить порядок, заимствованный в вашей школе. Хотелось не только принесть вам искреннюю благодарность, но и уведомить о том, как мы воспользовались примером ялуторовской школы. В ожидании успехов ответ на письмо замедлялся... Учитель Шалабанов, бывший у вас в феврале, слава Богу, не без пользы слушал наставления ваши и почтеннейшего Ивана Дмитриевича, которому покорнейше прошу вас засвидетельствовать мое усерднейшее почтение. Возвратясь из Ялуторовска, г. Шалабанов с восхищением рассказывал о радушии, с каким был принят, и о готовности и усердии, с которым старались познакомить его с методою. Всегда, всегда, всегда останусь благодарен вам и добрейшему Ивану Дмитриевичу...»

«При помощи Божией и добрых людей,— говорится в другом письме к протоиерею от 17 февраля 1844,— в скором времени надеюсь в богоспасаемом Кургане открыть приходское училище, то есть преобразовать приготовительный класс. По этому случаю вскоре должен явиться к вам учитель мой, которого поручаю особенному покровительству и назиданию вашему и милостивому расч положении! Ивана Дмитриевича. Усерднейше прошу обоих вас растолковать ему хорошенько весь ход методы».

«„.Вполне располагаясь на ваше благорасположение,— говорится еще и одном письме от 2 апреля 1844 года,— посылаю моего учителя, поручая его вашему и Ивана Дмитриевича назиданию; прошу объяснить ему ход дела не теорией, а уже на практике... Простите меня, что беспокою вас, и испросите прощения у Ивана Дмитриевича. При свидании объявите мое достодолжное уважение Ивану Дмитриевичу, Евгению Петровичу (Оболенский), Ивану Ивановичу (Пущин), Матвею Ивановичу (Муравьев-Апостол) и Александре Васильевне (Ентальцева). Уверьте их пастырским вашим словам, что почтение мое к ним истинно, неложно, а уважение продлится до того дня, пока существую...»

Среди таких успехов смерть преосвященного Афанасия, защитника и покровителя этой школы, заставляла учредителей ее задумываться о будущем, но это продолжалось недолго.

«...Новый владыка,— пишет прот. Знаменскому от 19 февраля 1843 года Фонвизина,— большой партизан ланкастерских школ и желает даже здесь завести такую же; очень обрадовался рассказам Михаила Александровича о вашем училище и сказал: «Непременно представлю его к награде». Михаил Александрович возразил ему, что вы вовсе не из того хлопочете, а радуетесь самому успеху и пользе, от того происходящей...» Школе, значит, оставалось только расти в пример другим, и она росла заметно: мы уже сказали, что к концу 1842 года в ней по спискам значилось 42 чел., к концу 1843 года — 91, к концу 1844 года — 135, к концу 1845 года — 184 чел. К маю 1846 года в школе находилось уже 198 человек.

Здание школы для девочек в Ялуторовске

При рассматривании списков обращает на себя внимание большое число крестьянских сирот из разных деревень, даже других уездов. На чей счет они были доставлены и жили в Ялуторовске, сведений я не имею, кроме следующего письма из Тобольска от Жилина к руководителю школы:

«...Моя Марья Александровна поручила мне обратиться к вам с покорнейшею просьбой об одном сироте, которого желает передать вам на обучение по методе, вами вводимой. Этот сирота — сын умершего ее человека, и если вы согласитесь его принять, то она и напишет, чтобы он был вам из Кургана привезен. Что будет стоить содержание и учение, просит уведомить: она с благодарностью то заплатит...»

Заканчивая сведения о мужской ялуторовской школе выпиской из донесения тобольскому губернатору, пожелавшему в 1845 г. иметь «документальные данные» об этом училище.

«...С начала открытия училища, т. е. 6 августа 1842 года, было 6 человек, но по 30 ноября сего 1845 года пребывало 173 чел., из числа коих некоторые поступили в тобольское духовное училище, некоторые в ялуторовское уездное училище, а некоторые выбыли по воле. Теперь состоит 102 ученика. Предметы сначала преподавались: чтение по гражданской и церковной печати, письмо на аспидных досках и бумаге и 1-я часть арифметики; но когда тобольская семинария с разрешения его высокопреосвященства нашла удобным приготовлять здесь детей духовного звания, о чем дано знать 5 октября 1843 года, за № 733, с того времени введено: 2-я часта арифметики, черчение и география; 1-я и 2-я часть русской грамматики, первая часть пространного катехизиса и краткая священная история; первые части латинской и греческой грамматик. Суммы на содержание решительно никакой нет и не имеется в виду...»

