К ОГЛАВЛЕНИЮ РАЗДЕЛА

ВНИМАНИЕ, ЭТОТ САЙТ БОЛЬШЕ НЕ ПОДДЕРЖИВАЕТСЯ

НАШ НОВЫЙ АДРЕС (И там нет рекламы!)

http://decabristy-online.ru

Записки Самарского-Быховца на Декабристы-онлайн.ру

Опубл. в статье Н. Эйдельман. Из декабристских архивов (к 150-летию со дня восстания декабристов)//Удивительное поколение, Спб, 2001., С. 273-279 Записки Самарского-Быховца ...Князь получил от своей матери горестное известие о кончине ее мужа, Репнина, отца князя Григория Семеновича Волконского. Известие это было принято с величайшей печалью. В это самое время родной брат Репнина генерал-майор князь Сергей Григорьевич Волконский квартировал со своей бригадой, состоявшей из Черниговского и Полтавского полков Киевской губернии, в городе Умани. Этот несчастный Волконский впоследствии был участником в декабрьском заговоре, признан виновным, разжалован и сослан в ка-торжную работу. Кто знал его лично, тот не мог бы поверить, чтобы сей человек доброго сердца и недалекого ума мог решиться войти в союз с такими злодеями. Князь Репнин по получении известия о кончине своего родителя хотел известить о том и брата, который большую часть времени про-живал в селе Каменке (Киевской губ.) у Давыдовых. Князь, жалея по-сылать больного Врубского, отправил меня к брату с письмом и с приказанием, чтобы я привез его в Яготин. Отправлялся я в средних числах мая через Переяславль и Золотоношу и переправился через Днепр у города Черкас, где была и станция. На дворе стояла бричка — плетеная, вроде такой, как возят товары по ярмаркам. Войдя в писарскую, я стал ждать писарскую подорожную, требуя скорее курьерских лошадей. В этой комнате на деревянном диване лежал проезжающий, высокого роста, в военном сюртуке без эполет и других признаков, могущихопределить значение неизвестного лица. Этот господин был в фуражке, которой не снял и я. — Эй! Подай мне подорожную приехавшего, — сказал лежавший на диване. Прочитав мою спутницу, высокий господин, обратясь ко мне, спросил с угрюмою насмешкою: — Ты, верно, скачешь за апельсинами или другой нуждой подобного рода. У вас Репнин всегда посылает курьеров за такими важными делами. «Ты» и вопрос сюртука привели меня в большую досаду. Я решил, что он пьян, и отвечал: — Я вас не знаю, милостивый государь, и удивляюсь, что вы осмеливаетесь на меня тыкать, видя из моей подорожной, что я чиновник. Его сиятельство, мой начальник, человек знаменитый по рождению и месту, им занимаемому, а вы — Бог вас знает. У нас курьеров не посылают за апельсинами. Видно, вы для того расположились здесь отдыхать, чтобы без всякой причины оскорблять всякого, кто попадется вам на глаза. — Такой молодец! — говорил сюртук.— Извините, ваше благородие, господин курьер князя Репнина! Заплатив прогоны, я вышел в другую комнату и мигнул, чтобы писарь вышел ко мне. — Кто это такой? — спросил я. Писарь выбежал на крыльцо, давая знать, чтобы и я за ним. — Ваше благородие! Не спорьте с ним, — шептал писарь, — поезжайте скорее — это Эртель. Сказывать нечего; я струсил во всем престранном <так!!— Н. Э.