ВНИМАНИЕ, ЭТОТ САЙТ БОЛЬШЕ НЕ ПОДДЕРЖИВАЕТСЯ
НАШ НОВЫЙ АДРЕС (И там нет рекламы!)
http://decabristy-online.ru
>C. Семенов. Декабристы в Ялуторовске
C. Семенов. Декабристы в Ялуторовске.//В потомках ваше имя оживет. Воспоминания о декабристах в Сибири. Иркутск, Восточно-Сибирское книжное издательство, 1986, С.278-286, 334-335C. Семенов. Декабристы в Ялуторовске[Александр [Сергеевич] Семенов (ок. 1828—ок. 1915) — помощник почтмейстера в Ялуторовске в 1840—1850-е годы, писатель-краевед, журналист. Последние годы жил в Барнауле, сотрудничая в сибирских изданиях.]
IЯлуторовск — маленький городок Тобольской губернии — назначен был местом ссылки многих видных деятелей декабрьского восстания в 1825 году. После каторги в Нерчинском округе в Ялуторовске были поселены князь Евгений Петрович Оболенский, Иван Иванович Пущин — друг А. С. Пушкина, Иван Дмитриевич Якушкин, Матвей Иванович Муравьев-Апостол — родной брат казненного Сергея Ивановича М.-А., Василий Карлович фон Тизенгаузен, члены Южного общества Н. В. Басаргин и А. В. Ентальцев. Около этого же времени в Ялуторовске был поселен некто Собаньский, о котором говорили, что он сослан также в связи с декабрьским восстанием 1 Декабристы жили в Ялуторовске особняком. Ялуторовская интеллигенция и чиновники боялись знакомиться с ними, так как декабристы были объявлены важными государственными преступниками и состояли под особо строгим надзором полиции, так что даже переписка их перлюстрировалась в Тобольске самим губернатором. Однако и в Ялуторовске нашлось несколько человек, сочувствовавших декабристам. Из них первое место занимал теперь покойный почтмейстер Филатов, затем управляющий питейными сборами Николай Васильевич Балакшин — родной дядя Балакшина — учредителя и директора нынешнего Сибирского союза маслодельных артелей, и, как ни странно, третье место занимало духовное лицо — отец Стефан Знаменский — протоиерей. Через почтмейстера и меня (я тогда тоже служил на почте) шла вся огромная переписка декабристов с Россией и заграницей. Разбирая почту, Филатов откладывал по известным ему одному приметам некоторые письма, адресованные на его имя, и посылал их со мной то тому, то другому декабристу. Благодаря оживленной переписке осведомленность декабристов обо всем, что делается даже за границей, была большая. Я помню, что еще за неделю до получения известий и манифеста о смерти Николая I к почтмейстеру вбежал сильно возбужденный И. И. Пущин и объявил о смерти императора. Жили декабристы меж собой довольно дружно, иногда собирались вместе, но большею частью собрания эти происходили тайно от полиции. Чаще всего декабристы и их немногие друзья собирались в большом доме с красивым мезонином, принадлежащем богачу барону Тизенгаузену. Это был большой и мрачный дом, два раза сгоревший дотла и вновь выстраиваемый бароном. Декабристы не любили вспоминать былого. Лишь иногда, когда с ними были посторонние люди, разговор переходил на прошлое. Но и в таких случаях говорили больше о своей частной жизни, политических же волнений и прежней политической деятельности декабристы касались очень редко, вскользь и то тогда, когда оставались лишь с испытанными преданными друзьями. Больше других о прошлом говорил И. И. Пущин. Он часто рассказывал о своей дружбе с А. С. Пушкиным, о самом поэте, о литературных собраниях, на которых А. С. читал друзьям свои стихи. У Пущина было много собственноручных писем и рукописей Пушкина, которые И. И. и показывал собеседникам. Чаще других тем разговор касался времени, проведенного декабристами на каторге. Почти все жаловались на обиды и притеснения со стороны начальствующих лиц, на тяжелый режим тюремно-каторжной жизни и на суровый климат Сибири2 <...> В общем, декабристы жили тихо, видимо, скучали и мечтали об амнистии и возвращении в Россию. Особенное оживление они проявляли лишь, когда получалась почта и были письма из-за границы. С кем они переписывались там — я не знаю; из друзей своих они особенно оживленно переписывались с Фонвизиным, жившим в ссылке в Тобольске. Переписка эта шла главным образом через протоиерея Знаменского.
