Письмо Ф. Гааза в Московский Попечительный Комитет (2 апреля 1829 года)

Ф. П. Гааз. Письмо в комитет о тюрьмах////Врата милосердия. Книга о докторе Гаазе, М., Древо Добра, 2002. Сост. А. Нежный, C.407-414

Со времени назначения моего членом сего Комитета, я в особенности вознамерился вникнуть в состояние ссылочных, пересылаемых через Москву в Сибирь, и потому я могу, относительно тех предметов, о которых Комитет изволил просить мнение медиков – членов Комитета, представить с своей стороны довольно подробные изложения обстоятельств, кои могут побудить комитет к предприятию нужнейших мер в пользу моих несчастных. Все предметы, относящиеся до врачебной части в местах заключения подведомственных Попечительному Комитету, по моему мнению, долженствуют быть приняты в рассуждение особенно и отдельно от тех предметов, которые я имею честь представить ныне к разрешению Комитета, касающиеся единственно до ссыльных.

Первый вопрос.

Изложить те способы, какие ныне принимаются по прежним распоряжениям для сохранения жизни и здоровья арестантов?

Ссыльные пребывают в Москву каждую субботу около полудня по трем трактам: по Тверскому, Смоленскому и Калужскому, из 24 губерний, числом до 60-ть, а иногда до 100 человек. Число же всех ссыльных, ежегодно проходящих чрез Москву, включая в оное и жен их с детьми, добровольно сопутствующих мужьям своим, простирается от 4-х до 6 тысяч человек. В канун их вступления в Москву отряжается один солдат из конвоя в Канцелярию внутренней стражи, с реестром всех арестантов одной партии, между коими находятся также арестанты, не попавшие в Сибирь и другие не в роде арестантов, как например выздоравливающие солдаты. Из сего же реестра сочиняется выписка одних токмо имен ссыльных. В субботу рано поутру сей передовой солдат приходит с сим новым списком к заставе, навстречу партии и конвойный унтер-офицер представляет смотрителю тюрьмы ссыльных, который дает свидетельство в принятии ссыльных, сообразно с оным списком и вместе свидетельствует, что никто из арестантов не принес жалобы на стражу, их сопровождавшую. Пришедши в тюрьму Сущевский частный лекарь, который есть также врач острога, обязан рассмотреть состояние их здоровья; больные отсылаются в больницу. Воскресенье арестанты отдыхают. В понедельник их препровождают в Губернское правление, где составляют новый список для смотрителя тюрьмы, и осматривают их одежду и обувь, дабы снабдить их тем, что окажется для них нужным. Чтобы приготовить себя к сему продолжительному и трудному осмотру, четвертая Экспедиция Губернского Правления посылает уже в субботу или в воскресение в Канцелярию внутренней стражи за статейными списками, имеющимися при каждом ссыльном, особенно на коих назначено все то, чем каждый ссыльный снабжен был при отправлении, какой на дороге ему дан был ремонт, в каком состоянии он был найден в каком городе и все, что с ним на дороге могло случиться. К трем часам ссыльные возвращаются в тюрьму, где проводят остальные дни недели в отдыхе. В среду или четверток водят их в баню в острог. В пятницу Губернское правление посылает смотрителю тюрьмы список всем ссыльным, долженствующим быть отправленными в следующий день. В тот же день, пятницу, лекарь больницы отсылает в тюрьму всех выздоровевших, при особенном рапорте о тех, кто за болезнями должен остаться еще в больнице. По недавнему повелению сената один член Медицинской Конторы отправляется однажды каждую неделю в больницу для освидетельствования, точно ли больные, означенные в рапорте лекаря, не в состоянии отправится. В субботу утром сущевский частный лекарь находится при именной перекличке арестантов, кои в 9 часов отправляются смотрителем в Губернское Правление. По прибытии в Губернское Правление арестанты принимают одежду и обувь, им в прошедший понедельник назначенные, и если какая-либо часть одежды, принесенной подрядчиками, не по образцу, то подрядчик обязуется обменять оную на лучшую и принести таковую в следующий день в Покровские казармы, т. е. казармы внутренней стражи. Офицер внутренней стражи присутствует при сем одевании ссыльных в Губернском Правлении и дает квитанцию в принятии ссыльных в надлежащем состоянии.