Теща Ивана Дмитриевича, Н. Нарышкина, пишет от 28 февраля 1846 года из Москвы к протоиерею: «Отношусь к вам, к вашей любви: поберегите нашего общего сына...» — И просит приготовить Якушкина к получению тяжелого для него удара! В это время умерла его жена. Зная любовь и привязанность Ивана Дмитриевича к покойной, Н. Нарышкина пишет на одной неделе три письма, умоляя прот. Знаменского, друга Якушкина, не оставлять его в тяжелые минуты и сообщить ей, как он переносит свое тяжелое горе. Мы не имеем никаких сведений об этом его тяжелом времени, но знаем, что железная воля его дала благотворное направление горю, он задумал новое доброе дело: решился основать в память любимой жены своей женскую школу. Известие о смерти жены Иван Дмитриевич получил в половине апреля, а 1 мая по делу его новой школы М. А. Фонвизин пишет прот. Знаменскому: «Почтенный друг, по письму вашему и Ивана Дмитриевича от 20-го апреля справлялся о том, какое последовало разрешение преосвященного на представление ваше об открытии в Ялуторовске училища для девиц, и достал копию с архиерейской резолюции, которую при сем прилагаю. Вы увидите из нее, что архиерей дает свое благословение на это полезное предприятие. Я был сам свидетелем разговора преосвященного с губернатором об этом предмете и слышал, как они оба одобряли вашу мысль, желали успеха и оба взапуски хвалили вас: поэтому все козни Лукина уничтожатся сами собою. Доброе дело вы это вздумали; от всего сердца желаю, чтобы и это училище пошло так же хорошо, как ваше училище взаимного обучения. Насчет отчисления в пользу училища по денежке с рубля со сбора с оценочной суммы я узнал, что губернатор передал это дело на предварительное заключение губернского правления, где оно и засело. Постараюсь дать ему ход через Степана Михайловича...»⁴ Опасаться козней Лукина нечего было уже и потому, что женское училище не грозило конкуренцией его собственному, из-за чего более всего Лукин и ратовал и слал доносы.

Мирно и беспрепятственно 1 июля 1846 года в наемной квартире открылось ялуторовское училище для девиц. Но так как наем квартиры, различные приспособления в ней, наем кружевницы и проч. потребовали расхода в первый же год 309 рублей, то и положена была плата за ученье в 25 рублей. Но мы видим из приходной тетрадки, что плату эту вносило только небольшое число зажиточных родителей, за остальных вносили декабристы и их родные и знакомые; встречается в числе жертвователей и учитель этого училища — дьячок, отдающий назначенное ему жалование в пользу сирот.

Не осталось без средств и мужское училище. «Спешу сообщить вам, — пишет М. А. Фонвизин 3 февраля 1848 года,— приятную новость, относящуюся к вашему училищу. На этих днях Холмогоров привозил мне бумагу, полученную от генерал-губернатора с прописанием предписания министра внутренних дел, в котором он, министр, признавая ялуторовское духовное приходское училище полезным для города, потому что в нем кроме детей духовного ведомства обучаются дети разных сословий и что оно вполне заменяет гражданское приходское училище, определяет производить на содержание его по 200 р. серебром в год из городских средств... Радуюсь, что теперь существование вашего училища упрочено... Хотя сумма и невелика, но для вашего заведения — важное приоб. ретение. Этим вы обязаны губернатору, а более еще Холмогорову, который усердно хлопотал...»

Итак, училищу, признанному самим министром заведением полезным, кажется, нечего было бы опасаться за будущее, тем более что в Ялуторовске на место Лукина смотрителем был назначен Н. А. Абрамов ⁵, бывший до тех пор в приятельских отношениях с протоиереем. «Вчера (29 декабря 1849 года),— пишет ялуторовский протоиерей,— приехал сюда смотрителем училища Н. А. Абрамов, он в Березове потолстел, но доброта в нем все та же, как и прежде; радуюсь за него, что пословица старинная на него не подействовала: «Honorcs inulnnt mores»[Почести меняют нравы]. Губернатор ему советовал сблизиться с нашими общими [друзьями], а это и для меня очень и очень приятно: он в Тобольске не раз виделся с Михаилом Александровичем...»