II
В. К. ФОН ТИЗЕНГАУЗЕННи о ком так много не говорили, как о бароне Ти-зенгаузене. Меж интеллигентной частью ялуторовцев ходили слухи, что барон принадлежал к масонской ложе, темная же часть Ялуторовска, а тогда этот, захолустный и сейчас, городок почти весь был темным, называла Тизенгаузена чернокнижником и чародеем. Слухи эти находили себе пищу в следующих обстоятельствах. В нижнем подвальном этаже огромного дома барона стояло несколько больших алебастровых статуй нимф, фавнов и олимпийских богов. Эти «чудовища» с козлиными ногами и рогатыми головами наводили страх на прислугу, убиравшую комнату, и по городу ходили слухи о ночных колдовствах Тизенгаузена, об оргиях его с чертями и каменными нагими девками. «Фармазон!» — прозвали его ялуторовцы. Тизенгаузен, страстный садовод, разбил у своего дома на пустыре фруктовый сад, в котором вместе с наемными рабочими каждый день работал сам с заступом в руках. Он сам рассаживал яблони, устраивал аллеи, вскапывал клумбы и катал тачку с дерном, причем шутил: - На каторге научился. Мещане живо истолковали трудолюбие Тизенгаузена на свой лад. Ишь его ворочает. Такой богатый, а сам тачку катает. Это ему черти спокоя не дают. И при встрече с ним тихонько крестились. В доме Тизенгаузена не было икон, что в то время было чрезвычайно редким явлением, он не любил и никогда не принимал священников, никогда не ходил в церковь и не молился. Когда горел дом барона, то из всех вещей он сам вынес статую Нептуна с трезубцем, но более ничего не велел выносить, пожарным же указал на смежные постройки и коротко бросил: - Отстаивайте это. Ялуторовцы по этому поводу говорили: - Фармазон только главного черта вытащил. Всех хотел сжечь, да испугался. Страх перед чернокнижником был так велик в народе, что, несмотря на то, что дом Тизенгаузена с драгоценной выписанной им из Риги обстановкой, надворными постройками, амбарами и кладовыми никем не охранялся и у барона даже не было мужской прислуги, воры никогда не пытались его ограбить. Впрочем, однажды произошел такой случай. Как-то ночью, возвращаясь от Муравьева-Апостола, Тизенгаузен заметил, что в один из амбаров проникли воры. Подошел. - Вы что тут делаете, друзья мои? Ужасу воришек перед появлением чернокнижника не было предела. Они стояли не шелохнувшись, трепещущие, не смея выговорить слова. Барон продолжал: -Я вижу у вас в руках мешки; вам, вероятно, муки понадобилось. Ну, берите же скорее и ступайте домой, но смотрите, больше без моего разрешения не являйтесь! Дождался, пока воришки трясущимися руками нагребли муки и бросились бежать, и спокойно пошел спать, даже не заперев амбара. Среднего роста, лет шестидесяти, седоватый, слегка сгорбленный, он производил впечатление человека, над чем-то задумавшегося. С рабочими он был разговорчив, рассказывал о своей семье, оставшейся в Риге, о своей работе на каторге, о рудниках. -Там вот и сгорбился. Во время ссылки в Ялуторовске к Тизепгаузену приезжали два его сына — офицеры и прогостили довольно долго3 Тизеигаузена помиловали ранее, чем других декабристов. Этому способствовали, вероятно, большие связи барона. Он уехал из Ялуторовска почти годом ранее других.