Автограф Ф.П. Гааза. РГАЛИ, ф. 3265 оп. 1 ед. хр. 256

Полицейский врач находится при сем последнем осмотре ссыльных в губернском Правлении для решения касающихся до больных случаев, могущих еще встретиться. Около 3-х часов ссыльные уже вовсе сдаются офицеру внутренней стражи, который их препровождает в Покровские казармы. Казармы сии суть как бы уже первая часть этапа. Тут арестанты отдыхают еще воскресенье, куда стекается множество особ с единственно своею благотворительностью города Москвы, усердствующих в посещении арестантов и принесении им подаяний: то деньгами, то маленькими крестами на снурках для надевания оных на шею; или иголками с нитками или еще платками и сапогами. Тут же почтения достойнейший человек Андрей Филиппович, на которого я приятнейшим долгом почитаю обратить внимание Комитета, кормит их по субботам и воскресеньями щами и кашею, отчего арестанты и сберегают 24 копейки кормовых денег, им от казны каждый день числом по 12-ти копеек вручаемых. В следующий день, в понедельник, поутру сии благотворительные посещения повторяются, и арестанты мне признавались, что таким образом приходит им по два рубли, иногда и по три и даже по четыре рубли на человека. В 7 часов начинается окончательная отправка арестантов по переклички. Полицейский врач при сем опять присутствует для освидетельствования больных, могущих еще встретиться.

Двенадцать подвод всегда имеются для сопровождения всех, по разным трактам, арестантов; а четыре из оных подвод наряжаются для сопровождения в Сибирь. На них сажаются следующие за арестантами дети; кладутся припасы на конвой, мешки слабых арестантов, а иногда и сами слабые арестанты. В девятом часу выступают они наконец из двора казарм, где они продолжают получать подаяние от множества посетителей, что составляет бесподобное и трогательное зрелище; и так все кажется совершенно и прекрасно в сем изображении обхождения с ссыльными, к которому следует еще прибавить, что и я там, с тех пор как существует Комитет, бываю по воскресеньям, где наперед посещаю ссыльных в самих покровских казармах, а по понедельникам поутру присутствую при их из оных выступлении.

