Ек.Ю. Лебедева (Кеменкири).

О статье Ю. Лотмана "Декабрист в повседневной жизни"

Давно задуманное – мне все хотелось рассказать, почему, на мой взгляд, от весьма известной статьи Лотмана «Декабрист в повседневной жизни» увы, есть немало вреда?

(Статья в Сети есть, например, тут.

А я ее цитирую по бумажной книжке, разрисованной при прочтении много чем, конкретно этой:

Ю.М. Лотман. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX в.) Спб., Азбука, Азбука-Аттикус, 2014.

Дальше даю только ссылки на страницы)

И параллельно совсем немного загляну и в сторону его же «Бесед о русской культуре» и книги о Пушкине – потому что концепты в чем-то сходны, а вообще-то эти книги – каждая для отдельного разговора.

…Ровно в пятницу две моих коллеги разговаривали на тему «что написать сыну-третьекласснику в сочинении о Пушкине», и одна, надавав другой всяких идей, сказала – а когда вырастет, пусть читает Лотмана, о Пушкине и о русской культуре лучше него никто не написал…

Известная статья названа не была, но вот беда – ее, кажется, сопровождает примерно то же мнение.

Казалось бы, «вред» - понятие откуда-то из худших времен идеологического пресса на науке, пора забыть и пусть расцветают все цветы… Но вот беда. Написал человек статью. Выдвинул в ней некую концепцию. Может быть, она верна, может, нет, может – непроверяемо. Кто-то может с ней согласиться, кто-то нет, кто-то иметь в виду отдельные тезисы…

Беда в том, что пресловутый «Декабрист в повседневной жизни» (вкупе с пассажем конкретно вокруг Пестеля, два варианта которого как раз угнездились в «Беседах о русской культуре» и в «Пушкине» - о чем была отдельная запись, выпадают на меня из самых разных работ в несколько другом ключе. Причем вплоть до самых современных публикаций (сама статья опубликована, ровно 40 лет назад, в 1975 г., в сборнике «Литературное наследие декабристов»). Ругает автор декабристов (в рамках новых веяний) или нет – Лотмана он вспоминает так, как будто это, в общем-то, исторический источник, а не мнение по поводу, как будто человек взял и написал «вот как оно на самом деле было» - и осталось только на это ссылаться. Вот люди и ссылаются, если их исследование посвящено чему-то другому, но декабристов надо упомянуть, то, кажется, лучший способ этот сделать - «а декабристы, как писал Лотман… (делали то-то и вели себя так-то)». То есть получается, что эта статья сформировала в глазах кучи народу образ, как вот эти люди себя вели, что делали и как выглядели. Причем оцениваться этот вид и поведение может уже по-разному, но исходник – написанное в статье – рассматривается как достоверная фактология.

Что, на мой взгляд, увы, не так. Я полагаю, что статья излагает некий концепт автора, и что этот концепт с наличным множеством источников и содержащихся в них сведений соотносится странно. Как в силу самой концепции, так и в силу отбора источников.

И отбора персоналий, кстати.

Шлюмберга сортовая Windsor

Собственно, тут возникает настоящий программный вопрос (о котором в недавнее время было эн новых дискуссий): а «декабрист» - это собственно, кто? Где границы понятия?

Не вдаваясь глубоко – исходно, как видно из самого понятия, оно имело в виду именно петербургское выступление 14 декабря и всех связанных с ним. Но поскольку их биографии – тех, кто не только участвовал, но и был осужден, - далее шли в единой струе с теми, кто никогда на Сенатской не был, потому что был на юге/в своей деревне/где-то еще, но уехал тем же маршрутом по тому же приговору, - то понятие скоро стало включать всех, кто был осужден по итогам следствия тем или иным образом. И наконец, позже уже историки расширили его до прибавления всех, состоявших в тайных обществах, включая тех, кто был в ходе следствия прощен или не замечен. (Что логично, поскольку на периферии малозамешанных кто хоть как-то влетает, кто нет – та еще лотерея). Соответственно, в последнюю категорию попало много участников более раннего Союза Благоденствия, к 1825 году давно от подобной деятельности отошедших. Среди них было, кстати, некоторое количество людей, имевших то или иное отношение к литературе.

Так вот, почему лично меня статья и ее широкое применение совершенно разными авторами вогнала в недоумение.