III
И. И. ПУЩИН И Е. П. ОБОЛЕНСКИЙИ. И. Пущин и князь Оболенский некоторое время жили на одной квартире. Они занимали приличный дом, имели выезд и многочисленный штат прислуги. И. И. Пущин и киязь Оболенский имели в Ялуторовске большое знакомство. Первый особенно дружил с почтмейстером Филатовым, а Оболенский с протоиереем Знаменским. Оболенский отличался набожностью. Его всегда можно было видеть в церкви усердно молящимся. Он любил принимать у себя священников и беседовал с ними подолгу. В большие праздники квартира его была открыта для детей-славилыщиков. С Пущиным у Оболенского были дружеские отношения, хотя он, по-видимому, не всегда разделял взгляды своего друга. Пущин не был особенно набожен, чрезвычайно редко посещал церковь, но священников по праздникам принимал охотно. Оба эти декабриста отличались большой общительностью и доступностью для народа, помогали обращавшимся к ним и деньгами, и советом, и юридическими знаниями. Они никогда не отказывали какому-нибудь бедняку-крестьянину или крестьянке написать письмо сыну-солдату, составить прошение, жалобу или заявление. За это и Пущин и Оболенский пользовались уважением и любовью местного населения, несмотря на то, что на этих декабристов, да еще на И. Д. Якушкина полиция указывала, как на самых тяжелых государственных преступников. Отмечу одно, мне кажется, особо важное обстоятельство. В кабинете у князя Оболенского на столе всегда можно было видеть небольшую непереплетенную книжку, на обложке которой было напечатано крупными буквами «На смерть Милорадовича». Книжка содержала биографические очерки генерала, а на первой странице под обложкой было напечатано: «Генерал Милорадович был в 60 сражениях, Бог его миловал, но погиб от руки злодея Евгения Оболенского». Видя эту книжку у Евгения Оболенского, я вместе с другими недоумевал, почему она всегда лежит на видном месте. По этому поводу в городе носилось много слухов. Говорили, что держать перед глазами эту книжку князю предписано правительством в наказание за убийство Милорадовича — чтоб терзался совестью. Другие говорили, что сам Оболенский наложил на себя это наказание. Благодаря, вероятно, этой книжке в Ялуторовске все были уверены, что Милорадовича убил Оболенский, и лишь впоследствии я узнал, что генерал пал от руки Каховского. В Ялуторовске князь Оболенский женился. Женился он на своей горничной, не особенно красивой, неинтеллигентной и неграмотной девушке, происходящей из бедной семьи мещан Ялуторовска. Женитьба эта наделала много шума, и даже почти все остальные декабристы отвернулись от князя за этот mesalians. Но князь не смутился общим негодованием. Он деятельно занялся общим развитием своей жены, и через год она была хорошо грамотна, развилась и стала держаться настолько прилично, что все отвернувшиеся было от Оболенского декабристы стали принимать ее и вновь бывать у Оболенского. От этого брака у князя родилось три сына. Князь очень любил жену и детей и имел на семью чрезвычайно хорошее влияние. По окончании срока ссылки они уехали в Петербург 4 , причем подорожная была выдана па «малолетних князей Оболенских», так как самому Евгению Петровичу и его жене княжеское достоинство возвращено не было. И. И. Пущин, когда после женитьбы князь Оболеикий переехал на другую квартиру, остался на первой и фожил в ней одиноким до выезда из Ялуторовска, не прерывая дружбы с семьей князя.
IVОСТАЛЬНЫЕ ДЕКАБРИСТЫ.ШКОЛАЗамкнутее всех жил М. И. Муравьев-Апостол. Его редко можно было видеть на улицах города. Жил он с женой в собственном, хорошо обставленном доме. При доме был небольшой садик, в котором часто Матвей Иванович сиживал с женой и пил чай. Не знаю, были ли у них дети и где они жили, с ними же жила лишь воспитанница-племянница, девушка Созонович. Из всех декабристов М. И. был особенно дружен с Тизенгаузеном, почему и его называли масоном. Характер у М. И. был суровый и настойчивый. Про него рассказывали, что когда при проезде наследника, позже императора Александра II, через Ялуторовск всем декаб¬ристам приказано было не выходить из квартир, М. И. не послушался приказа, пытался выйти и лично увидеть наследника. Только удар в грудь прикладом от караульного солдата заставил М. И. покориться силе. Во время проживания М. И. в Ялуторовске у него временно жили и некоторое время учились в ялуторов-ской школе братья Созонович и приезжали дети умершего в Баргузине