Из сего видно, что ссыльные, остающиеся в Москве не более недели, осматриваемы бывают врачами семь раз. Несмотря на то, между ними бывают больные как нельзя более пренебреженные. Я берусь доказать сие утверждение каждому члену Комитета, которому будет угодно со мною войти в обе тюрьмы ссыльных. Приходя туда, я каждый раз находил больных, о коих никто не заботился, и так как я не мог получить от Комитета уполномочие к непосредственному исправлению нерадения приставников к ним, то и не мог более продолжать посещения мои в тюрьму ссыльных, что в Сущеве; ибо, пребывая в сию тюрьму и находя больных, что горячками одержимы, то в ранах, я посылал за врачом, которого не заставали дома. Не имея права приказать отправить сих больных в больницу, я принужден был ограничиться тем только, что просил об них смотрителя и научал сих несчастных тому, как они должны были просить врача об обращении внимания на их болезненное состояние. Но или я их худо поучал, или они худо исполняли мои советы – они не были отправлены в больницу. Один из них, одержимый горячкою, попался мне опять на глаза в покровских казармах, где однако ж я успел в том, чтобы он был отослан назад в Губернское Правление для помещение его в больницу. Другой старик американец, имеющий вид весьма доброго человека, служивший в доме герцога де Ришелье в Одессе и которого нашли в Радзивилове без паспорта, был послан на поселение Сибирь. Он лежал в Калуге в больнице, за отморожением ноги, где и лишился одного пальца оной. Переход из Калугши в Москву он снова произвел опухоль ноги с воспалением оной. Сей человек убедительно просил, чтобы дозволили ему провести неделю в Москве, дабы немного поправиться. Но его справедливая просьба не была принята в уважение. Встретив его в покровских казармах, я старался ему истолковать причину его ссылки и ободрить его насчет его болезни, и имел счастье его несколько утешить и примирить его со мною, его нерадивым попечителем. Третий еще был человек с содранною кожею кругом сустава кисти левой руки последствием узкого железного кольца, коим он вместе с другими во время морозов прикован был к железному пруту. Я был намерен показать сего человека г-ну генерал-губернатору и законно просить о примерном наказании виновных в таком варварстве и самовольном поступке, ибо повелено указать, чтобы посылаемых в Сибирь не приковывать к железному пруту, но каждому из них надевать кандалы на ноги. С сего-то времени я начал приезжать токмо в тюрьму покровских казарм по воскресеньям, дабы предварительно видеть собрание ссыльных и в понедельник, то есть на другой день, в 7 часов поутру, дабы присутствовать при последнем посещении полицейского врача ссыльных. Каждый раз случалось, что находились больные, коих должно было отсылать в губернское правление, тогда я их спрашивал: почему они не объявили своих болезней врачу Сущевской тюрьмы? Они отвечали, что не видали врача. Без сомнения однако ж врач посещал сию тюрьму. Я спрашивал, почему они потом не показали свою болезнь в губернском правлении при их отсылке сюда? Их староста отвечал мне, что они сказывались больными, на что им отвечали, что в покровских казармах будет главный доктор; сего, конечно, не мог сказать ни один из служащих в губернском правлении; но сие однако же некоторым образом доказывает, что несчастным уже обратилось в привычку быть посылаемым с просьбами их от одного к другому (таким же образом по их отзыву и дорогою им говорили, что там их нельзя останавливать, но что уже в Москве их будут пользовать). Они, кажется, меня почитают за одного из сих главных докторов, о которых они слыхали; но скоро видят, что я ничего не могу сделать без полице йского врача, долженствующего прибыть на другой день, и в самом деле я, имевший, как штадт-физик сей столицы и губернии высший голос в предметах по судебной медицине и по свидетельствам о больных, подлежу теперь по решению Комитета от 5-го февраля проверке полицейского врача, который прежде в том же самом здании находился под моим начальством и если я желаю принесть какую-либо пользу сим несчастным, то я должен непременно туда приехать к полицейскому врачу, дабы ему представить мои замечания о найденных мною там больных. Однажды приехав, я нахожу полицейского врача пишущего в рапорте, что я не приказал отправлять сих больных; я дал ему заметить, что не имеют права приказывать, но я его спросил, что он сам думает о сих больных и полагает ли он, например, что жар, который врач находит в человеке, может быть притворный. Признаюсь, сказал он, что люди сии поистине нездоровы, но как же могу сказать сие в моем рапорте, я сам присуствовал третьего дня в субботу в губернском правлении, когда их отправляли сюда, и тогда не более трех часов прошло, как вышли из-под надзора тюремного врача, который их прислал в губернское правление при свидетельстве от себя и от члена медицинской конторы, моего начальника. Следовательно, остается только донести, что они вновь заболели. И так больные они наконец остаются, и при таковом рапорте полицейского врача отсылаются в губернское правление.

