Раиса Добкач. Каторга декабристов: организационные, юридические, административные вопросы

Начиная с 1826 года, на протяжении царствования Николая I была сформирована система репрессивных мер против лиц, осужденных за антиправительственную деятельность. Первоначальной основной для разработки таких мер послужило Соборное уложение 1649 году, которое впервые определяло понятие «государственных преступлений». Положения Соборного уложения были дополнены указами Петра I, Воинским и Морским уставами. С начала XVIII века также начинается определение составов деяний, позднее названных «преступления против правительства» или «политические преступления». Законодательство, начиная с эпохи Петра I, вводило понятия «шельмования» или «политической смерти». «Политическая смерть» предусматривалась в основном для дворян, главным образом – офицеров. Такой осужденный считался лишенным чести и гражданских прав, имущество этих лиц поступало в казну, им запрещалась служба, участие в судебных процессах.

Еще с XVII века Сибирь служила основным местом ссылки как для уголовных, так и для политических преступников и прочих неугодных. В Сибирь были сосланы участники Барской конфедерации, Радищев и др. Однако основную массу ссыльных в Сибири составляли уголовные преступники. В XVIII-начале XIX века в Сибири сложилось обособленное карательное учреждение ссылки – Нерчинская каторга, включавшая систему рудников и заводов Нерчинского горного округа. Здесь на тяжелых работах широко использовался труд ссыльнокаторжных.

В 1822 году впервые при участии М.М.Сперанского была проведена кодификация законодательства о сибирской ссылке («Устав о ссыльных»). Однако, как выяснилось в дальнейшем, для осужденных по политическим процессам уже имеющееся законодательство о ссылке не работало и властям потребовалось вводить специальные учреждения, законы и установления.

В годы правления Николая I сформировались две основных группы осужденных за антиправительственную деятельность: первые именовались «государственными преступниками», вторые – «политическими преступниками» или «политическими ссыльными». К первой группе «государственных преступников» были отнесены осужденные декабристы (включая не только тех, кто был осужден Верховным уголовным судом, но и офицеров, судимых военными судами), участники нескольких мелких групп 1830-х годов (братьев Критских, Сунгурова), а позднее – петрашевцы. Группа «политических преступников» была гораздо более многочисленной и пестрой, сюда относились участники массовых народных волнений (в военных поселениях, во время холерных бунтов, крестьянских волнений), различные ходоки и неугодные люди, а также многочисленные участники польского национально-освободительного движения (как дворяне, так и простолюдины, рядовые участники восстаний). В первые годы статусы этих двух групп часто смешивались, однако в дальнейшем произошло более четкое размежевание. Так, в 1843 году в связи с запросом Иркутского губернатора о различии в правовом положении «государственных и политических преступников» III отделение подготовило официальную справку, в которой говорилось: «При объявлении высочайшего повеления о государственных преступниках, под сими последними разумеются прикосновенные к 14 декабря 1825 г….»

Кроме того, для обеих групп существовали различные градации тяжести наказаний, которые можно в основном классифицировать так:

- каторжные работы (бессрочные или на определенный срок) с лишением прав состояния

- ссылка на поселение с лишением прав состояния

- ссылка на жительство (как правило, без лишения прав состояния).

Отбывшие срок каторжных работ обычно получали право выйти на поселение.

Между «государственными и политическими преступниками» было много общего (лишение сословных прав, имущества, ограничение рода занятий и др.), но статус «политических преступников» в среднем был несколько мягче по сравнению со статусом «государственных преступников» и они имели чуть больше прав и возможностей. Отчасти это было связано с тем, что более многочисленные «политические преступники» в основном подчинялись местным сибирским властям, которые, как правило, достаточно лояльно относились к ссыльным – в то время как за «государственными преступниками» надзирало непосредственно III отделение и лично Николай I, пристально следивший за судьбой буквально каждого осужденного.

В дальнейшем в этой статье рассматриваются только «государственные преступники», осужденные по декабристским процессам.

Вскоре после вынесения приговора началось формирование особых органов надзора за декабристами. Николай I решил объединить многочисленные децентрализованные и местные органы политического сыска и создать специальные учреждения для надзора за «государственными преступлениями». Таким образом появилось созданное 3 июля 1826 г. III отделение Собственной е.и.в.канцелярии, которое наряду с задачей борьбы с оппозиционными движениями выполняло функции контроля за уже осужденными государственными и политическими преступниками.

Общее руководство делами III отделения по управлению политической ссылкой возлагалось на главного начальника (с 1826 по 1844 год им был А.Х.Бенкендорф).

Кроме III отделения, различные исполнительские и контрольные функции были возложены на Военное министерство и Главный штаб. Однако по факту основным источником формирования правового статуса политической ссылки были императорские «высочайшие повеления» по докладам органов управления политической ссылкой. Эти административные прецеденты получали силу закона и распространялись на всех ссыльных.

3 августа 1826 года было создано еще одно специальное учреждение: Нерчинское комендантское управление (или Нерчинская комендатура). По замыслу Николая I, Нерчинское управление должно было стать специальным военным полицейско-тюремным учреждением для надзора в Сибири за сосланными на каторгу «государственными преступниками». Комендантом был назначен генерал-майор Станислав Романович Лепарский, который ранее командовал Северским конно-егерским полком, шефом которого до своего вступления на престол был Николай I. По просьбе Лепарского началась разработка документов о составе и компетенции Нерчинского комендантского управления.

31 августа 1826 года был образован Особый комитет «для совещания об образе присмотра в местах ссылки за осужденными по решению Верховного уголовного суда», который в секретном порядке разработал административно-правовые акты, составившие основу полицейского законодательства о ссылке декабристов. В состав комитета вошли, в числе прочих, генерал-губернатор Восточной Сибири Лавинский и только что назначенный комендантом Лепарский, которым отводилась роль непосредственных организаторов сибирской политической ссылки.

15 сентября 1826 года, после многочисленных согласований с начальником Главного штаба и военным министром Особый комитет представил проект инструкции. 19 сентября «Инструкция коменданту, при Нерчинских рудниках учреждаемому» была утверждена Николаем I, он же утвердил и положение о составе управления. Эти нормативные акты, получившие, таким образом, силу закона, определили всю последующую деятельность комендатуры.

Штатный состав Нерчинского управления состоял из самого коменданта, плац-майора, двух плац-адъютантов, четырех писарей и лекаря. На должность плац-майора был назначен племянник коменданта капитан Осип Адамович Лепарский, плац-адъютантами были назначены поручик Розенберг и штабс-ротмистр Куломзин (также родственник Лепарского). Лекарем из Иркутска был прикомандирован Д.Ильинский. В 1828 году в состав Нерчинского управления ввели тюремного священника «для духовных требований государственных преступников», на эту должность Синодом был назначен иркутский священник Петр Громов. Для сотрудников Нерчинской комендатуры предусматривались увеличенное четверное жалованье и особый льготный порядок прохождения службы. Одновременно с созданием аппарата управления решался вопрос об обеспечении охраны и надзора.

Прикомандированная к Нерчинскому управлению воинская команда состояла из 185 человек (для охраны около 100 осужденных). Для сравнения, для охраны более 4 тысяч уголовников на Нерчинской каторге использовалось 585 военнослужащих. Командир Сибирского отдельного корпуса получил указание о снабжении подчиненной Лепарскому команды «лучшим оружием», а также были даны распоряжения о беспрепятственном выделении фуража и снаряжения. Коменданту представлялось право беспрекословно требовать замены неугодных солдат.