декабриста Кюхельбекера. Матвей Иванович уехал из Ялуторовска вместе с другими в 1856 году. Он дожил до глубокой старости. В Москве, когда короновался император Александр III, 92-летний М. И. Муравьев-Апостол, которому тогда было возвращено дворянство и все знаки отличия, полученные им во время войны 1812 года, был в числе других почетных гостей. А. В. Ентальцев жил также с женой. Жил он скромно и незаметно. Незадолго до помилования он сошел с ума и умер. Жена его еще некоторое время прожила в Ялуторовске, а потом куда-то уехала. Так же незаметно прожил свое поселение в Ялуторовске и Н. В. Басаргин, женившийся там на купчихе, вдове Медведевой. Иван Дмитриевич Якушкин жил одиноко в отдельной квартире. Все время поселения в Ялуторовске Якушкин принимал самое живое и горячее участие в основанном декабристами школе. Любитель метеорологии и естественных наук, Якушкин у себя во дворе поставил столб на котором были устроены солнечные часы, поставлен барометр и флюгер. Несмотря на то что Якушкин своей школой сделал много добра городу и пользовался любовью учеников и уважением более сознательной части горожан, темный народ его не любил. Скоро разнесся нелепый слух, что Якушкин «посредством своего столба с дьявольским флюгером отводит тучи и делает засуху» — и два раза ночами, к великой досаде Ивана Дмитриевича, этот столб срубали. Якушкин вел строгий образ жизни, занимаясь больше науками и чтением книг, и слыл за чрезвычайно начитанного и ученого человека. Но в обхождении Ив. Д. был прост, чрезвычайно любил детей, был каждому доступен. Летом его можно было видеть каждый день на реке, где он подолгу купался. Купался он почти до заморозков, а с первым льдом купанье переменял на конь¬ки. Основанная и содержавшаяся на средства декабристов школа находилась в специально для нее выстроенном декабристами же в соборной ограде здании. До открытия этой школы, названной духовной, но впоследствии переименованной в приходскую, в Ялуторовске было лишь одно училище — уездное. В уездное училище принимались исключительно дети чиновников, купцов и мещан, дети же крестьян, поселенцев и солдат не принимались. Вследствие этого открытие духовной школы было сущим благодеянием для низших сословий, и в школу охотно шли учиться дети всех возрастов и сословий. Прием в школу не был ограничен возрастом, и нередко можно было видеть учеником школы, особенно последних ее отделений, юношу лет 20. Официальными преподавателями школы считались двое неокончивших курс семинаристов, а именно соборный дьячок Евгений Флегонтович Седачев и пономарь Христофор Федорович Иваницкий. Смотрителем же неофициально был И. Д. Якушкин, который часто посещал школу и наблюдал за общим ходом ученья. Оба учителя получали указания главным образом от Ивана Дмитриевича. Так как за школой был учрежден строгий надзор полиции, то декабристы, за исключением Якушкина, бывали в ней чрезвычайно редко. Вообще открытие школы, хотя неофициальное, заведование ею Якушкиным, общее влияние на нее других декабристов и т. п.— все это было обязано соборному протоиерею, отцу Стефану Знаменскому, человеку уважаемому, умному и по тогдашнему хорошо образованному. В школе преподавалась азбука по самому последнему методу, введенному Якушкиным, чтение, письмо, првописание (грамматика), псалтырь, часовник, закон Божий, а с 5-го отделения — латинский и греческий языки, причем даже преподавалась грамматика этих языков. Всего отделений было 9, но из отделения в более старшее отделение переводили по способностям, так что некоторые кончали школу в 3—4 года. В младших классах преподавали ученики старших отделений, так как в школе учеников было до 100 человек, а учителей лишь 2 на всех. Способ преподавания был главным образом наглядный, по таблицам, книг же не было, за исключением Псалтыря и Часослова.