Значит, было все хорошо, и протоиерей, вызванный из Ялуторовска преосвященным по делам службы, мог с легким сердцем отправиться в свою комиссию в Тобольск, но... Однако пусть об этом «но» говорит сам Иван Дмитриевич Якушкин. «Много благодарю вас, добрый друг, за два ваши письма,— писал Якушкин протоиерею Знаменскому от 17 мая 1850 года.— Мы все здесь по вас стосковались; сама Анна Федоровна, как она всем говорит, не ездит к обедне потому, что не вы служите; после этого согласитесь, что вы человек всеми любимый, но ради Бога не возгордитесь. Что вам сказать о наших собственных с вами делах? Они идут и хорошо, и плохо: на последней неделе вновь поступило в училище тринадцать девочек, их теперь с лишком пятьдесят, и это хорошо, но то плохо, что скоро некуда будет их принимать, а возможности скоро выстроить новое училище еще не предвидится; недели три тому назад Анна Васильевна [Мясникова] писала, что со следующей почтой пришлет доверенность на продажу своего дома в пользу нашего училища; но и до сих пор доверенность не получена. Некоторые полагают, что Бурцев писал к Мясниковой и, может быть, она, получив его письмо, отменила намерение отдать нам свой дом; впрочем, что будет, то будет, а будет, что Бог велит... С наступлением теплой погоды оказалось, что летом никакой нет возможности заниматься у нас внизу рукодельем. Я просил Николая Герасимовича пустить нас к себе во флигель, на что он согласился, с одним условием, чтобы ему ничего за это не платили; я миг только от души поблагодарить его за такую любезность, но вышло, что мы все-таки к нему перешли: Николай Яковлевич [Балакшин] пустил нас в дом Снигирева, разумеется, безденежно, и там нашим девицам во всех отношениях очень удобно, а наставницы наши, Анисья Николаевна[Балакшина] и Августа [воспитанница Муравьева], подвиваются усердно. Они мне дали 10 рублей серебром из выработанных денег их ученицами. Феоктиста [Балакшина] также хорошо действует. У мальчиков число прибывших очень незначительно, а Абрамов непременно хочет, чтобы мы ему дали учеников тридцать. Он вообще дурит и много сбивается на Лукина. Я был у него несколько раз и обо всем с ним как с порядочным человеком говорил просто и откровенно; после этого представьте мое удивление, когда я узнал, что он всячески придирается к нашим училищам. К мальчикам он заходил один раз, а у девочек и ни разу не был Евгению [учителю мужского училища] он сказал напрямик, что ни то, ни другое училище не должно существовать. Встретившись со мной на улице, он мне сказал почти то же, но в таких странных выражениях, что я решился тут же объясниться с ним, и так как вам известно, что в подобных случаях я не умею говорить иначе как очень громко, то он и попросил меня идти с ним дальше и увел меня за собор, там я ему определил в точности и его, и мое положение, что я, конечно, не имею никакого права заведовать училищем и если я с ним говорил откровенно, то потому, что почитал его человеком порядочным, но что после всего того, что он мне сказал, я с ним незнаком, и что он может делать на меня донос куда ему угодно. Объяснил ему также, что ему никакого нет дела до наших училищ и проч., всего не упишешь на этом листке. Если Чигиринцев [директор училищ] окажется человеком порядочным, то я откровенно переговорю с ним обо всем...»

Затем в письме к протоиерею Знаменскому от 28 июня 1850 года Якушкин пишет; «С последней почтой я писал к вам, добрый друг, и просил вас похлопотать о разрешении нам строить училище на ограде церковной; с тех пор обстоятельства изменились. Вскоре по отправлении к вам моего письма привезли купленный тес для нашего строения, который я отправил сложить в церковной ограде, но отец Александр выгнал оттуда подводы вместе с тесом, кот¬рый был не весь еще сложен. На другой день я пошел говорить об этом с Николаем Яковлевичем [Балакшиным]. Он мне советовал сходить самому к отцу Александру и попросить его о позволении сложить только лес в ограде церковной. Отец принял меня совсем не по-отцовски: на все мои уверения, что мы никак не приступим к самой постройке, не получив указа, и что прошу его только позволить класть купленный лес в ограде, где уже лежат и дрова, и тес Куклина, он мне отвечал: «Не пущу, и, если преосвященный разрешит указом строить училище на ограде церковной, я напишу в Синод, а впрочем, мне толковать с вами некогда»,— и затем ушел в свои дальние покои. В ту минуту эта выходка отца Александра показалась бы мне презабавной, если бы тут не шло дело о существовании нашего училища. Я надеялся все еще уладить через Торопова. Торопов долго толковал с отцом и никак не мог вразумить его. После всего этого вы согласитесь, что, получив даже указ, решиться в отсутствии вашем строить на ограде церквной и ежедневно быть в столкновении с отцом Александром мне никак не приходится. А жаль, место прекрасное и на самой Середине города; замечательно, что у нас теперь из 59 учащихся только пять учениц живут по эту сторону базара, а остальные все живут в той половине города, где находится училище. Николай Яковлевич [Балакшин] для постройки нашего училища дает место, принадлежащее Мясникову, против дома Снигирева, и если мы не придумаем ничего лучшего, то придется строить на этом месте, которое далеко не так удобно, как место на ограде церковной, тут приходится по необходимости поставить строенье не лицом, а боком на улицу.