Нерчинское управление во главе с комендантом обладало юридически бОльшими правами, чем любой местный орган. Комендант не был даже подчинен генерал-губернатору Восточной Сибири. Инструкция определяла, что «комендант сей подчинен только начальнику Главного штаба, коему во всех делах рапортует и получает от него разрешение» и которому он «обязан ежемесячно доставлять… ведомости о прибыли и убыли государственных преступников». Кроме того, коменданту подчинялось начальство Нерчинского горного округа. Комендант мог требовать от горного начальства принятия мер к усилению и упорядочению горного надзора в период выполнения осужденными работ в рудниках: «Горное начальство обязано удовлетворять все таковые требования беспрекословно». Любые местные власти (военные, гражданские и горные) обязаны были без малейшего промедления оказывать помощь коменданту в чрезвычайных ситуациях (бунт, заговор). Комендант же в таких случаях получал неограниченные права по отношению к восставшим: «… в случае бунта, буде никакие благоразумные меры не будут достаточно к усмирению оного, комендант может употребить холодное и, в самой крайности, огнестрельное оружие» и «не только против государственных преступников или других ссыльных, но даже против сообщников и… жителей того края, если таковые дерзнули помогать бунтовщикам». При необходимости Лепарский мог привлечь к надзору за декабристами чиновников любого ведомства и местных жителей.

В случае совершения декабристами новых преступлений на них распространялась юрисдикция Нерчинского горного округа, но за комендантом оставалось право принимать участие в производстве по делу одновременно с администрацией горного округа. В исключительных случаях комендант Нерчинских рудников получал чрезвычайные полномочия по надзору за ходом дела и право «заключительной сентенции» (утверждения) приговоров военного суда, вплоть до смертной казни.

Комендантом издавались также собственные военно-полицейские акты, приказы и инструкции, направленные на обеспечение охраны и безопасности содержания узников.

Должностные лица управления должны были в определенное время постоянно находиться в тюрьме, делать обход и проверять камеры, следить за порядком отопления и освещения камер. В инструкциях подробно изложены правила для сторожей и часовых, которым запрещалось вести с каторжными разговоры, выполнять их просьбы, принимать подарки от них или от жен. После попытки восстания в Зерентуйском руднике особое внимание обращалось на возможное установление контактов между заключенными и нижними чинами охраны.

Комендантское управление начало реально функционировать с конца января 1827 года после приезда Лепарского в Забайкалье. Перед выездом в Сибирь Лепарский получил инструктаж лично от Николая I, которому он представился в Москве после назначения на должность коменданта. С 1827 по 1830 г. управление располагалось в Чите, а затем до 1839 года – в Петровском заводе.

Надзор за деятельностью Нерчинского управления осуществлял Главный штаб, в который поступали сведения от Лепарского. С завершением реорганизации политического сыска в стране ведущее место заняло III отделение и Корпус жандармов, осуществлявшее контрольные функции с помощью агентуры отделения, жандармских ревизий, перлюстрации писем. При этом формально Нерчинская комендатура оставалась подчиненной Главному штабу вплоть до смерти Лепарского в 1837 году, после чего окончательно перешла в жандармское ведомство. После смерти Лепарского комендантом был назначен полковник Ребиндер, плац-майором – жандармский офицер Я.Казимирский.

Нерчинское комендантское управление просуществовало до июля 1839 г: после завершения срока каторжных работ у 1 разряда декабристов и выхода всех осужденных на поселение оно было ликвидировано по указу Николая I

Всего по приговору Верховного уголовного суда в Сибирь было сослано 93 декабриста, в том числе 76 человек на каторгу (с 1 по 7 разряды), 16 человек на поселение (8 разряд) и 1 человек (А.Н.Муравьев) на жительство без лишения дворянства. Сроки каторжных работ определялись по конфирмованным Николаем I судебным приговором. Специальными именными указами императора эти сроки несколько раз сокращались, а именно:

1.коронационный указ от 22.08.1826 года: вечные каторжные работы были заменены каторжными работами на 20 лет, прочие сроки: с 20 лет до 15, с 15 до 10, с 12 до 8, с 10 до 6, с 8 до 5, с 5 до 3 и с 3 до 2 лет с последующим бессрочным поселением

2.указ от 8.11.1832 года: 27 декабристам 20-летняя каторга заменялась на 15 лет, 15-летняя на 10 лет, а оставшиеся 14 человек переводились на поселение

3. указ от 14.12.1835: максимальный срок каторжных работ сокращался до 13 лет с переводом его отбывших на поселение.

В итоге осужденные вышли на поселение: из Читинского острога по 7 и 6 разрядам в 1828 и 1829 годах; из Петровского завода: по 5 и 4 разрядам – в 1832 году, по 3 и 2 разрядам – в 1836 году, по 1 разряду – в 1839 году.

Осужденные с 9 по 11 разряд ссылались в основном на Кавказ, с правом или без права выслуги. В течение следующих лет несколько человек из числа сосланных в Сибирь были также «в порядке особой милости» переведены на Кавказ в действующую армию (из числа тех, кто был сослан на поселение или вышел на поселение после срока каторжных работ).

Несколько человек (Норов, Дивов и др.) - отбывали наказание в крепостных работах в европейской части России; и несколько человек – Батеньков, В.Кюхельбекер, И.Поджио - в течение многих лет оставались в одиночном заключении в тюрьмах и были отправлены в Сибирь на поселение только годы спустя.

Большинство декабристов было осуждено к политической (юридической) смерти и лишению прав состояния. Потеря прав включала в себя лишение сословных прав и связанных с ними преимуществ, чинов, знаков отличия (русских и иностранных орденов, медалей и др.), должности и возможности поступления на государственную службу, «воспрещение давать суд (т.е.быть судьей)… сочинения прошений и хождения по делам разного рода». Потеря «частных прав» распространялась на семейные и имущественные правоотношения. Жена получала право расторгнуть брак с осужденным без его согласия и вступить в новый брак. Полностью прекращались также имущественные правоотношения. Все движимое и недвижимое имущество после осуждения поступало к наследникам или по завещанию (написанному только до вынесения приговора), или по закону. Запрещалось «приобретать и распоряжаться имуществом», а также осужденный «не мог быть ни наследником, ни завещателем, точно так, как бы он умер». Лишение прав состояния для декабристов носило пожизненный характер, поскольку в отличие от уголовных ссыльных они не имели права по истечении определенного срока «беспорочного» нахождения на поселении приписываться в податные сословия (государственные крестьяне или мещане). В соответствии с действующим законодательством Российском империи дворяне не подлежали телесным наказаниям. Это распространялось и на дворян, совершивших уголовные преступления: в частности, осужденных дворян запрещалось этапировать в Сибирь и содержать в кандалах (кандалы на бывшего дворянина можно было надеть только после совершения попытки побега или повторного преступления). Однако для осужденных декабристов этот порядок был изменен: они этапировались в Сибирь закованными и содержались в кандалах вплоть до «высочайшего повеления» об их снятии в апреле 1828 г.