Дело в т.ч. именно в определении понятия. Лично мое колеблется где-то между двумя – наиболее широким («все члены тайных обществ + все осужденные» - потому что, NB, не все участники того же 14 декабря – члены хоть какого-то общества, например, такие люди как Якубович и Розен – нет) в общем контексте; если речь идет о жизни в процессе следствия/ на каторге/ на поселении – это, соответственно «все привлеченные к следствию/ все осужденные».

И подозреваю, примерно тем же широким определением оперирует большинство тех, кто ссылается на статью Лотмана, применяя ее идеи к любому человеку или множеству внутри этого определения.

А вот каким определением руководствовался Лотман, для меня загадка.

Поскольку статья посвящена в основном событиям до 1825 года включительно (там есть пассаж про следствие, но то, что после, в расчет практически не берется) и довольно много места уделено историям членов Союза Благоденствия – по-видимому, он был ближе к определению «все члены тайных обществ». Но в том-то и беда, что не все.

Так исторически сложилось, что в смысле декабристов Север известнее Юга. Причина – все то же 14-е, оно происходит в столице, а то же восстание Черниговского полка – где-то в полях за Киевом, а большая часть «южан» и вовсе никуда и никак не восстала. Но Следственный комитет (как можно видеть по разрядной сетке) этой точки зрения вовсе не разделял, и многие люди, совершенно точно стоявшие на площади 14 декабря, были сочтены гораздо менее опасными, чем те, которые где-то и когда-то поговорили о цареубийстве и разошлись. И таким образом во множество «все осужденные», причем по довольно высоким разрядам, попало немало людей из Южного общества и Общества соединенных славян, «лицо» соответствующей каторги и ссылки они во многом определяют (возьмем для примера хотя бы Волконского и Горбачевского). И соответственно, когда будут писать «Лотман писал, что декабристы…» будут часто иметь в виду и их.

Так вот в том-то и беда, что автор, на мой взгляд, пишет о каких-то других декабристах.

Когда я в прошлый раз взялась перечитывать статью то, в поисках ответа, о каких же, я вооружилась блокнотом и считала упоминания. С большим отрывом от остальных, список возглавляла тройка (порядок в ней сейчас точно не вспомню): Рылеев, Николай Тургенев и Завалишин. Вопросов у меня нет только к первому. Большинство достаточно важных и известных персоналий Юга упомянуты по разу-два, тех же Славян можно и не искать.

Когда я перечитывала статью в этот раз, то поняла, что браться еще раз за блокнот мне будет лень, а жаль. При подсчете я не учла еще одну персоналию, которая, по субъективному ощущению без подсчета, эту троицу если не обгонит, то выйдет с ней на один уровень – Чацкий. Литературный персонаж, который используется, и много раз, именно как иллюстрация того, как вели себя декабристы.

(Например, «Достаточно сопоставить стиль речей Чацкого и московских «старух» и «стариков», чтобы понять еще одно отличие декабристского языка от языка света». (с 457).

Лотман все-таки не историк, а литературовед – и он идет от людей, которые оставили какое-то литературное наследие - или наследие было оставлено о них. Так что тут логична вся упомянутая троица (Завалишин – конечно, не литератор в строгом смысле слова… но понаписал изрядно, факт; кстати, и в обществе опять же ни в каком не состоял, кроме наглюченного им Ордена восстановления). Не раз упомянуты Федор Глинка, Александр Бестужев, подробно рассматривается эпизод с Чаадаевым (история его отставки)…

Словом, среда столичная, литературная и около того. (Сюда не попадает Завалишин, но он с дальнейшими идеями Лотмана совпал по паре критериев – см. дальше).

То есть первая проблема, на мой взгляд, в том, что исходный материал идет из одного круга людей, а оценивается по результатам другой круг. Между собой они совпадают очень отчасти.

Ведь «декабристы» - это не только столичное общество, а в Петербурге – не только литературное, возьмем молодежь среди моряков и по разным полкам. Общество в Тульчине, например, это совершенно другая история. Кстати, очень своеобразная, штаб Второй армии не похож ни на что иное, в том числе и по высокому «образовательному цензу» - но литературного бомонда там нет вообще. Из южан Лотман упоминает народ в Каменке Давыдовых – потому что им и про них пишет Пушкин. Но все, что мы имеем в Первой армии, от Второй сильно отличается (а это тот же Васильков, где Сергей Муравьев-Апостол, и это все Общество славян – и не только). Да и все, кто сидит в ситуации «я тут с полком в местечке, офицеров сильно меньше десятка, даже в ближайшем городке бываю редко» – это уже совсем отдельный коленкор, будь то хоть какая армия, тут с тоски даже Шервуда или Майбороду за порядочного человека посчитаешь и, что куда хуже, в общество примешь… (Но не о том наша повесть).