Ялуторовск. Ул. Якушкина

Плотников я нанял за 400 рублей на ассигнации поставить строение вчерне и покрыть его новым тесом. Перевезти его из Петровского Завода просили с меня 250 рублей, я поскупился и за такую неуместную скупость буду должен поплатиться. Как видите, у нас все идет не совсем ладно, но я надеюсь, что бог нам поможет, как он не раз помогал нам и прежде в общем нашем деле. С 1 июля в обоих училищах у нас начнутся вакации, и мне будет удобно хлопотать о постройке. План, посланный вам с прошедшей почтой, вероятно, уже не будет годиться, и я прошу доброго Александра Львовича ⁶ начертить и утвердить другой; высота строения ему известна, а в ширину оно будет 16 аршин, на котором надо разместить пять окон».

В письме к своему другу, протоиерею, от 8 июля 1850 года Якушкин писал: «Не знаю, добрый друг, какое действие произвело на отца Александра разрешение преосвященного строить училище в ограде церковной, но могу вас уверить, после того как этот человек выказал какое-то остервенение против нашего училища для девиц и даже писал о нем бог знает какой вздор к архиерею, я никак не могу решиться строить в ограде церковной, причем в отсутствии вашем мне пришлось бы беспрестанно быть в столкновении с этим полусумасшедшим человеком. По общему совету мы купили место против дома, в котором живет Бурцев и который принадлежит вам; место не очень большое, но довольно удобное для нашей постройки, а главное — на самой середине города; оно покупается на имя Николая Яковлевича [Балакшин]; он же предлагает и строить для нас училище на деньги Мясниковой; он сам хотел написать к вам о причине, почему он не может приступить к постройке училища в ограде церковной. Строение из Петровского Завода частью уже перевезено. Подрядчик обещает мне, что в нынешнем месяце оно будет поставлено и покрыто; если он не обманет, то можно надеяться, что к зиме мы в него перейдем.

В последнее время к нам поступило так много новых учениц, что оказался недостаток в грифельных досках; я несколько досок на время взял из нашего другого училища, а Синюкову поручаю купить в Нижнем для нас досок сорок. Вы, может быть, удивитесь, если я вам скажу, что мои отношения с Абрамовым опять несколько изменились, но на этот раз к лучшему; вообще после пребывания у нас директора он, кажется, несколько успокоился и совершенно смирился. Я, кажется, вам писал, что он посетил наше училище для девиц и все в нем очень хвалил; правда, он изъявил и тут некоторые за себя опасения, но они уже были так слабы, что мне ничего не стоило его успокоить. При переводе мальчиков в уездное училище он довольствовался таким числом, какое мы назначим, но просил, если можно, прислать к нему для счета человек двадцать, на что я охотно согласился; часть переведенных учеников останется у нас еще на год, и они будут только считаться в уездном училище, в том числе и Балакшин, и Загибалов, и мой крестник. Абрамов звал меня убедительно на акт и после прислал пригласительный билет в розовой рамке. Мы с Николаем Васильевичем [Басаргин] были на торжестве в новом храме науки; другие были приглашены, но не были; после акта надо было еще ехать на завтрак к смотрителю, и тут и там он был внимателен и любезен со мной, как нельзя более; и теперь, если я с ним не в таких близких отношениях, как по приезде его в Ялуторовск, то нисколько и не в неприязненных, как это было месяца два тому назад...»