В отличие от уголовной каторги и ссылки, отправка декабристов на каторжные работы изначально не преследовала «экономических выгод», их работа не имела хозяйственного значения. Временное размещение декабристов на Нерчинских заводах было связано с первоначальной несогласованностью в различных ведомствах. В дальнейшем декабристы на каторге в Чите и Петровском заводе в собственно каторжные (заводские и рудничные) работы не употреблялись. Основной целью ставилась изоляция узников от уголовных каторжан Нерчинской каторги, и в связи с этим размещение их в специальных тюрьмах. Организаторы ссылки декабристов боялись ослабления надзора за «государственными преступниками» на рудниках и заводах и также их влияния на уголовных каторжан и местное население. Для декабристов на каторге тюремное заключение стало обязательным (в отличие от уголовной ссылки, когда временное тюремное заключение применялось в Сибири лишь в наказание за побеги или другие повторные преступления, и обычно не превышало нескольких месяцев; в норме каторжные жили в казармах или собственных домах и обязаны были являться на работы)

Николай I распорядился для декабристов разработать специальный проект тюрьмы на территории Нерчинского горного округа в Забайкалье. В дальнейшем императором были лично откорректированы чертежи каземата, построенного в 1827-1830 годах в Петровском заводе.

Почти сразу после приговора Верховного уголовного суда началась отправка осужденных в Сибирь к назначенным местам каторги и поселения. Пересылка декабристов была сразу же изъята из юрисдикции общего аппарата этапирования ссыльных. Император решил отказаться от доставки «государственных преступников» по системе пешей пересылки по этапным тюрьмам, установленной в 1822 году по уставам о ссыльных. При составлении маршрута этапирования пытались избежать проезда осужденных через Москву и другие крупные города, так как опасались сочувствия к осужденным и того, что конвоируемые могут быть освобождены из-под стражи. Поэтому Николай I требовал, чтобы «отправление преступников к местам их назначения производилось ночью и по секрету, чтобы никто из них не был послан через Москву, чтобы следуемые в Сибирь были направлены по Ярославскому тракту и, наконец, чтобы маршруты следования их не были никому сообщены».

Руководили отправкой декабристов начальник Главного штаба и военный министр. Партии отправлялись по 2-4 человека, в сопровождении фельдъегеря и четырех жандармов. Первые восемь человек были отправлены из Петропавловской крепости двумя партиями: 21 июля 1826 года – Оболенский, Артамон Муравьев, Якубович и Давыдов и 23 июля – Волконский, Трубецкой и братья Андрей и Петр Борисовы. До 4 августа 1826 года в Сибирь было отправлено еще девять партий декабристов. Однако затем этапирование осужденных временно прекратили из-за того, что не был решен вопрос о месте содержания осужденных на каторге. Особый комитет в заседании 31 августа 1826 г. решил «возложить на коменданта (Лепарского), чтобы он лично объехал Нерчинские горные заводы… и назначил место, которое, по его благоусмотрению, будет признано удобным» для строительства особой политической тюрьмы, а «до того времени, пока казармы будут устроены, всех осужденных Верховным уголовным судом преступников остановить в Чите…».

Итак, для временного размещения осужденных было избрано глухое и надежное место – Чита, в то время небольшая деревушка в четырехстах верстах от Нерчинска. С декабря 1826 г. возобновилась отправка осужденнных из Петропавловской, Шлиссельбургской, Свеаборгской и других крепостей, в которых временно содержались декабристы после приговора. С этого момента все партии направлялись непосредственно в Читинский острог. Была разработана подробная инструкция для фельдъегерей (после того, как властями были установлены «послабления» при отправке первых партий): в частности, в дороге категорически запрещалось останавливаться «в трактирах, харчевнях и тому подобных заведениях»; предписывалось кормить только на почтовых станциях из расчета 30 коп. в сутки. Особо подчеркивались меры, направленные на исключение связи осужденных с внешним миром: запрещались свидания с родственниками и отправка писем в пути следования. Только во время болезни разрешалось временное снятие кандалов. Остановки для ночевок и отдыха были сокращены до минимума. Немало страданий в пути причиняли кандалы. Ножные кандалы были весом до 5-9 кг. Те, кто отправлялся на поселение, ехали незакованными.

Последняя партия была отправлена из Выборгской крепости почти два года спустя после первой, 14 апреля 1828 года. В среднем партия делала путь от Петербурга до Иркутска за 37 дней, покрывая в среднем в сутки расстояние в 167 верст (около 174 км), что по тому времени было высокой скоростью, а в зимнее время партии доставлялись в Иркутск еще быстрее (так, одна из партий была доставлена за 24 дня). Прибывшие в Иркутск партии сдавались гражданскому губернатору, а фельдъегеря, получив специальную квитанцию о сдаче арестантов для отчета перед Главным штабом, возвращались в Петербург.

Из Иркутска декабристы препровождались гражданским губернатором в Читинский острог, находивший более чем в тысяче верстах от Иркутска (этот путь занимал еще 15-20 дней). Большинство декабристов следовало по маршруту

Петербург-Ярославль-Вятка-Пермь-Екатеринбург-Тюмень-Тобольск-Томск-Красноярск-Иркутск-Верхнеудинск-Чита.

Так этапировались декабристы, осужденные Верховным уголовным судом.

Кроме осужденных Верховным уголовным судом, в Сибирь в течение 1826-1828 годов были отправлены «государственные преступники», осужденные военными судами, в частности: Могилевским военным судом - участники восстания Черниговского полка, Белостокским военным судом - члены Общества военных друзей, Оренбургским военным судом - члены Оренбургского тайного общества и Астраханским военным судом – осужденный за организацию Астраханского тайного общества А.Кучевский.

Осужденные военные судами были отправлены в Сибирь в кандалах «по канату» пешими этапами вместе с уголовными преступниками. Пеший путь в Сибирь длился в среднем около полутора лет и обычно оказывался для осужденных мучительнее, чем впоследствии сама каторга. Он, по существу, являлся дополнительным наказанием, поскольку время нахождения в пути не учитывалось при исчислении срока каторжных работ. Идущие в пешей партии следовали в Сибирь по знаменитому «кандальному пути» - Владимирскому тракту через Москву, а затем через Тобольск, где находилось главное приемно-распределительное учреждение уголовной ссылки. Партии ссыльных в любую погоду перегонялись от одной пересыльной тюрьмы к другой, проходя ежедневно между полуэтапами 25-30 верст. Через каждые два дня пути следовала «дневка» - суточный отдых в этапной тюрьме, переполненной людьми, душной и грязной. Прибывшие в конце 1827 года в Иркутск в пешей партии бывшие офицеры-черниговцы были, из-за несогласованности между ведомствами, направлены не в Читу, а в Нерчинск, а оттуда для каторжных работ в Зерентуйский рудник. После раскрытия заговора в Зерентуйском руднике, трагической гибели Сухинова и исполнения приговора над остальными участниками заговора, бывшие черниговские офицеры Соловьев и Мозалевский были также переведены в Читу к остальным декабристам (подробно история заговора в Зерентуйском руднике в этой статье не рассматривается). Остальные осужденные военными судами, идущие пешими этапами, были направлены сразу в Читинский острог.

Таким образом, к концу 1828 года почти все осужденные декабристы были этапированы в Сибирь.

27 и 29 августа 1826 года в Иркутск прибыли первые две партии сосланных на каторгу декабристов. В это время гражданский губернатор временно отсутствовал, и замещавший его председатель губернского правления Горлов, не имея конкретного предписания о направлении декабристов только на Нерчинскую каторгу и не зная об особом порядке их распределения, остановил партии в Иркутске. В соответствии с законодательством о ссыльных 1822 года Горлов распорядился осужденных расковать и отправить на Иркутский солеваренный, Александровский винокуренный и другие заводы. Когда центральные власти обратили внимание на то, что декабристы находятся не в Нерчинске и что для них были сделаны «послабления в режиме» – последовала репрессии в отношении сибирских служащих. Так возникло «дело Горлова», о котором собрали компрометирующие сведения и предали его суду Сената. Горлов был освобожден от занимаемой должности и за ним был установлен секретный жандармский надзор. За сочувствие и помощь декабристам в период их пребывания на заводах были привлечены к ответственности еще несколько сибирских чиновников.