Дополнение. Убийство Собаньского.(По публ: Сибирский архив, 1913, № 12, С. 503-504.) В то время, когда в Ялуторовске жили декабристы, город был потрясен ужасным преступлением. Был убит в своей квартие ссыльный Сабанский, ссылку котораго в Ялуторовск ставили в прямую связь с декабрьским восстанием. Сабанский был человек состоятельный. Жилъ он одиноко в собственном особняке, имел лошадей и даже повара; этот то повар и сыграл роковую роль в жизни Сабаньского. Однажды Сабаньский был в гостях у Балакшина; возвратившись от него уже в два часа ночи, Сабаньский прошелъ к себе, сказав кучеру, что он свободенъ и может идти в людскую. Наутро прислуга, обезпокоенная долгим сном барина, заглянула в окно и подняла переполох. Сабаньский оказался убитым. Прибывишие власти констатировали зверское преступление, Сабаньский былъ зарезан несколькими ударами ножа в шею. Картина, представившаяся глазам первым вошедшим в комнату, была ужасна. Сабаньский лежал ничком, уткнувшись в молитвенник, который держал в руках, развернутым на "отходной" молитве. Кровь от удара ножом брызнула на стену и на ней образовалось огромное пятно. Вся комната была залита кровью и мебель и стены забрызганы ею. Сундуки и шкафы были изломаны и ценные вещи и деньги похищены. Подозрение сначала пало на кучера, которого взяли в острог и, как он говорил впоследствии, пытали, но потом, в связи с исчезновением повара покойного, заподозрили в убийстве его и, надо отдать справедливость тогдашней Ялуторовской полицш, подняли на ноги весь край. Недели через две, где-то под Тюменью, были пойманы трое бродяг, оказавшихся поваром и двумя его товарищами. Бродяги недолго запирались. Вскоре один из них, более слабый, сознался как было совершено преступление Инициатором убийства оказался повар, прослуживший у Сабаньского три года. Когда Сабаньский в роковую ночь вошел в дом, убийцы уже ждали его там. Собаньский страстно просил оставить ему жизнь. Онъ отдавал грабителям все имущество и клялся никогда не доносить на них. Оба бродяги сжалились было над ним и предлагали связать его и посадить в подполье, а самим тотчас бежать. Тем более, говорили они, что все равно подозрение падет на нас и за убийство нас с большим старанием будут искать и тяжелее накажут, чем за грабительство по жалобе Сабаньского, если он и не сдержит клятвы, но повар остался непреклонным. Тогда Сабаньский стал просить, чтобы разрешили умереть по-христански, покаявшись в грехах, и это разрешение ему было дано; когда несчастный, стоя на коленях, прочел себе отходную молитву — повар ударил его ножом в горло. Варварское преступлеше возмутило тихий и мирный городок. Как общественное мнение, так и власти были сильно возмущены убийцами. Повара охранял усиленный наряд караульных, так как боялись самосуда толпы. Когда было окончено следствие и суд приговорил убийц к наказанию кнутом и ссылки навечно в каторжные работы, из Тюмени был выписан знаменитый в то время заплечный мастер, которому администрацией было приказано запороть повара насмерть. Утром, в день совершения казни, толпа народа окружила невысокий помост - „кобылу". По помосту ходил огромного роста и широкоплечий мужик с бритой бородой, длинными усами и копной курчавых волос. Он был в красной рубахе и широких плисовых шароварах. При ходьбе он игриво помахивал толстым кнутом. Это был Тюменский палач, который, как говорили, мог с двух ударов убить человека. Два других заплечных мастера - наш Ялуторовский и Тобольский стояли у своих мест. Не буду описывать самый процесс казни. Да, признаться, и не выдержал я картины, ушелъ домой, но Тюменский палач сдержал слово и запорол повара до смерти. По поводу убийства товарища по несчастью, у декабристов состоялось несколько собраний, на которых оживленно комментировалось событие. В общем на декабристов преступление подействовало угнетающим образом. Собанскаго жалели.
ПРИМЕЧАНИЯ. Воспоминания Сергея Семенова были опубликованы в журнале «Сибирский архив» (1913, № 6—8, с. 276—284) с добавлением в скобках: «Воспоминания современника». Вторично они были напечатаны во второй книге «сибирского трехтомника» (Дум высокое стремленье. Иркутск, 1975, с. 285—291) с ошибочным отнесением авторства декабристу С. М. Семенову. В настоящем сборнике воспоминания С. Семенова печатаются по первой публикации «Сибирского архива». Авторство устанавливается по письму от 2 июня 1913 г. редактора «Сибирского архива» А. Линькова из Минусинска, куда было перенесено издание журнала, к М. П. Овчинникову, оставшемуся в Иркутске: «Нет ли у Вас письма от Семенова, который дал мне статью о Декабристах в Ялуторовске? Он просил меня выслать ему журнал, но я забыл теперь его адрес. Если напишет — вышлите ему журнал за прошлый и нынешний год» (ГАИО, ф. 778, оп. 1, д. 50, л. 2). В этом же фонде М. П. Овчинникова (д. 104) сохранилось письмо Семенова к редактору журнала «Сибирский архив» (А. И. Линькову.