> смысле слова. «Черт меня нанес на этого зверя», — думал я, и тут же мне пришло в голову, что молва назначала Эртеля на место князя. Эртель в это время жил в Киеве, а по губернии разъезжал, а зачем, неизвестно. Едва успели заложить мне лошадей, я вскочил в телегу и помчался, понукая ямщика ехать как можно шибче. Дорога от Черкас до местечка Смелое, принадлежавшего графу Самойлову, идет по природной степной низменности. Отъехали мы от Черкас верст 12, и вдруг у меня ломается передняя ось. — Ямщик, что делать? — Треба щось робить, — отвечал ямщик. Своротив с дороги в сторону шагов на пятьдесят, ямщик привязал пару лошадей, а сам поехал верхом в близлежащие хутора. Погода была чудная, время клонилось к 4 часам, я гулял по степи. Вижу, по дороге из Черкас несется во весь дух плетеная бричка генерала Эртеля и помчалась на Смелое. Прошло немного времени, возвратился ямщик с осью, и я двинулся. Подъезжаем к станции — стоит проклятая плетеная бричка. Эртель сидит на завалинке. - Что, г. курьер, обломался? — спросил он. — Передняя ось переломалась, — отвечал я, поклонясь вежливо. — Скажи, но в самом деле, куда ты едешь? — вязался Эртель. — Я послан от князя к брату его генерал-майору Сергию и с письмом и с печальным известием о кончине князя Григория Семеновича Волконского. — А! Так старик скончайся, — говорил Эртель. крестясь. — человек он был заслуженный и очень старый, пора и отдохнуть! А где же ты думаешь найти Сергия Волконского? — Я еду в село Каменку к Давыдовым, где и князь Волконский теперь находится. Моя тройка была готова. Я поклонился Эртелю ниже обыкновенного и употребил на прощание «ваше высокопревосходительство». — Прощай, молодой человек, — сказал генерал-полицмейстер действующей армии 1812 года. От местечка Смелого до села Каменка считается 29 иерст. Дорогой ямщик рассказал мне, как назывались деревни, через которые мы ехали, кто жил там и проч. Помню я красивую деревню с господским ломом и костелом затейливого фасада. Село называлось Ппусы, а помещик пан Тарновский. Ямщик рассказал мне, что пан Тарновский очень богатый человек, имеет свою музыку и прекрасных дочерей-невест... Не доезжая до Каменки версты 2, я увидел идущего господина в большой белой соломенной шляпе и камлотовом военном сюртуке с красным воротником. Он шел сбоку дороги и махал мне рукою. Я приказал остановиться. — Простите смелость моего вопроса, милостивый господин, откуда вы и куда едете? — Я еду из местечка Яготина Полтавской губернии вот сюда, в Каменку, к князю Сергию Григорьевичу Волконскому. — отвечал я. — К вашим услугам, я Волконский. Соскочив с телеги, пошел я с князем. Идя, я рассказан ему. что у меня есть к нему неприятное письмо и что я прислан от Репнина непременно упросить его ехать в Яготин. прибавив, что и лошади мною из Полтавской губернии доставлены. — Я имею известия, — говорил Волконский. — что батюшка отчаянно болен, не сообщает ли мне брат о кончине его? Я немного помялся и стал вынимать из сумки письме, на котором Волконский увидел черную печать. Не распечатывая письма, он перекрестился, став на колени, и плакал. — Поезжай, мой любезный Г., в Каменку, прямо в дом Давыдовых и остановись в моей квартире. Там есть мой адъютант Житков. Я же хочу остаться теперь один. Я поехал в Каменку. — А який то пан, що з паном говорил? — спрашивал у меня ямщик. — Генерал князь Волконский, — сказал я. — А чего пан енерал плакал? — Батюшка его умер. — Ото вже шкода, — говорил ямщик и привез меня в Каменку, куда гнал лошадей во весь дух... Каменка — занятное местечко над самым правым берегом Тясмина. Дом Давыдовых обширный, построенный разными зигзагами, некоторые части были в два этажа, и видно было, что его перестраивали и пристраивали несколько раз. Это было нечто вроде древнего рыцарского замка. Недоставало только подъемного моста при въезде и звуков рога замковой стражи. Дом был покрыт черепицей темного цвета и обвит вьющимися растениями. Сейчас можно было заметить, что господа живут аристократически. Из открытых окон слышались звуки