Восемь декабристов были переведены в Нерчинск и 24 октября 1826 г. прибыли к начальнику Нерчинских горных заводов Бурнашеву, а оттуда на следующий день – на Благодатский рудник Нерчинской каторги, в ведение администрации Нерчинского горного округа. Здесь, по сравнению с Иркутскими заводами, режим содержания круто изменился в худшую сторону. Бытовые условия в Благодатском были очень плохие. Декабристов разместили в тюрьме под охраной горной стражи, «а вдоль стен находились… сделанные из досок некоторого рода конуры или клетки, предназначенные для заключенных… Отделение … имело только три аршина в длину и два аршину в ширину (2.1 на 1.4 метра); оно было так низко, что в нем нельзя было стоять».

Строжайше было запрещено установление контактов «с общающимися в тех же работах преступниками, чтобы не могли получить … через кого-либо… писем, записок или денежного пособия». Переписка всем заключенным, кроме Трубецкого, была запрещена. Администрации предписывалось «о каждом из… преступников вести особые секретные… записки, замечая в оных со всею подробностью, каким образом он производил работы, что говорил при производстве оной, не было ли в его словах… противного, был ли послушен к поставленным над ним властям, и какого состояние его здоровья». Декабристы использовались на горных работах, хотя им в отличие от уголовных размер выработки руды установлен не был. Для усиления контроля они направлялись в рудники в две смены, отдельно друг от друга.

Находясь в работах, декабристы получали казенную плату и провиант (4 коп. за рабочий день и ½ коп. за день болезни). Кроме этого им выдавались по частям по мере надобности через заводское казначейство деньги, привезенные с собой, но хранящиеся у администрации. В феврале 1827 года произошел конфликт декабристов с администрацией: назначенный для охраны горный офицер Рик запретил осужденным вместе обедать и иметь в вечернее время свечи. Декабристы, протестуя против произвола, объявили голодовку: считается, что это была первая в России политическая голодовка протеста. Бурнашев доложил Лепарскому (который к этому времени прибыл в Нерчинск и вступил в должность), а сам выехал в Благодатск для расследования случившегося. Испуганное начальство заменило Рика офицером Рязановым, декабристам были разрешены общие обеды и дозволено «иметь в своих комнатах огонь на 2.5 часа после захождения солнца». Однако 24 марта 1827 года в соответствии с указаниями Лепарского находящиеся в Благодатском декабристы были закованы в ножные кандалы. Использование закованных осужденных на работах в руднике было невозможно, поэтому с весны 1827 года декабристы в основном были заняты работой на поверхности: «… разбивкой руды, каждый по пяти пудов в сутки». Это изменение существенно ухудшило режим содержания, так как работы на поверхности продолжались вдвое больше подземных, и декабристы находились под постоянным надзором горной стражи. В Благодатском руднике восемь декабристов оставались до сентября 1827 года, пока в Читинском остроге не было построено новое здание для размещения осужденных; 15 сентября 1827 года их отправили из Благодатского двумя партиями под усиленным конвоем в Читу, где уже находились другие осужденные.

Режим содержания декабристов в Чите определялся ранее утвержденной «Инструкцией коменданту, при Нерчинских рудниках учреждаемому». По инструкции предусматривалось: осужденных содержать «всегда в оковах» и даже «на ночь держать их запертыми замками в палатах», питанием и одеждой они должны снабжаться «на том самом положении, как содержатся прочие важные преступники»; в случае болезни «они должны быть пользованы в особой больнице, которая будет устроена в самом остроге».

Переписка была полностью запрещена: «Преступники сии не должны писать писем ни к родственникам и ни к каким другим лицам». Женам декабристов переписка разрешалась, , но все письма сдавались Лепарскому, который в свою очередь пересылал их в III отделение. После проверки писем в III отделении корреспонденция с особым сопроводительным письмом направлялась адресатам. Письма с запрещенным содержанием оседали в архивах отделения, а коменданту Лепарскому делалось соответствующее внушение по поводу усиления надзора за содержанием переписки. Получать письма осужденным разрешалось, но «не иначе, как через коменданта. Другим же образом всякие письменные сношения строго воспрещаются».

Запрещались также любые контакты с местным населением. В первое время узникам было запрещено иметь бумагу и любые письменные принадлежности. Привезенные с собой и получаемые от родственников деньги должны были находиться у коменданта, который выдавал им суммы «по частям, смотря по надобности».

В Чите часть декабристов первоначально разместили в здании бывшего этапного пересыльного пункта в двух комнатах размером 5.7 на 3.6 метров по 16 человек. Спали на нарах, где на каждого приходилось не более 0.5 метра. На ночь помещение закрывалось на замки и не проветривалось. Из-за звона цепей стоял такой шум, что в казематах ничего не было слышно. Другая часть декабристов была размещена в двух избах, приобретенных Лепарским у местным жителей, в одной поместили 25, в другой – 22 человека. Условия в домах были не лучше казематских. Весной 1827 года, опасаясь болезней из-за антисанитарных условий, Лепарский срочно приступил к строительству нового здания, которое построили в сентябре 1827 года. Часть заключенных оставалась в старом остроге, часть перевели в пять комнат нового здания. Условия содержания значительно улучшились. Вместо нар были поставлены кровати, для каждого маленькие столики и один большой стол.

По сообщениям Лепарского, осужденные занимались «земляною работою, три часа по утру и три часа после полудня; засыпанием оврагов, планировкою улиц…», а зимой они должны были «молоть… в ручных жерновах для себя и для заводских магазинов казенную рожь».

Для питания и содержания на каждого осужденного отпускалось в год 24 рубля (по 2 рубля в месяц), из этих денег ежемесячно удерживались 2 коп. на медикаменты и на 80 коп. покупалось в казенных магазинах по 2 пуда провианта, а остальные 1 рубль 18 коп. «выдавались на руки». Этой суммы, конечно, не хватало. В Чите начали формироваться артели декабристов, которые окончательно сформировались в Петровском заводе и которые позволили значительно улучшить жизнь и быт осужденных (подробнее о Большой и Малой артели планируется отдельная статья).

В свободное время декабристы занимались различными ремеслами, живописью, чтением книг, изучали иностранные языки (кроме монгольского, изучение которого было запрещено из опасения организации побега). В читинском остроге начала свою работу тюремная академия, где читались курсы лекций по различным специальностям. С 1828 года было разрешено получать русские и иностранные книги, газеты и журналы; однако комендант должен был лично просматривать все присылаемые книги, которые только с его разрешительной резолюцией поступали заключенным. С приездом в Читу жен декабристов улучшились условия не только у семейных, но и у всех осужденных. Прибывшие жены переписывались с родственниками всех узников, и таким образом разрушили задуманную правительством полную изоляцию «государственных преступников».

24 апреля 1828 года Лепарский получил сообщение из Главного штаба о том, что император «соизволил представить по усмотрению вашему снимать кандалы с тех из них, кои находятся в болезни, с тех, которые с кротостью, с раскаянием и без ропота переносят свою участь и на поведение которых вы можете положиться». Лепарский, получив это сообщение, доложил в Главный штаб, что по его наблюдениям все преступники ведут себя хорошо и «я не заметил… чтобы кто… не переносил с кротостью своей участи и… роптал или не повиновался… поэтому сего августа 1 числа снял кандалы со всех преступников».