Словом, это все – совершенно другие истории, чем те, которые можно рассказать на петербургском около-литературном материале.

И это все - декабристы. И когда говорят «Лотман писал, что декабристы…» имеют в виду нередко именно их. А на мой взгляд то, что он писал, им еще на уровне источника не соответствовало.

Не говоря уже о выводах…

Да, о выводах, точнее, об идеях (потому что они не в финале, а по всей статье). Я уже давно пугаю читателей ими. А что это, собственно, за идеи?

Займусь, пожалуй, выборочным цитированием как наиболее показательным способом их предъявить.

Вот, из самого начала(я цитирую по книге «Бесед о русской культуре», там самое начало главы, несколько абзацев, отличается от отдельной статьи – чтобы ввести ее в бОльшую работу; в «идейном плане» все то же):

«Декабристы проявили значительную творческую энергию в создании особого типа русского человека, по своему поведению резко отличающегося от того, что знала вся предшествующая русская история» (446), «…существовало и некоторое специальное поведение, особый тип речей, действий и реакций, присущий именно члену тайного общества» (447-448).

И что же это за тип?

«Декабрист своим поведением отменял иерархичность и стилевое многообразие поступка. Прежде всего отменялось различие между письменной и устрой речью… Фамусов имел основание сказать, что Чацкий Говорит как пишет». В данном случае это не только поговорка... Он «говорит как пишет», поскольку видит мир в его идеологических, а не бытовых проявлениях». (451-452) [Вот опять Чацкий как пример декабриста!]

В ту же копилку. Про Рылеева: «Каждое его высказывание – программа» (453). (Комментируется случай, где Дельвиг предлагал сходить «к девкам», а Рылеев отказался со словами «Я женат»).

«…бытовое представление представилось бы современному наблюдателю театральным, рассчитанным на зрителя». (455)

Описав эту «птицу говорун», которая «…«гремит» на балу и в обществе, поскольку именно в таком назывании видит… начало преобразований» (457), Лотман довольно долго обосновывает концепт, который у него есть не только в отношении декабристов – что в таком повелении обязательно должна быть ориентация на какой-то литературный идеал.

(То же, в принципе, он пишет об эпохе в целом – в «Беседах о русской культуре», а в книге про Пушкина у него вариация – поскольку Пушкин сам гениальная литература, то он все в жизни делает не просто так, но литературный образец он создает тут же и сам; но тоже ничего не делает просто так, а только с глубоким смыслом.

Вот один характерный пример из последней кучи – у Лотмана есть идея, что Пушкин не просто так пишет жене по-русски и нарочито просто, это он создает реалистическую модель того, «какова должна быть… семейная жизнь поэта» и «упорно ведет Наталью Николаевну к этому идеалу». Например, так:

«Близкая приятельница семьи Пушкиных, блестящая, умная, соединяющая красоту с образованием А. Смирнова, ждет ребенка – Пушкин пишет жене: «Смирнова не бывает у Карамзиных – ей не втащить брюхо на такую лестницу». И это не грубость – это сознательная ориентация на простоту и истинность народной речи». (Ю.М. Лотман. Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя. Л., 1982. С. 200, 203, 213).

Впрочем, книга сия – предмет для отдельного описания…)

Шлюмберга сортовая Chiba Princess

И далее именно вокруг ориентации на литературный идеал он расписывает историю отставки Чаадаева - интересная сама по себе история, в которой есть и останутся несколько темных моментов, потому что они происходили без лишних свидетелей и не описаны, а мотивы и вовсе остались в голове Чаадаева...

Мне только кажется, что Чаадаев – человек сам по себе довольно своеобразный, и какие-то его поступки, хотя бы он и состоял в чем-то из ранних Союзов – еще не повод разбирать их именно как поведение декабриста.

В конце этого эпизода следует вывод: «…мы видим, как реальное поведение человека декабристского круга выступает перед нами в виде некоторого зашифрованного текста, а литературный сюжет – как код, позволяющий проникнуть в скрытый его смысл» (с. 474).

И «литературный сюжет как код» немедленно прикладывается еще к одной истории – отъезду жен декабристов в Сибирь.

Ну да, казалось бы, вот литературный образец, и какой – Рылеев! Дума «Наталия Долгорукая» и поэма «Войнаровский».