В письме от 10 сентября 1850 года к протоиерею Знаменскому Якушкин писал следующее о своих отношениях с Абрамовым по делам училищ: «...На днях заходил ко мне Абрамов, много расспрашивал меня о наших училищах и в особенности о деньгах, получаемых на их содержание, и заключил тем, что будто директор сообщает ему, что оба наши училища поступают под их начальство; на это я ему отвечал прямо, что если ему это пишет директор, то он, конечно, сошел с ума, что тут идет дело не более как о том, чтобы передать училище для мальчиков под их надзор, а не под начальство и вместе с тем дать им только половину денег, получаемых на содержание обоих училищ. Но Абрамов про это и слышать не хочет. Правда, что девичье училище он не намерен взять не только под свое начальство, но и под свой надзор, опасаясь, что ему с ним будет слишком много хлопот, но зато он и не намерен оставить на содержание этого училища половину денег, получаемых из городских доходов. Надо отдать ему справедливость, что по части крючкотворства он великий человек. Знаете ли, что он придумал? Взяв под свой надзор наше училище для мальчиков, он намеревается его уничтожить, а на место его открыть приходское училище при своем уездном училище и вместе с тем иметь в своем распоряжении вполне 200 руб. серебром, отпускаемых теперь нам из городской думы. Это он мне сам сказал. На этот раз я объяснился с ним не так громко, но столько же откровенно, как и в первый раз. Он просил меня доставить ему все письменные документы о наших училищах. Я бы мог и даже должен бы был ему в этом отказать; если бы он по этому делу завел переписку с духовным правлением, самое дело улеглось бы в длинный ящик, и потому я послал ему все бумаги, относящиеся до наших училищ, которые Евгений взял у вас. Теперь вы видите, в каком смысле будет действовать Абрамов. И никаких советов вам подавать не смею, но надеюсь, что в нашем сердце есть струна, которая отзовется на мои нежные чувства к дочери, прижитой мной с вами. В училище всякий почти день прибывают новые ученицы, и ученье идет своим порядком. Строение подвигается довольно медленно, но если Бог поможет, оно к зиме хоть вчерне будет окончено. Прошение от Николая Яковлевич, [Балакшина] в строительную комиссию давно отправлено; скажите это Александру Львовичу [Жилину]. Доверенности до сих пор нет от Анны Васильевны [Мясниковой], и я беру деньги у Николая Яковлевича на постройку, совершенно очертя голову; строение вообще станет гораздо дороже, нежели я предполагал: придется на него занимать, а после того приискивать средства, как заплатить долг, но и тут, как и всегда, никто как Бог...»

В этом же году к Анне Васильевне Мясниковой было послано Якушкиным следующее письмо: «Милостивая государыня Анна Васильевна! В воскресенье, 2 декабря, я освятил училище, обязанное вам своим существованием. Призывая на него, в кругу детей, благословение свыше, мы просили Бога посетить вас отрадою и утешением. Совершив молитву, мне приятно передать общую нашу сердечную благодарность за добро, сделанное вами всему новому женскому поколению города Ялуторовска. Пожертвованием вашим теперь с лишком шестьдесят девиц обучаются в светлом и удобном доме. Со временем число их может увеличиться...» В 1851 году И. Д. Якушкин получил дозволение съездить в Тобольск, но и там он не забывает своих детищ — училищ... «О соственном нашем деле,— пишет он от 1 февраля,— могу вам сказать, что на другой же день по приезде моем сюда я был у Чигиринцева [директор училищ Тобольской губернии] и объяснился с ним со всей мне свойственной откровенностью, это было глаз на глаз; потом то же самое повторилось при Степане Михайловиче и потом еще при всех наших, у Анненковых. С тех пор, встречаясь с ним довольно часто, я не пропускаю никакого случая понемногу клонить его к моему мнению: это один из тех людей, которые любят палку, а впрочем, что у него на сердце, Бог его знает, но так как обстановка около него внезапно совершенно изменилась, то надо полагать, что и он сам изменился в своих чувствах к нашим училищам. При мне, а не прежде получена бумага о переводе Т...ы, и на другой же день Чигиринцев представил губернатору о переводе Абрамова в Тюмень, а на место его Христианова к нам в Ялуторовск. Представление директора отправлено уже в Омск, и на днях надо ожидать утверждения поименованных смотрителей. Я говорил Чигиринцеву об испытании наших девиц для получения аттестатов, и он меня уверил, что в этом отношении для них не может быть никакого затруднения; вообще мы с ним в самых приятельских отношениях. Целую ручку у Марьи Константиновны [Муравьевой-Апостол] и от души обнимаю милую Фану и милую Сашу, благодаря их за попечение о нашем рассаднике. Хлопотать по рукодельному классу здесь, в Тобольске, я поручил Оленьке [Анненковой], Маше Францевой и Смольковой. Надеюсь, что они с этим делом лучше справятся, нежели справлялись с ним здесь прежде. О себе что вам сказать? Когда не сплю, так ем, а когда не ем, то, наверно, говорю; здоровье мое здесь очень поправилось; о прежних несносных припадках моей болезни я по временам совершенно забываю. Со всеми нашими видаюсь, разумеется, сколько возможно чаще; и по этой части их устройство недурно, но далеко не так прекрасно, как у нас, в Ялуторовске. Скажите Ивану Ивановичу [Пущину], что, бывши у Анненкова третьего дня, я беседвал с его племянником ⁷ , который со всеми нами внимателен как нельзя более, а в своих родственных отношениях с домом Ивана Александровича он ведет себя как умный и весьма благородный человек; бывает у брата всякий вечер и обходится с ним как брат. Нельзя сказать, чтобы он был так же нежен со здешними властями при осмотре острога, губернского правления, приказа и проч. Надо полагать, что за молнией грянет гром, а что потом — и самые дальновидные здесь еще не предвидят... План нашего училища до сих пор не мог выпроводить в Омск, но надеюсь, что это дело уладится до моего отъезда из Тобольска...»