Чита не была для декабристов постоянным местом каторжных работ. Еще в июле 1826 года императором было принято решение о постройке особого тюремного помещения для «государственных преступников», Николай I лично откорректировал подготовленный инженером К.Опперманом строительный проект. Не сразу был решен вопрос о месте строительства. По предложению начальника Нерчинских заводов Бурнашева первоначально местом строительства был выбран Акатуевский рудник. Предлагая устроить тюрьму в Акатуе, Бурнашев указывал на обширность разработок этого рудника, где «выемные работы могут продолжаться не менее 30-ти лет». Этот рудник был удобен и по своему расположению, так как был удален от большинства крестьянских селений и трактовой дороги. Лепарский в своем рапорте в Главный штаб от 6 февраля 1827 года поддержал предложение Бурнашева, однако при этом указывал, что для новой тюрьмы ему потребуется увеличение выделенной воинской команды для охраны, из-за наличия на Акатуевском руднике большого количества уголовных каторжных, которые «есть отродие изгнанного с империи самого злейшего порока» (в тот момент на рудники в Акатуе ссылали не просто уголовных преступников, а именно рецидивистов, повторно совершивших тяжкие преступления). Кроме того, Лепарского беспокоило расположение рудника в месте «обросшем густым лесом и горами, так что в самом малом расстоянии человек даже днем может… скрыться с глаз». Когда предложения Лепарского поступили в Главный штаб, это вызвало замешательство властей, так как устройство новой тюрьмы не только не устраняло возможности побега, но и требовала значительных непредвиденных расходов. За советом обратились к начальнику Колыванских заводов Фролову, который дал совет разместить «государственных преступников в Петровском железоделательном заводе». Фролов указывал, что «в сем заводе находится ссыльных несравненно меньше, нежели в прочих Нерчинских заводах… что оный находится в стороне от главного тракта и окружен кочевыми бурятами, всегда чуждающимися ссыльных…», а также, что рядом находятся города Верхнеудинск и Селенгинск, в которых находятся воинские команды. Кроме того, стоимость постройки тюрьмы в Петровском заводе была значительно ниже, чем в Акатуе. Окончательное решение о постройке новой тюрьмы именно в Петровском заводе было принято Николаем I.

Раскрытие заговора Сухинова в Зерентуйском руднике, намеревавшегося освободить декабристов из Читинского острога, заставило еще больше ускорить постройку нового каземата. Петровские казематы, как отмечал впоследствии декабрист Якушкин, «были выстроены на скорую руку…», хотя Лепарский и отмечал в отчетах хорошее выполнение работ. В январе 1830 г., хотя постройка каземата не была еще закончена, Лепарский обратился с рапортом в Главный штаб о желательности перевода туда декабристов.

Петровский каземат для «государственных преступников» представлял собой строение, напоминающее букву «П», размером 141 на 75 метров. Всего в тюрьме было 64 одиночных камеры, которые были разделены на 12 отделений по 5 камер в каждом, кроме угловых, где было по 6 камер. Отделения разделялись массивными дверьми с четырьмя замками. Размеры камер составляли в длину 4.3 метра, в ширину 3.6 метра. Для отопления комнат было сделано 32 голландские печи.

Внутренний двор разделялся на 7 отделений, в которых размещались кухня, кладовые, пекарня и прачечная.

Вход в тюрьму осуществлялся через находящуюся в центре главного фасада офицерскую караульню. Там круглосуточно находился дежурный офицер с нижними чинами. По бокам фасада располагались унтер-офицерские караульни - для обстрела боковых зданий тюрьмы перекрестным огнем в случае побега или нападения на остров извне.

В начале 1830 г. началась подготовка к переводу декабристов в новую тюрьму. К этому времени, по распоряжению Лепарского, во избежание контактов с «государственными преступниками» находившиеся в Петровском заводе солдаты-декабристы, бывшие солдаты Семеновского полка и другие «неблагонадежные колодники» были переведены на другие заводы.

Лепарский разработал порядок перемещения декабристов из Читы в Петровский завод. Для этапирования был подготовлен «Маршрут следования партий государственных преступников и инвалидной команды из Читинского острова в Петровский железоделательный завод»: расстояние 634 ½ версты (675,5 км) предполагалось преодолеть в 46 дней по 10-30 верст ежедневно с отдыхом по два дня через каждые два дня пути. Декабристы были распределены «на две партии, из коих первая должна была идти под начальством плац-майора, а вторая с самим комендантом». На время перехода Лепарский значительно усилил охрану этапируемых и привлек для этого помимо своей воинской команды большое количество казаков и местного населения (бурят). Пеший переход оставил наилучшие воспоминания декабристов. 23 сентября 1830 года прибывшие были размещены в новом остроге.

Новая тюрьма произвела гнетущее впечатление на декабристов: первоначально в ней вообще не были прорублены окна. Протест заключенных против запрещения даже «права на дневной свет» выразили в письмах их жены. А.Г.Муравьева 1 октября 1830 года писала своему отцу: «Мы – в Петровском и в условиях в тысячу раз худших, нежели в Чите. Во-первых, тюрьма выстроена на болоте, во-вторых, здание не успело просохнуть, в третьих, хотя печь и топят два раза в день, но она не дает тепла… в четвертых, здесь темно: искусственный свет необходим днем и ночью, за отсутствием окон нельзя проветривать комнаты». Фонвизина в письме подчеркивала, что «вы себе и представить не можете этой тюрьмы, этого мрака, этой сырости, этого холода, этих всех неудобств. То-то чудо бытие будет, если все останутся здоровы и с здоровыми головами, потому что заняться совершенно ничем нельзя». Под воздействием этих писем и протестов Лепарский 30 сентября 1830 года подал рапорт в Главный штаб о возможности прорубки окон в Петровском каземате. Лепарский в рапорте указывал, что в данном случае следует «пользоваться выгодами, непротивными законному порядку, заключающихся: в сытной пище, теплом и нестесненном помещении, а также, в праздничное и остающееся от работы время, в свободной прогулке во дворе острогов, дабы тем по возможности предохранить от всех случаев, могущих приспешить разного рода болезни». Далее комендант предлагал: «Находя теперь по размещении их в Петровском заводе… комнаты столь темными, что даже в ясные дни не только невозможно заниматься каким ни есть рукоделием, но и чтением книг, что… было им в Читинском острое мною представлено; а ныне с новым перемещением как они всего того лишены, то я опасаюсь худших последствий для их здоровья, и особенно для тех, которые, получив от природы меланхолическое расположение… могут подвергнуться от всегдашней в комнатах темноты не только гипохондрическим болезням, но иногда и лишению ума». Подробно объяснив причины необходимости улучшения тюремных условий, Лепарский спрашивает: «Не дозволено ли мне будет в предупреждение сказанных случаев приказать сделать с наружной стороны стены по одному окошку на каждую комнату…».19 ноября 1830 года представление Лепарского было рассмотрено и, в определенной мере под влиянием общественного мнения, разрешено внести предложенные изменения «за счет остатка сметной суммы, на постройку казармы ассигнованной». Вместе с объявлением «царской милости» коменданту было указано, что «его императорскому величеству угодно, чтоб с тем вместе присмотр за преступниками был неослабный, что и остается на вашей ответственности».