Вот натуральный пример разговора декабриста со своей женой о «Войнаровском» и Сибири – из мемуаров Басаргина, сцена в его семье.

Одна беда (которую честно отмечает Лотман) – читавшая «Войнаровского» Мария Басаргина скончалась еще в начале 1825 года. Нет, я не сомневаюсь, что проживи она дольше - поехала бы в Сибирь за мужем, семья там была вполне по взаимной любви, и смерть ее Басаргина сильно потрясла. Но был ли тут определяющим момент прочтения поэмы?

И был ли он определяющим хоть для кого-то из тех, кому представилась реальная возможность уехать – или не уехать?

Лотман пишет «Можно предполагать, что именно дума "Наталия Долгорукая" оказала непосредственное влияние на Марию Волконскую» (477). В качестве аргумента – вряд ли она испытывала глубокую любовь к мужу, у нее не было времени его полюбить.

Факт – история семейства Волконских в этом смысле и правда своеобразна, но где доказательство, что здесь «пробегала» именно дума Рылеева? (А почему, кстати, не сам по себе реальный исторический факт про Долгорукую, в отличие от истории Войнаровского, думаю, куда более известный?) Свидетельств нет. Цитируется Раевский-старший, но у него в качестве причины – отнюдь не Рылеев, а «волконские бабы», сбившие с пути дочь, - но Лотман уверен: ««виновата» была русская литература…»(478).

Еще раз повторюсь – история Марии Волконской действительно сложная, и тут смешано много чувств – и протест, и сознание моральной нормы… И у нас нет никаких данных, что конкретная дума Рылеева 1) была ей прочитана 2) она, а не что-то еще, не данные ей – теми же Раевскими! – характер и воспитание сыграли тут бОльшую роль.

Мало того, в Сибирь уехали еще десять женщин, восемь жен и две невесты.

Лотман о них ничего не пишет, но из концепта получается, что мы и для них должны видеть литературный образец.

Следует ли полагать, что все десять, разных по возрасту, воспитанию и кругу общения, читали Рылеева и прониклись им? И что делать с Полиной Гебль и Камиллой ле Дантю, француженками? Про Камиллу сейчас точно не вспомню, но Полина до конца жизни по-русски знала отдельные слова и выражения. Или к ним нужно искать образец из французской литературы?

И что делать с теми, кто не поехал? Предполагать, что именно они Рылеева не прочли или не прониклись? Или все-таки смотреть на жизненные обстоятельства всех этих людей и искать ответ прежде всего в них?

Шлюмберга сортовая Christmas Charm

Вот, например, две дамы из относительно старшего поколения, о которых я, кстати, почти ничего не знаю в смысле чувств и отношений с мужьями – жены Ентальцева и Штейнгеля. Первая поехала за мужем, а вторая – нет. И у первой на этот момент одна достаточно взрослая дочь от первого брака, а у второй на руках – кажется, десять детей (а еще она родом из Сибири и, возможно, знает соответствующие места лучше и думает о них хуже, но это гадательно, а 10 детей - факт). Думаю, Рылеева можно уже не приплетать.

Далее следует следующий довольно длинный загиб, который у Лотмана всплывает тоже не только здесь (а, скажем, в комментарии к «Онегину»). О том, что чуть ли не все известные нам из той эпохи формы разгула и молодой дури – это не просто так, а проявление «свободолюбивого мышления». Впрочем, не единственная возможная, - и декабристам с ней не по пути:

«Доминирующее настроение политического заговорщика – серьезное и торжественное». (с. 489)

«Декабристы не были шутниками» (491).

Но такими мрачными буками, на счастье тогдашнего общества, были (есть верить Лотману!) только они:

«Бытовое поведение не менее резко, чем формальное вступление в тайное общество, отгораживало дворянского революционера не только от людей «века минувшего», но и от широкого круга фрондеров, вольнодумцев и «либератистов» (491)

«Отменяя господствующее в дворянском обществе деление бытовой жизни на области службы и отдыха, «либералисты» хотели бы превратить всю жизнь в праздник, заговорщики – в служение.

Все виды светских развлечений: танцы, карты, волокитство – встречают со стороны декабристов суровое осуждение как знаки душевной пустоты» (493).

Эти пассажи, кстати, разрушают надежду на то, что Лотман описывает (как видит, так и описывает) какой-то более широкий круг людей, в который входят И декабристы тоже, и в таком широком кругу кто-то может и не совпасть с общим описанием.