фортепьяно, а на них стояли клетки с попугаями. В одном из флигелей была квартира Волконского. Отыскал я и адъютанта Житкова, которому рассказал о свидании в поле с Волконским и о кончине отца его. Откровенно объявил я Житкову, что мне очень хочется есть, потому что я не ел ничего сегодня. — Не могу помочь этой беде, — отвечал Житков. — Здесь мы в гостях, а живут тут так регулярно, что не вовремя ничего не достанешь и обо всякой мелочи докладывают старухе Давыдовой. Скоро подадут чай и к нему сухари и хлеб с маслом. Уже было темно, когда пришел князь Волконский. Долго мы сидели, разговаривая о Репниных, и пили чай. Часов в 12 пришел от Давыдовых человек, прося пожаловать к ужину. — Пойдемте, — сказал Волконский, — я вас представлю хозяйке. — Я бы желал, ваше сиятельство, не ходить сегодня. — Во-первых, прошу вас избавить меня от всяких сиятельных титулов, а называть по имени; пойдем непременно, она добрая старуха. Пошли ужинать. Стол был накрыт на 8 кувертов в большой длин-ной зале с колоннами, из которых на одной висела лампа, а на столе восковые свечи. Волконский подвел меня к Давыдовой, которой было лет 60; она имела суровое лицо и важные приемы. Не помню, что мне было сказано и что сказал я, но помню, что около хозяйки вертелись с лаем три толстых моськи, а сзади стояли какие-то дамы и девицы. Давыдова была в темном шелковом платье и темной шали. Волконский сказал ей о кончине своего отца. Известие это хозяйка приняла совершенно равнодушно, не сделав даже и гримасы участия. За ужином сидели почти молча. После ужина откланялись мы хозяйке, причем моськи на нас полаяли, и ушли во флигель к Волконскому, который сказал, чтобы я спал, сколько хочу, а он ночевал в стеклянной беседке в саду над Днепром <так!— Н. Э.>. Едва мы успели улечься и все везде затихло, как начался разноголосый концерт сычей, которые жили семьями в густом (одно слово пропущено автором) вьющихся растений, покрывающих стены дома. Не знаю, есть ли человек, который мог бы равнодушно переносить эти пронзительные крики ночной птицы. Какое-то уныние падает на душу; какая-то смутная тревога наполняет голову. Будь один-два, а то сычей было, полагаю, не менее двадцати. В окнах ставней не было, и птицы царапались по стеклам. Крепкие же нервы у Давыдовой, если она может спать под такую адскую музыку, думал я. Заснув, только когда уже рассвело, я проспал долго. Проснувшись, увидел, что Волконский ходит по комнате. — Что, выспались? — спросил он. — Я заснул на рассвете; крик сычей прогонял всякое начало дремоты. — Оттого-то я и ночую в саду в беседке, — говорил В. — Там их почти нет. Впрочем, надобно вам и еще помучиться одну ночь, мы поедем завтра, а сегодня не приедет ли Давыдов, с которым я хотел бы проститься. Обедали в 4 часа. Удивительно, что это был за странный образ жизни в доме Давыдовых. Почти в течение всего обеда, который растягивали, никто ничего не говорил. За стулом хозяйки стоял поляк управляющий и докладывал по-польски о ходе хозяйства. После каждого блюда Давыдова вставала из-за стола и ставила сама тарелки с кормом для мосек. Дамы, сидевшие за столом, перешептывались между собой по-польски. После обеда Давыдова ушла к себе; Волконский пошел в поле, а я остался с Житковым, который казался мне весьма добрым человеком. — Скажите, — спрашивал я, — что здесь все молчат за обедом и вообще такой мрак на лицах? — Черт их знает, — отвечал Житков, — вот так всегда. Не знаю, зачем князь берет меня с собою, я здесь с ума схожу. А представьте, живем мы здесь более месяца. Слава