Летом 1831 года одновременно с завершением строительных работ в тюрьме были прорублены окна. В действительности «светлые окна», о разрешении которых было объявлено в Петербурге, представляли собой узкие щели в четыре вершка шириной и в сажень длиной, с железными решетками. Жандармский полковник Кильчевский, командированный Николаем I для инспектирования Петровского каземата, докладывал, что «на улицу из небольших окон с железными решетками нельзя глядеть, не встав в комнате на стул». В течение всего 1831 года продолжалась достройка и ремонт помещений. «В казематах, - писал Якушкин, - происходили … беспрестанные поправки и переделки, многие печи пришлось сломать и на место их сложить другие… но когда все пришло в порядок, нам было несравненно лучше прежнего. В казематах было довольно светло, и не было уже необходимости при дневных занятиях отворять дверь в коридор». Режим содержания в Петровском остроге, как и в Чите, определялся инструкцией коменданту и другими указаниями центра, на основании которых Лепарский разработал конкретные предписания. Дежурному по караулу вменялось в обязанности ни в коем случае не отлучаться из тюрьмы. В 10 часов вечера во всех казематах предписывалось тушить свечи и запирать двери на замки, а утром, в 6 часов камеры открывались и разрешалось зажигать свет, но до зари арестанты не могли переходить из отделения в отделение (это же запрещалось и после захода солнца). В 7 часов утра дежурный делал обход камер арестантов и выяснял, не болен ли кто. Днем он был обязан посылать ежечасно младших чинов по всем отделениям для наблюдения за порядком, а ночью каждый час с одним унтер-офицером посылалось два рядовых для обхода всех отделений, которые наблюдали за порядком и смотрели, не зажег ли кто из заключенных в комнате огонь. В инструкциях запрещалось вести с каторжными разговоры, принимать от них или их жен подарки или съестные припасы.

Чрезмерные строгости тюремного надзора Лепарский посчитал излишними. Запирание камер занимало много времени и в чрезвычайных ситуациях (пожар, внезапный приступ болезни) грозило гибелью заключенным. Камеры перестали запирать, на ночь держали замкнутыми только двери отделений. Декабристы могли свободно общаться друг с другом, продолжали действовать Большая и Малая артели, «тюремная академия», взаимное обучение ремеслам. В результате этой деятельности условия содержания декабристов были лучше, чем в Чите. Этому в значительной мере способствовало и разрешение женам декабристов поселиться вместе с мужьями в тюрьме.

Два раза в день декабристов выводили за стены тюрьмы для земляных работ. Они работали «по силам» и этим были обязаны коменданту, который подал представление о том, что декабристы не могут употребляться в рудничные работы «по слабости здоровья, или от пожилых лет, или же наконец и впоследствие полученных ими в сражениях ран» и получил ответ «распоряжаться этим по своему усмотрению». Зимой сосланные мололи зерно из расчета 1 пуд на 2 человека в день.

Но не следует считать, что с некоторым смягчением режима уменьшился надзор за исполнением приговора со стороны центральных органов. Для контроля за деятельностью Нерчинского управления император использовал различные методы. Секретное наблюдение за декабристами в Сибири проводилось с помощью «штатных» агентов и командированных в сибирские губернии чиновников и даже сенаторов.

В организации секретного правительственного надзора за ссыльными декабристами важное место отводилось жандармским ревизиям. Так, еще в 1828 г. Читинский острог посетил жандармский офицер А.Маслов, в 1832 году Петровский завод ревизировал полковник корпуса жандармов Ф.Кильчевский. Донесения ревизоров анализировало III отделение, которое пристально следило за исполнением предписаний центра. Особенно волновало жандармов то, что декабристы находят бесцензурные способы связи. Для установления этих каналов в Сибирь был направлен известный авантюрист и провокатор Р.Медокс, который уже ранее оказывал услуги III отделению. Впервые предложив свои услуги провокатора 30 ноября 1826 года, он подсаживался в камеры к декабристам, выдал секретную азбуку и др. В феврале 1827 г. Медокс был поселен Бенкендорфом в Вятке, из которой направлял в III отделение доносы о проезде декабристов. В 1830-1833 г. Медокс осуществил новую авантюру – сделал ложный донос о существовании в Сибири «заговора» декабристов и был командирован в Иркутск и Петровский завод, а затем возвращен в Петербург. Медоксу так и не удалось установить нелегальные каналы связи, которыми пользовались декабристы и их жены. В поисках таких каналов III отделение дало указание о наблюдении за купцами, выезжавшими из Сибири в центр, приезжавшие в столицу купцы подвергались обыскам и допросам. Бенкендорф обратил внимание на слишком частую замену служащих у жен декабристов дворовых и распорядился, «чтобы люди, отправляемые из разных губерний в Петровский завод, для услужения женам государственных преступников, там находящимся, обязаны прожить на сих заводах по крайней мере три года, и чтобы сих людей, а равно находящееся при сих имущество подвергали тщательному осмотру в Иркутске и Петровском заводе, как и на их пути туда, так и в особенности при возвращении». По возвращении дворовым людям под страхом наказания запрещалось рассказывать о декабристах; за ними устанавливалось секретное наблюдение.

В период каторжных работ декабристов сложилось особое полицейское законодательство о женах «государственных преступников», составившее неотъемлемую часть правового статуса декабристской каторги. Первой из жен декабристов обратилась с просьбой о разрешении следовать в Сибирь за мужем Е.И.Трубецкая, затем М.Н.Волконская.

С точки зрения действовавшего в России законодательства о ссылке препятствий к выезду жен не было. Устав о ссыльных 1822 г. не только не ограничивал возможность их следования в Сибирь, но и в ряде норм определял их правовое положение и порядок выезда. Николай I провозгласил в манифесте от 13 июля 1826 года «прощение» семьям осужденных: «… да не дерзнет никто вменять их по родству кому-либо в укоризну: сие запрещает закон гражданский и еще более претит закон христианский». Однако ссылка декабристов предполагала их максимальную изоляцию от внешнего мира. Николай I и его окружение понимали, что приезд жен нарушит эту изоляцию, к тому же решение женщин следовать за своими осужденными мужьями воспринималось в обществе как своеобразная форма публичного протеста. Поэтому со стороны властей стали чиниться препятствия. Разрешение на выезд жен в Сибирь особенно обеспокоило сибирских должностных лиц, на которых было возложено непосредственное исполнение приговора. Сразу же с поступлением первых просьб о выезде III отделение переворошило все известные акты XVIII-начала XIX века о выезде жен с мужьями в ссылку. Из-за неразберихи в законодательстве жандармы и чиновники не заметили указа от 10 октября 1821 года, в котором имелись ограничения о выезде жен к ссыльным, подвергнутым «политической смерти». Поэтому стали искать другие зацепки. В частности, на основании указа от 30 сентября 1812 года запретили брать в Сибирь дворянских детей, рожденных до осуждения их отцов и не лишенных прав состояния, так как «дети сии должны получить приличное роду их образование для поступления со временем на службу, отцы же находящиеся в ссылке не только лишены дать им воспитание, но еще могут быть примером худой нравственности». Некоторых жен запрет брать с собой детей заставил отказаться от поездки или задержаться на несколько лет, но некоторые (Волконская, Муравьева, Давыдова и др.) оставили детей на попечение родственников. Другим немаловажным препятствием выезда жен декабристов было получение личного разрешения Николая I. Чтобы его получить, женщинам пришлось преодолеть немало преград.