Сие наше с полицейским врачом распоряжении об остановке некоторых больных сделает некоторый труд писарю канцелярии внутренней стражи. Однажды я показывал полицейскому врачу больного с венерической болезнью, долженствующего быть отосланным назад в больницу. Когда полицейский врач, окончив свое дело, хотел писать свой рапорт о сем больном и для того ищет его, говорят, что он остался в казарме, а здесь говорят – что Бог знает где; наконец сказывают, что отправили уже с партией, но что послали солдата его воротить. И так сей несчастный действительно отправился распространять свой ужасный недуг по отдаленным краям. Писаря улыбаются шутке, которую они с нами сыграли. Полицейский врач и я, мы возвращаемся домой, имея вид внутреннего спокойствия, как будьто бы мы исполнили наш долг или, лучше сказать, имея вид, как будто бы мы не более боимся самого Бога, как сих несчастных невольников.

Но Ангел Господен вписывает – на счет Московского Попечительного Комитета о тюрьмах – все беды, которые будет распространять сей жалкий больной, в книгу, по коей будет судиться мир, и делает из сего выписку на счет собственно мой; меня, несчастного, который не будучи в состоянии оправдать себя отказом Комитета, сделанным на мою просьбу 5-го февраля, по участию которое имею я в таковом положении.

Второй вопрос.

Какие меры можно принять для улучшения сей части, для сохранения жизни и здоровья арестантов?

На сие да будет позволено мне заметить, что в первой записке об учреждении Комитета о тюрьмах не было, собственно, сказано, чтоб Комитет должен был заниматься сим предметом. Но если Комитет положит, что сей предмет состоит в его ведении, то я того мнения, что единственная мера, которую следует принять на счет ссыльных, есть: 1. Настоять в том, чтобы принять закон, выраженный в 88-м параграфе Устава о ссыльных, был наблюдаем и 2. Препоручить членам сего Комитета – медикам – пещись об исполнении сего закона. Сей 88-ой параграф следующего содержания: «больных, которые не могут следовать далее, останавливать в городах».

Третий вопрос

Какие на то нужны способы?

Я отвечаю, что два суть способа: первый состоит в уничтожении примечания, включенного в решение комитета 5-го февраля, по коему полицейские врачи должны переосвидетельствовать суждения медиков, членов Комитета, о больных. Второй способ будет состоять в употреблении всей строгости, на которую Комитет может иметь право против медиков членов сего Комитета, касательно сего им вверенного поручения. Ибо без строгости против самих себя Комитет ни в чем не может успевать, и я полагаю, что следует начать примерами строгости к медикам, членам сего Комитета. Если произошло, как то говорят, когда-нибудь злоупотребление касательно оставления арестантов за болезнями, то не менее верно, что часто находятся между арестантами, сданными уже внутренней страже для отправления в Сибирь, такие больные, как сие еще вчера случилось, за которых могли бы взяты быть под суд отославшие их. И конечно, согласно с смыслом Правительства преследовать пренебрежения – а наипаче пренебрежения чего рода – не меньше, как и самые злоупотребления.

Четвертый вопрос.

Какие удобства или неудобства находятся при отправлении больных из губернского замка и других мест заключения в больницу, устроенную на Воробьевых горах?

Я полагаю, что выгоды из сего распоряжения суть неизречимы и что нельзя довольно возблагодарить тех особ, кои возымели и провели в действие столь благую мысль. Я сие говорю из опыта, ибо очень еще помню несчастные последствия, оказавшиеся в 1824 году от стеснения арестантов в остроге; и я уверен, что ничего не было для сей тюрьмы столь необходимо, как устранение из оной больных. Из всех же мест Москвы мне известных не знаю удобнейшего для помещения больных как то самое, где ныне они находятся. Затруднение перевозить больных так далеко должно почитать ничтожным перед существенными выгодами, из сего учреждения происходящими.

Я не без основания думаю и могу уверить, что больных на Воробьевых горах пользуют весьма хорошо, и еще полагаю, что должно предоставить на благоусмотрение главному врачу тюрем, почтет ли он за нужное немедленно по прибытии их отправить больных на Воробьевы горы, или же оставить их на некоторое время в приемной в остроге. Многим больным, между пересылаемыми арестантами, будет уже достаточно позволить остаться на несколько времени просто в тюрьме, где, при отдохновении и при порядочной пище, они скоро оправятся.