богу, что В. завтра уедет с вами — я поеду к бригаде, там весело, товарищи... В 10 часов пили чай — молчали. После чая Давыдова села играть с какой-то дамой в шахматы, другая девица играла на фортепьяно. Волконский вышел в сад. Мы с адъютантом тоже пошли и в одной из аллей нашли Волконского на скамье плачущим навзрыд. Наскоро мы повернулись, не желая нарушать его печали. Ужинали опять молча; ночью сычи опять повторили серенаду. — На что они обсадили весь дом такою непроницаемою тенью? — спросил я у Житкова. — Надобно спросить у них, — отвечал он. — Тут точно вертеп разбойников. — Кто эти дамы и девицы, бывающие за столом? — Все эти паны и панни голые, живущие у Давыдовой. — Улыбается ли она когда-нибудь? — Божусь, не видел ни разу. — Зачем это Сергей Григорьевич живет здесь? — Он очень дружен с Давыдовым, которого теперь нет дома. Он часто в разъездах по хозяйственным делам. Об этих Давыдовых вооб ще разногласные отзывы: одни говорят, что они предобрые люди, а другие, что это черти, я согласен с последними. Знаю я очень и то, что молчание старухи Давыдовой не есть свойство ее характера, нет, это проклятая гордость. Терпеть я не могу этого немого места. А где дой дет до расчета при покупке или продаже, то язык вырастает с каждою копейкою. На другой день поутру Волконский уже торопил к отъезду. Привели четверку лошадей и запрягли в маленькую венскую карету. Когда все было готово, то камердинер (он же повар) Волконского француз Фельс, открыв дверцы, предлагал мне садиться, а после сел и сам в карету. Вопрос здесь никакой не шел. Ответы слушал князь Волконский в серой шинели из толстого сукна, сидевший на козлах. И так было в дороге всегда. Каретка была довольно подержанной, но ямщик так гнал лошадей, что было страшно. Не доезжая нескольких верст до Черкас, что-то оборвалось в сбруе, и ямщик стал подправлять. — Пройдемся пешком, — сказал Волконский. Догнала нас толпа мужиков и баб, человек 80. — Чьи вы люди и куда идете? — спросил Волконский. — Мы, пане, казенные крестьяне из разных сел, идем вот сюда, — указывая на видневшееся впереди село Свидовск, — на панщину к вице-губернатору. — Как же это, нанимают вас, что ли, платят вам? — Нет, нас никто не нанимает и не платит, нас выгоняют урядники, пробудем неделю, пойдем домой, а на наше место пришлют других. — Не слушайте урядников! Не ходите на работы. Вы не должны ходить. Соберитесь миром и найдите себе грамотного человека, который бы написал вам просьбу в Петербург, к министру финансов. Пускай напишет в просьбе, что урядники по приказанию вице-губернатора гоняют вас насильно на работу несколько верст и тем разоряют. Когда получится просьба в Петербурге, то вице-губернатора выгонят по шеям, а вам прикажут заплатить сколько придется заработка за все время. Пошлите просьбу непременно, а то вас замучают работами. Этого никто не знает, что вы вольные люди, а работаете на вице-губернатора. Мужики, как бараны, вытаращили глаза на незнакомого господина и переглядывались между собою, иные произнося: «Бачь, шо каже!» — Надеюсь, в губерниях у брата этого нет, — сказал Волконский,обращаясь ко мне. — Сохрани Бог, — отвечал я, но вспомнил Переяславский уезд. В Киеве вице-губернатором был Василий Семенович Катеринич. Переправясь через Днепр против села Липовского, мы поскакали и на другой день к обеду приехали в Яготин. На другой день князь позвал меня и поблагодарил за сопутствие к брату. Прогостив Волконский май и половину июня, отправился в Умань. Князь дожил в Яготине до начала сентября и переехал в Полтаву...