Выезд жен к месту каторжных работ мужей начала уже через несколько дней после отправки первой партии осужденных в Сибирь. 24 июля 1826 года в Сибирь выехала Е.И.Трубецкая – которая на тот момент еще не имела официального разрешения, и получила его, когда уже находилась в Москве. Через полгода после Трубецкой, в декабре 1826 года выехала М.Н.Волконская. Жены следовали без всякого денежного участия со стороны правительственных учреждений в собственных экипажах (хотя по Уставу о ссыльных 1822 года в таких случаях им должны были оплачиваться некоторые расходы). Следующим препятствием на пути жен декабристов были козни местных властей. Иркутскому гражданскому губернатору Цейдлеру поручалось любыми путями остановить выехавших в Сибирь женщин. Рекомендации для Цейдлера подготовил генерал-губернатор Восточной Сибири Лавинский, а утвердил лично император. В Петербурге рассчитывали на действие не только самих ограничений, но и на психологический эффект: ничего не знавшие о разработанных в Петербурге правилах, женщины в Сибири должны были после различных проволочек узнать о потере прав состояния и ряде дополнительных запретов.

Лавинский указывал в предписании Цейдлеру, что «жены осужденных не иначе могут следовать в Нерчинск, как через Иркутск, я возлагаю на особенное попечение вашего превосходительства употребить всевозможные внушения и убеждения к оставлению их в сем городе и к обратному отъезду в Россию». Цейдлер с точностью исполнил полученные предписания. Трубецкая, прибывшая в Иркутск в начале сентября 1826 года, находилась там долгих четыре месяца, в продолжении которых губернатор ее то запугивал, то уговаривал, но решение женщины оставалось непоколебимым. Цейдлер был вынужден согласиться. Те же самые препятствия в Иркутске преодолела и Волконская. После этого администрация была вынуждена уступить и путь следующих женщин был облегчен. В Читинский острог прибыли Муравьева, Фонвизина, Давыдова, Нарышкина, Ентальцева и Анненкова (П.Гебль); в Петровский завод после перевода туда декабристов – Юшневская, Розен и Ивашева (К.Ле-Дантю).

Наибольшую сложность представляло получение разрешения для выезда в Сибирь невестам осужденных. К декабристам в Сибирь последовали невесты – к Анненкову – Полина Гебль, к Ивашеву – Камилла Ле-Дантю. Для их выезда потребовалось получить согласие на брак от Николая I и самих декабристов, на что уходило несколько месяцев. Первой этой удалось сделать Полине Гебль. Она 16 мая 1827 года подала Николаю I прошение, в котором просила разрешения отправиться в Сибирь для вступления в брак с Анненковым. Коменданту Нерчинских рудников Лепарскому было поручено объявить Анненкову о желании П.Гебль и спросить «желает ли он иметь ее своею законною женою, без согласия она не получит позволения отправиться в Сибирь». 23 июля 1827 г. Лепарский уведомил, что Анненков согласен. По получении ответа было сообщено, «что его величество… созволил дозволить иностранке Полине Поль (Гебль) ехать в Нерчинск и сочетаться там законным браком с государственным преступником Анненковым». Она была ознакомлена под расписку с правилами для жен декабристов-каторжан, переведенных специально для нее на французский язык и получила билет (разрешение) на проезд у московского обер-полицмейстера. За 18 дней Гебль доехала от Москвы до Иркутстка.

Выезд в Сибирь был разрешен только женам и невестам осужденных. Значительно позже удалось добиться разрешения другим родственникам – матери и сестре Торсона, сестрам Бестужевым и др., которые прибыли к своим близким уже на поселение.

Основу законодательства о «женах государственных преступников» составили разработанные в ходе заседаний Особого комитета 31 августа 1826 г. «Правила относительно жен преступников, сосланных в каторжную работу», «Инструкция коменданту при Нерчинских рудниках», уточняющая некоторые положения правил и «Особая подписка», разработанная самим комендантом и утвержденная лично Николаем I. Впоследствии эти правила были частично распространены на приехавших сестер и других родственников, а также на жен и сестер «политических преступников», которые также следовали за своими близкими в Сибирь.

Правила вводили ограничения сословных прав: «Жены сих преступников, следуя за своими мужьями и продолжая супружескую с ними связь, естественно делаются причастными их судьбе и потеряют прежнее звание, т.е. будут уже признаваемы не иначе как женами ссыльнокаторжных…». Практически получалось, что жены декабристов, не лишаясь прав состояния, теряли дворянство и все связанные с ним привилегии. В правилах определялось: «… из крепостных людей, с ними прибывших дозволяется следовать за каждою только по одному человеку, но и то из числа тех, которые добровольно на сие согласятся…». По прибытии к мужьям на каторгу, следовательно, прекращалось право собственности на крепостных, не желающих остаться в Сибири. Наряду с несогласием крепостных остаться в Сибири, основанием к их возврату в Россию являлось и желание жен проживать в тюремных помещениях вместе с мужьями: «Если бы жены сих преступников, прибывшие к ним из России с намерением разделить участь своих мужей и пожелали жить с ними в остроге, то сие им позволяется, но тогда жены не должны иметь при себе никакой прислуги и только же они будут жить отдельно от мужей вне острога, в таком случае могут иметь при себе услугу, но отнюдь не более одного мужчины или одной женщины». Правилами был установлен ряд ограничений в отношении денег и ценностей: «ни денежных сумм, ни вещей многоценных взять им с собой… дозволено быть не может, ибо сие не только воспрещается существующими правилами, но необходимо и для собственной безопасности их, как отправляются в места, населенные людьми, на всякие преступления готовыми и, следовательно, могущими подвергнуться при провозе с собой денег и вещей опасным происшествиям».

В Иркутске производился обыск, и запрещенные предметы, значительные суммы, ценности изымались и сдавались в казначейство.

В правилах были определены положения о контроле со стороны местной администрации за имеющимися у жен ценностями: «… строго предписывается, чтобы преступники и их жены не могли привезти с собою больших сумм, ни в наличных деньгах, ни в ценных вещах, исключая только суммы, которая необходима для их содержания, но и то не иначе, как через коменданта, который будет выдавать такое пособие по частям, смотря по надобности». Собственное имущество жены могли использовать самостоятельно только для личных нужд. Для мужей оно передавалось администрации каторги. Бесконтрольность, как считали власти, могла способствовать подкупу стражи и должностных лиц в целях облегчения режима и предоставления недозволенных льгот.

Имущественное положение жен декабристов часто усложнялось засекреченностью предстоящих действий властей. Не зная о будущем переводе декабристов в Петровский завод, женщины обзавелись в Чите добротными домами, хозяйством (их приобретение и строительство было разрешено Николаем I в 1829 г. с обязательным докладом «что строить будут»). Спешно выезжая за мужьями в новое место каторги, жены не имели возможности продать дома и понесли новые затраты.

Особо оговаривался порядок свидания и переписки: «… женам, желающим жить отдельно вне острога, позволяется иметь свидание со своими мужьями через два дня один раз (то есть два раза в неделю). Но всякое отношение жен с мужьями посредством их служителей строго воспрещается… Жены преступников, как живущие в остроге, так и вне оного, могут посылать от себя письма, но не иначе, как отдавая оные открытыми коменданту, равно как и письма на преступников и их жен адресованные, позволяется получать как тем, так и другим, но также не иначе, как через коменданта; другим же образом всякого рода письменные сношения строго запрещаются».

В правилах и инструкции имелись также и положения, запрещающие родственникам и знакомым приезжать в Сибирь даже для кратковременного свидания, включая детей: «Кроме жен, пожелавших жить в Сибири для разделения участи своих мужей, не позволять сим преступникам иметь свидания ни с какими другими родственниками и иными лицами».