— С. К-), от 27 июня 1913 г., в котором выражалась неудовлетворенность задержкой гонорара и номеров журнала с его статьей. «Между тем в редакции газеты «Жизнь Алтая» уже давно получена последняя книжка журнала «Сибирский архив», и в этой книжке напечатана одна из моих рукописей: «Декабристы в Ялуторовске». И далее: «Прошу Вас, милостивый государь, не печатать второй моей рукописи: «Религиозный перелом на Алтае», пока не выяснится вышеизложенное обстоятельство, а по отношению уже напечатанной статьи «Декабристы в Ялуторовске» еща раз прошу выслать мне причитающийся за нее гонорар и № журнала, в котором статья напечатана. Имею честь быть Вашим покорнейшим слугою Александр (Сергей) Семенов. Адрес: Барнаул, Томской губ., Томская, ул., д. № 95 Чупрунова» (там же, д. 104, л. 1 об.—2 об.) По сообщениям сибирских газет, в «Алтайском альманахе» за 1913 г. напечатана статья А. Семенова «Белый Бурхан». Таким образом, автор воспоминаний «Декабристы и Ялуторовске Сергей Семенов — на самом деле Александр Семенов, Неизвестно только его отчество, но по подписи: Александр (Сергей) Семенов можно предположить, что второе (литературное) имя его взято по ищу. Тогда это — Александр Сергеевич Семенов, о котором известно из его же воспоминаний, что он в юности жил в Ялуторовске и работал у почтмейстера Михаила Федоровича Филатова, и, видимо, помощником, если ему доверялась тайная пересылка писем от декабристов и к ним. О последующей службе А. С. Семенова судить трудно: она точно нигде в официальных источниках не зафиксирована. Сохранившееся единственное его (?!) письмо (не датированное) в редакцию «Русского богатства» на имя П. Ф. Якубовича (начало XX в. — С. К-) с просьбой вернуть его рукопись о бурсе мало что дополняет к его биографии (ИРЛИ, ф. 266, оп. 3, № 431, л. 1—2). Однако труднее предположить отчество, не связанное с именем Сергей, хотя и «легко» это сделать: одновременно с Филатовым в Тобольской губ. в 1861 г. служили: учителем уездного училища Тюменского округа — Александр Дмитриевич (вероятно, сын заседателя Тобольского земского суда в 1847 г. Дмитрия Алексеевича Семенова); брандмейстером Тобольской городской полиции — Егор Иванович Семенов; столоначальником Омского окружного земского суда — Петр Павлович Семенов. Трое только Семеновых! Кроме них из окружения ялуторовских декабристов продолжали службу: протоиерей С. Я. Знаменский, учитель иконописания и живописи М. С. Знаменский; городовой староста Константин Николаевич Ва-лакшин, учительница Анисья Николаевна Балакшина, т. е. все из самого близкого декабристам круга, не считая других лиц. Из этого круга вышел, несомненно, и Александр Сергеевич Семенов — ученик, друг и почитатель декабристов, автор воспоминаний «Декабристы в Ялуторовске». Другие предположения возможны, но па первое место должно быть поставлено именно авторство этого Семенова. 1Собаньский Г. М.— ссыльный, член польского тайного общества, существовавшего одновременно с декабристскими организациями и с ними связанного. 2Далее опущен текст песни, который был уже приведен в воспоминаниях М. С. Знаменского (см. выше). Разночтения текстов у С. Семенова и М. С. Знаменского незначительны. Отмечу лишь замечание насчет распространения песни. «Песня,— пишет С. Семенов,— сделалась так популярна, что ее знали наизусть даже все школьники». Важность этого свидетельства современника в определении характера декабристского просветительства в Сибири трудно переоценить. В нем, может быть, состоит и ключ к определению рода деятельности Семенова после оставления службы в почтовом ведомстве. [Кусок из воспоминаний Знаменского: Товарищи Матвея Ивановича распевали популярную в Сибири песню. Бывало, в доме преобширном, В кругу друзей, среди родных Живешь себе в веселье мирном И спишь в постелях пуховых.
Между крестьян всегда живешь, Забьешься, скорчась, на полати, И на соломе так заснешь.
Уху стерляжью, соус, крем, Лимоном бланманже приправят, Сижу и ничего не ем.
С мякинным хлебом — очень сыт. Дадут капусты мне с водою, — Ем, за ушами лишь пищит
Без лучшей водки есть нельзя. Шампанское или мадера, Стаканы с пуншем вкруг тебя.
Стремглав бежишь всегда в корчму, На гривну тяпнешь там горелки И рад блаженству воему.] 3В. К. Тизенгаузеп вернулся на родину в Нарву в 1853 г., за три года до «амнистии». Сыновья его, Михаил и Александр, приезжали в Ялуторовск к отцу в 1851 г 4Е. П. Оболенский выехал в Калугу, где и прожил остаток своей жизни. Умер в 1865 г. |