В конце 1853 года ялуторовские школы остались на руках одного Ив[ана] Дмитриевича] Якушкина: протоиерей, по желанию генерал-губернатора, был переведен в Омск; лицо, заступившее его место, школами нисколько не интересовалось. «Как сказать о том,— писал Оболенский протоиерею от 18 января 1854 года,— что мы ощущаем без вас. Ваше место при всем том, что оно занято другим, остается пусто: там, где нет сочувствия сердечного, к тому нет и сердечного влечения... Между близкими вам Иван Дмитриевич хворает...»

«...Очень порадовался, увидя из письма вашего,— пишет тому же протоиерею больной Якушкин от 22 января 1854 года,— что страстишка в вас к заведению училищ и к распространению образования не прекратилась ⁸, и от всей души желаю вам успеха. Вы меня знаете и можете быть уверены, что где бы я ни был, я всегда буду сочувствовать вашим добрым стремлениям на этом прекрасном поприще. В Тобольске я пробыл ровно две недели. Петр Николаевич [Свистунов] возил меня в свое заведение для девиц; оно помещается теперь в нижнем жилье губернаторского дома, в котором и холодно, и всякий день угарно. Более всего понравилась мне в этом заведении главная наставница Резанова, умная, благонамеренная женщина; по моему разумению, она могла бы заменить всех Н. [учитель] на свете, и при ея содействии можно бы прекрасно устроить училище. Рукоделиям вообще обучаются очень хорошо; в грамотном же классе ничего нет особенного; девицы, поступившие уже сколько-нибудь грамотными, читают очень поря¬дочно и даже понимают то, что читают, в тетрадях пишут как каллиграфы; те же из девочек, которые поступили при открытии училища и не знали грамоты, читают отдельные слова, как у нас читали в третьем полукруге. Предполагаемый порядок в училище — чистый ералаш, а со всем тем я порадовался, видя перед собой с лишком сотню бедных девочек, которые все-таки в училище сколько-нибудь осмыслятся и научатся чему-нибудь пригодному. Мне очень жаль, что я не заставил девочек писать под диктовку, что у нас было пробным камнем; но, пробыв в училище более часа, мне было уже не до того: я так перезяб, что возвратился с ознобом, зевотой и потяготой и десять дней не выходил из комнаты. Надо вам сказать, что Евгений [сын Якушкина] и я приехали в один и тот же день в Тобольск и жили вместе у Петра Николаевича. Евгений воспользовался праздниками и проводил меня в Ялуторовск. При нем я еще кой-как таскал ноги, но с 5 января, после его отбытия, я не выходил за порог. Если поеду в Иркутск и будет какая-нибудь возможность заехать в Омск, то непременно заеду...» 4 февраля 1854 года Оболенский пишет протоиерею: «...Наш Иван Дмитриевич болен и крепко болен. Кто знает исход болезни, но опасность далеко еще не миновала. Потрудился он много, потрудился хорошо. Награда его ждет. Дай Бог только, чтобы он ее принял с любовию и смирением. Бываю у него, но уста замкнуты, а сердце болит. Он раздражителен; мое слово не находит отголоска в его сердце. Я ли тут виноват, или другая сила препятствует — разгадать не могу...»

Все письма ялуторовских декабристов наполнены известиями о болезни Ивана Дмитриевича. «Вообще это,— пишет Пущин,— наводит некоторый туман в нашем горизонте». В апреле 1854 года опасность миновала, и тот же Пущин извещает протоиерея: «Ивану Дмитриевичу получше. Бог даст, совсем поправится и и конце мая с Вячеславом [2-й сын Якушкина] пустится на восток: тогда вы их обоих увидите, непременно для вас заедут в Омск... Евгения Ивановича проводили 26 марта. Это расставание было тяжело Ивану Дмитриевичу. Слана Богу, что остался при нем другой сын. Оба очень хорошие ребята...»

30 июня 1854 года Пущин пишет: «...Я дожидался все отъезда нашего бедного Ивана Дмитриевича, чтобы отвечать вам; но, как видно из хода его болезни, он еще не так скоро в состоянии будет пуститься в путь, хотя бы ему и сделалось лучше, чего до сих пор, однако, незаметно. Бедный больной наш очень страдает и чрезвычайно ослаб в силах. Много вредит ему, как мы полагаем, неудобство его квартиры, где он всегда как в бане, особливо при теперешних жарах. Советовать переменить ее было бы бесполезно: вы знаете хорошо его характер. Теперь же от болезни он сделался еще несговорчивее...»