Дальнейшую конкретизацию правового положения жен декабристов продолжила специально разработанная комендантом Лепарским особая подписка, которую каждая из жен обязана была дать сразу же по прибытии на каторгу. Подписка начиналась так: «Я, нижеподписавшаяся, имея непреклонное желание разделить участь моего мужа государственного преступника (такого-то)… и жить в заводском рудничном или другом каком селении, где он содержаться будет, если то дозволится от коменданта… Лепарского, обязуюсь… блюсти нижеподписанные… статьи». «В противном же случае из-за малейшего отступления от поставленных на то правил, подвергаю я себя суждению по законам». Далее следовали статьи подписки.

Жены брали обязательство постоянно находиться вместе с мужьями и следовать за ними при всех перемещениях: «давши таковое обязательство не должна я сама отлучаться от места того, где пребывания мое будет назначено, равно и посылать куда-либо слуг моих по произволу моему без ведома… коменданта, или в случае отбытия его, без ведома старшего офицера». В положениях подписки были детально конкретизированы правила о свиданиях с мужьями: «… желая разделить … участь моего мужа… я не должна отнюдь искать свидания с ним никакими происками и никакими посторонними способами, но единственно по сделанному на… сие коменданта дозволению и точно в назначенные для того дни»; «обязуюсь иметь свидания с мужем не иначе, как в арестантской палате, где указано будет, в назначенное для того время, в присутствии дежурного офицера, и не говорить с ним ничего излишнего… иметь с ним дозволенный разговор на одном русском языке». Запрещалась передача вещей без разрешения коменданта: «Не должна я доставлять ему (мужу) никаких вещей, денег, бумаги, чернил, карандашей без ведома господина коменданта или офицера, под присмотром коего находиться будет муж мой». В свою очередь запрещалось и получать что-либо от заключенных: «Равным образом не должна я принимать и от него никаких вещей, особливо же писем, записок или каких бумаг для отсылки их к тем лицам, кому оные будут адресованы или посылаемы». Подписка ограничивала содержание передач и порядок их присылки: «Также не должна я никогда мужу своему присылать никаких хмельных напитков, как-то: водки, вина, пива, меду, кроме съестных припасов, да и сии доставлять через старшего караульного унтер-офицера, а не через людей моих…» Далее конкретизировались положения о слугах и особенно подчеркивалось запрещение нанимать слуг из сибирского населения: «Не должна я нанимать себе никаких иных слуг или работников, а довольствоваться только слугами представленных мне одного мужчины и одной женщины, за которых также ответствую, что они не будут иметь никакого сношения с моим мужем, и вообще за их поведение». Подписка определяла также порядок переписки женщин со своими родственниками, друзьями и знакомыми и устранению возможностей бесцензурной переписки как самих женщин, так и их мужей: «Не должна я ни под каким видом ни к кому писать и отправлять куда бы то ни было моих писем, записок и других бумаг иначе как только через… коменданта, - равно если откель ко мне или мужу чрез родных или посторонних людей будут присланы письма… должна я их … коменданту при получении объявлять.» Такой же порядок был установлен и в отношении посылок. В отношении имущества были определены особые правила: «Из числа вещей моих, при мне находящимся и которым регистр имеется… у коменданта, я не вправе без ведома его продавать их, дарить кому или уничтожать. Деньгам же моим собственным… равно и впредь от коменданта мне доставляемым, я обязуюсь вести приходо-расходную книгу, и в оную записывать свои издержки, сохраняя между тем сию книгу в целости. В случае же востребования ее… комендантом оную ему немедленно представлять. Если же окажутся у меня вещи или деньги сверх значившихся у коменданта по регистру, которые были мною скрыты, в таком случае как противоданный поступок подвергаюсь я законному суждению».

Установленные комендантом правила ничего не говорили о порядке распоряжения женами своим имуществом, оставшимся в центральных губерниях. Во время каторги возник прецедент о по делу об имуществе М.Волконской. М.Н.Волконская, получив в наследство после смерти сына, а затем отца большое состояние, не имела возможности им самостоятельно распоряжаться или даже поручить кому-либо управление – для этого нужно было выдать доверенность, утвержденную в установленном порядке. Возник вопрос: «Имеет ли жена государственного преступника право на распоряжение недвижимой собственностью», по этому вопросу возникла переписка между Николаем I, Бенкендорфом и министром юстиции. Николай I передал разрешение вопроса в Комитет министров. В итоге разрешено было управлять наследуемым имением по доверенности «вменив в обязанность, чтобы часть из доходов… выдавалась не непосредственно, а в распоряжение того начальства, которому поручено заведывать преступниками, для употребления, в пользу ее, по правилам, какие на сей случай предписаны быть могут».

В связи с тем же случаем Николай I предписал Комитету министров привести «впредь к непременному руководству» следующие правила: «1) Что невинные жены… до смерти мужей… должны быть женами ссыльнокаторжных и… подвергаться всем личным ограничениям, составляющим… последствия сожития их с преступниками… 2) Что после смерти государственных преступников, жившим с ними невинным женам, на основании существующих узаконений, хотя и должны быть возвращены… прежние их права… дозволение же вдовам… возвращаться в Россию будет от особого усмотрения правительства и не иначе, как каждой из них дано быть может высочайшее разрешение».

Таким образом, даже после смерти мужей вдовы декабристов не могли рассчитывать на беспрепятственный выезд в центральные губернии России к родным, на что бесспорное право имели жены уголовных ссыльных (впоследствии из Сибири на протяжении многих лет не выпускали овдовевших Ентальцеву и Юшневскую).

Нормативные акты узаконили бесправное положение рожденных в Сибири детей: «Дети, которых приживут в Сибири, поступят в казенные поселяне».

В Чите свидания с мужьями разрешались два раза в неделю, но фактически осужденные со своими женами виделись чаще. Этому способствовала и находчивость жен, разговаривавших с мужьями через щели в частоколе, окружавшем острог. С другой стороны, местное начальство нередко не очень строго смотрело на нарушения, в том числе на частые свидания. Женщины добились, что с 1 июня 1829 г. было разрешено иметь ежедневные свидания жен с мужьями. В конце 1829 года было разрешено проживание жен с мужьями в остроге, что стало реально возможным только с переездом в Петровский завод. Лепарский по этому поводу доносил в октябре 1830 г., что жены поселились в каземате и в случае болезни жены муж мог быть доставлен на свидание под караулом. Жандармский ревизор Кильчевский в своем донесении писал, что «жены государственных преступников, окончив постройку домов своих для детей их, где и сами во время болезней их самих или детей своих проживают, а также, приобвыкшие к тюрьме, успокоились. Если они сами и дети их здоровы, то ночуют в остроге с мужьями, когда же сами бывают тяжело больны, то мужья бывают при них на квартирах, но приставляется к дому караульный… В отношении к женам государственных преступников приняты также все меры и осторожности надзора, переписка их с большим вниманием рассматривается гражданским губернатором и комендантом, равно и посылки. Присылаемые к ним деньги хранятся только в Горном казначействе и на расходы выдается в одно время не более 200 рублей. Нищим дозволено давать милостыни не более 5-ти рублей…»

Осужденные по первому разряду декабристы оставались в Петровском заводе до июля 1839 г., когда окончился срок каторжных работ и их перевели на поселение. Вопросы юридического регулирования, связанные с поселением, в данной статье не рассматриваются.