Не могу кончить мое изложение способов к сохранению жизни ссыльных, не обратив внимания Комитета на два весьма важных предмета. Существует закон, по коему пересыльные в Сибирь не должны быть приковываемы к железному прут, но чтобы каждый из них особливо имел кандалы на ногах; несмотря же на то, нет ни одной партии ссыльных, приходящей в Москву или оную оставляющий, в коей не было два или три десятка сих несчастных, прикованных к железным прутам. Сии люди почитают это величайшим мучением, могущим их постигнуть, и готовы пасть в ноги, чтобы их только таким образом не сковывали. Были однажды между ними люди, еще выздоравливающие и поистине весьма слабые, которые, видя меня посреди арестантов, прочили, чтобы я их избавил от сих мук. Мое ходатайство было тщетно. Конвойный офицер утверждал, что у него не было для них кандал, и я принужден был снести взгляд как бы презрения, с коим преступники отправились; ибо они знали, что просьба их была законна и что я тут нахожусь по силе закона. Как я знал, что сие злоупотребление токмо некоторых частных лиц, что я сказал конвойному чиновнику – что хотя и не имел я довольно власти помочь сей беде в настоящее время, но чтобы он вспомнил, что судьею его несправедливости есть Бог и что я уверен, что с приездом Князя исчезнут и сии жестоки злоупотребления.

Другая вещь, на которую пожелал бы я обратить внимание Комитета, есть одежда ссыльных. Я нашел, что подрядчики, приносящие одежду ссыльным в Покровские Казармы, поставляют иногда вещи не по образцам; и потому честь имею представить Комитету: не почтет ли он за лучшее просить губернское правление, чтобы оно приказало одевать ссыльных в бытность их еще в Сущевской тюрьме, выгоды от сего были бы те, что одевание сие происходило бы гораздо покойнее для арестантов, как, например после бани; что самое губернское правление лучше бы могло в субботу проверять исполнение данного им в понедельник приказа насчет одежды. И Комитет мог бы наблюдать, нет ли нужды чего дополнить в одежде ссыльных, как, например небольшие починки оной или обуви, что могло бы делаемо быть без больших издержек посредством других же арестантом ремесленных.

Что касается до предполагаемого осушения стен в комнатах острога, я бы желал, чтоб при приведении сего в исполнение последовало бы мнениям г-на профессора Рейса, члена сего Комитета, который чрез свои по сему предмету исследования более по сему предмету сведущ, нежели кто-либо из известных физиков. Однако же, как средства избавлять себя от сырости в строениях, до сих пор еще столько же неверно надежны, сколько неизвестен науке настоящий источник сырости в строениях, то я уверен, что господин Рейс не будет против того, чтобы кроме его способа был испытан еще другой, а именно если в остроге будет отделана и другая комната по способу г-на архитектора Утермарка. Я почитаю предложение его сиятельства князя Михаила Николаевича о предохранении от сырости комнат острога отшиванием оного тесом на свой счет, самым важным и полезным, могущим быть сделанным Комитету для сохранения здоровья арестантов, и весьма сожалею, что намерение сие не могло быть еще приведено в исполнение.

Весьма бы желательно было, чтобы первые сии усилия щедрости и наук в вашем Комитете получили прямое направление к улучшению состояния больных в тюрьмах, и если бы начали сим новым способом устраивать две комнаты под именем приемной или временной больницы – одну для мужчин, другую для женщин.

Федор Гааз.

1829 г.

ЦГАОР Ф. 564б оп. 1б ед. хр. 271

Также печатлось в книге Московский очаг милосердия: святой доктор Гааз. М.: Благотворительный фонд социальной поддержки населения "ЭСКО", 2010 г., С 325-337. без указания архивного шифра и источника перепечатки