Наконец Якушкин собрался в путь. Согласно своему обещанию, он завернул в Омск для свиданья со своим другом протоиереем. «Сейчас (12 июля 1854 года) я приехал в Омск,— говорится в записке Якушкина к протоиерею,— и явился бы к вам, если бы ноги ходили. Скажите, когда и где мы с вами увидимся. Посылаю письмо от Оболенского. И. Якушкин».

Это свиданье друзей было последним в этом мире.

Обратимся к дорожным письмам Ивана Дмитриевича.

«Расставшись с вами, любезный друг,— писал из Иркутска Якушкин протоиерею от 10 сентября 1854 года,— без дальних приключений мы добрались до Томска; тут пришлось прожить целую неделю в ожидании повеления из Омска отправить меня далее и потом в ожидании исполнения этого повеления. Все это время я приятно провел в обществе Гавриила Степановича Батенькова. Вы мне не сказали, что братец ваш служит в Томске, И я, увидав его неожиданно, очень ему обрадовался; и он, и все его семейство здоровы; к сожалению моему, я не видал Степанки ⁸ и узнал после, что он выходил ко мне, когда меня уже не было в Томске. Учится он прекрасно, и есть надежда, что дирекция отправит его в университет. И Красноярске мм также прожили неделю у Давыдовых; тут потребовалось чинить тарантас, Наконец 14 сентября мы приехали в Иркутск и совершили наш путь из Ялуторовска, за исключением стоянок,не более как в осьмнадцать дней. Дорога вообще была для меня полезна и несколько укрепила меня; но здесь опять пришлось лечиться; и ноги плохо ходят, и глаза плохо видят; впрочем, все лечение состоит в том, что я всякий день съедаю несколько ложек черемши, это полевой чеснок; все уверяют, в том числе и врач, который меня пользует, что черемша — самое действительное средство против цинги. В Иркутске мы устроились довольно удобно в доме, принадлежащем человеку, которого я давно знаю: он жил лет десять у Фонвизиных. Хозяин нашего дома, вместе с тем и наш повар, и служит нам, и вообще усердно за нами ухаживает. Здесь я свиделся со старыми друзьями моими Трубецкими; в их семействе я как дома...»

«Евгений писал ко мне, что Аннушка Муравьевская скучает (в Москве) по Ялуторовску и охотно возвратилась бы домой, если бы теперь была на это какая-нибудь возможность...»

«Очень мне было прискорбно миновать Омск,— писал Якушкин протоиерею из Ялуторовска 8 сентября 1856 года, уже по возвращении из Восточной Сибири и незадолго до отъезда на родину, в Россию,— и тем лишить себя радости обнять вас и всех ваших. Получив письмо от Натальи Дмитриевны, в котором она приглашала меня приехать повидаться с ней в Ялуторовск ⁹ и вместе с тем писала ко мне, что останется в Сибири не долее как до конца августа; несмотря на мою хворость, я тотчас собрался в путь; Вячеслава отпустили со мною, и мы спешили усердно, но по дороге встретились задержки, которых мы не предвидели; заехав в Омск, пришлось бы, может быть, не застать Наталию Дмитриевну в Ялуторовске, и я с сокрушенным сердцем из Абатской решился ехать кратчайшим путем, миновав ваш город. Утешаю себя мыслию, что мы с вами и вдалеке друг другу близки и заочно без слов друг друга понимаем».

«Очень меня порадовали Яков Дмитриевич [Казимирский] и Наталья Дмитриевна известиями о вашем училище, в котором все так прекрасно устроилось при усердном участии благородной вашей сотрудницы. Дай Бог ей за это здоровья! Здесь я заходил один раз в девичье }чилище; в нем все идет довольно порядочно и считается более пятидесяти учениц».

«Семен Петрович [Учитель мужского училища] заходил ко мне и сказывал, что у него все идет по-прежнему; он, несмотря на свое очень плохое здоровье, трудится усердно. Своих стариков [ялуторовских декабристов] я нашел не совсем в вожделенном здравии, но слава Богу и за то, что еще ноги таскают. Петр Николаевич [Свистунов] всем своим семейством возвращается в Тобольск. Наталья Дмитриевна послезавтра от нас уезжает, а мы пока остаемся в ожидании того, как и когда распорядится нами тобольское начальство. Простите, добрый друг...»

Это было последнее «прости» Ивана Дмитриевича, посланное им из приютного Ялуторовска. Со вступлением на престол императора Александра II все оставшиеся в Сибири декабристы были возвращены на родину и, кроме одного Башмакова, все воспользовались этой милостью.

В заключение заимствуем из письма Н. Д. Фонвизиной некоторые сведения о последних днях жизни И. Д. Якушкина, проведенных им в России. Н. Д. Фонвизина в письме из села Марьина от 13 июля 1858 года писала к протоиерею, другу Якушкина, следующее: «Тем непростительнее было мне так долго не отвечать вам, что вы спрашивали меня о покойном друге нашем Иване Дмитриевиче и интересовались знать о его кончине. Он скончался очень тихо и долго был болен, долго страдал и телом, и душою, когда его выслали из Московской губернии и он, возвращенный в семейство свое, принужден был жить у чужих, именно у графа Толстого в деревне один-одинехонек, в сыром, болотистом месте, где здоровье его окончательно расстроилось. Его там иногда навещали знакомые, часто ездили к нему и сыновья; но этим самым он сильно тревожился, зная, что сыновьям при их весьма ограниченных средствах частые еженедельные поездки к нему по железной дороге были убыточны. Он желал их видеть и сердился, когда они приезжали к нему и особенно когда что-нибудь привозили ему. Вы знаете, как он умел почти во всех удобствах жизни себе отказывать. Наконец выхлопотали ему позволение жить в Москве, привезли его в ужасном состоянии — желудок почти уже ничего не переваривал. Но душою он оживился: бывало, по целым дням лежит в постели, ничего не ест, вдруг как будто приободрится и куда-нибудь выедет. Я навещала его, лежащего в постели, до того ослабевшего, что он с трудом подымал голову, но видела его в то же время спокойного, даже подчас веселого и говорливого; а в последний раз встретила его у Бибиковых вечером за картами. Это был последний его выезд. Он обещал посетить нас в Марьине, но уж не вставал. Странно, что он как бы не чувствовал своей опасности; сбирался к нам в Покровское и даже в Орел и говорил, что поездки принесут ему пользу. Иногда говорил и о смерти своей, но как о событии довольно отдаленном. Сказал однажды, что когда умрет, не желает, чтобы ставили на его могиле памятник, а просит посадить на ней два вяза и ясень. Он всегда любил деревья и любовался красивыми...

Несколько дней тому назад я была в Москве, где похоронила родного дядю; я проехала на Пятницкое кладбище на могилку Ивана Дмитриевича. С грустью помолилась праху его. Деревца по его желанию уже посажены у могилки, но худо принялись... Балакшин писал, что в женской ялуторовской школе совершили панихиду по усопшем ревнителе ее и благодарные девочки молились за души его».

ПРИМЕЧАНИЯ

(Примечания - М.Ю., примечания самого Знаменского оговорены).

¹Этот молодой протоиерей - отец автора очерка Стефан (Знаменский), ныне канонизированный как святой Стефан Омский

²Наталья Дмитриевна Фонвизина, супруга декабриста Михаила Фонвизина. Состояла в переписке с о. Стефаном (Знаменским), частично эта переписка была опубликована в "Литературном сборнике", Спб, 1885, С. 207-248

³ Никита Федорович Мясников - ростовский, затем красноярский 1-й гильдии купец, коммерции советник, золотопромышленник, основатель пароходства на реках Сибири и оз. Байкал.

⁴С. М. Семенов, декабрист, лен Северного общества. Суду предан не был, а после 2-месячного содержания в крепости отправлен на службу в распоряжение генерал-губернатора Западной Сибири. На момент, к которому отночится письмо - советник губернского правления.

⁵Николай Алексеевич Абрамов — этнограф Сибири, Средней Азии, историк, преподаватель

⁶А. Л. Жилин, бывший учителем в Ялуторовске, был в это время асессором строительной комиссии.(прим. Знам.)

⁷ Племянник Ивана Ивановича Пущина — ревизор Анненков. Понятно, о чем шла их беседа, и слова Якушкина пали на добрую землю, как это мы видим из письма Н. Д. Фонвизиной от 22 апреля, где она пишет: «Здесь, по настоянию Г. ревизора, утверждается женское училище».(прим. Знам.)

⁸По приезде в Омск протоиерей встретил горячее сочувствие к устройству женской школы в жене коменданта тамошней крепости А. А. Де-Граве, и им скоро удалось открыть первое женское училище в городе Омске.(прим. Знам.)

⁹Бывший ученик ялуторовской ланкастерской школы. (прим. Знам.)

¹⁰Н. Д. Фонвизина, схоронив своего мужа, приехала повидаться с оставшимися друзьями в Омске, Тобольске и Ялуторовске (прим. Знам.)