А вот корни у нее, подозреваю, глубоко советские, «декабристы – первые дворянские революционеры», и значит, все у них должно быть… гм, не как у обычных людей. А как у «плаЗменных революционеров». Каковому образу и все революционеры последующих лет, будучи живыми людьми, не вполне соответствовали…

Но вернемся к нашим… революционерам.

Я, кстати, не отрицаю, что среди активных членов обществ было довольно много людей, которым карты и «мазурочная болтовня» были примерно низачем. Хотя бы потому, что им было неинтересно, у них просто были другие, занимающие примерно всю голову (где она свободна от вопросов службы и семьи) интересы, и они не делали громких деклараций, а просто занимались тем, чем хотелось…

…или что получалось. Вот есть такой очень часто цитируемый по поводу поведения декабристов случай (в этой книге Лотман его приводит в другом разделе, а в статье только отсылает туда) – Никита Муравьев в возрасте лет двенадцати на детском вечере не хочет идти танцевать, матушка его отправляет, а он ее спрашивает: «Мама, а разве Катон и Аристид танцевали?» Она отвечает ему «В твоем возрасте – да», и он идет танцевать.

Ну вот, казалось бы, какой идеологически подкованный юноша! («Вот на картинке дядя Геркулес, он в сахарницу пальцами не лез…»(с), изззвините).

А тут читает Сули письма Сергея Муравьева за начало 20-х годов, а тот пишет про кузена Никиту, который вновь собрался вступить на военную службу - мол, как же он будет служить, там надо командовать, а у него голоса нет, надо маршировать ровно, а у него слуха нет, с детства не мог пропеть самой простой песни… Судя по упоминанию маршировки, изменял Никите не столько музыкальный слух (или не только он), а чувство ритма. В танцах весьма важное. И получается история не про юного республиканца, а про мальчика, который не хочет идти и делать то, что не получается, но если мама сказала, то придется. (Отношения с матушкой там близкие, а матушка сурова, и это на всю жизнь. Из Сибири Никита, боясь ее обеспокоить, не сообщает ей, что сломал руку, и пишет письма – сломанной рукой; в обморок падает, но пишет.)

В общем, я опять о том, что дело не в декларациях, на мой взгляд, а очень часто – в жизненных обстоятельствах.

Вот, например, ровно дальше Лотман пишет, как суровые декабристы пирам и прочему веселью противопоставляют что-то сугубо противоположное. Например, Рылеев – свои «русские завтраки» с водкой и кислой капустой.

А еще Рылеев держал во дворе дома корову. (Факт, держал, и во время наводнения с трудом загнал ее на второй этаж!) Как считает Лотман – «как факт бытового опрощения». А я вот подозреваю – как источник более дешевого, чем покупное, молока.

У меня нет статистики, во скольких домах Петербурга в это время тоже были коровы (думаю, чем ближе к окраине, тем чаще). Но гораздо позже, уже при совсем других революционерах в Зимнем дворце случился взрыв. И когда стали по этому поводу проверять, что лишнего и неучтенного можно найти по тамошним подвалам и чердакам, то в одном из углов чердака обнаружили корову. На чердаке Эрмитажа, повторяю. Ее держал один из служителей, для себя и семейства. (И не спрашивайте меня, как он решал проблему навоза!) Как вы полагаете, это тоже был факт «бытового опрощения»?

Но отойдем от частностей.

Еще несколько штрихов к портрету декабристов-по-Лотману.

«…декабристы требовали от молодежи героического поведения» (497)

[Странно, что молодежь их не посылала громко и подальше.]

Дальше Лотман надолго углубляется в кишиневскую масонскую ложу «Овидий», где состояли Орлов и Пушкин (потому и углубляется, что Пушкин) и рассуждает о связи «Вакхической песни» Пушкина с этой ложей – не знаю, сомневаюсь, но допустим… А вывод из этого почему-то случается такой:

«В недрах декабристского тайного общества началась, но не успела завершиться выработка своего праздника, противопоставлявшего… вседозволенности либеральной «вольницы» - высокий героический ритуал»(508)

«И если мы представим переживание людей, завершающих ночные политические беседы и споры ритуальным празднеством свободы при восходе солнца, то окажемся в мире высокого энтузиазма, который так важен для понимания декабризма» (507).

…а вот где мы точно при этом не окажемся – так это в реальности. Никаких сведений ни о чем подобном у нас нет. И масонская ложа, какая она ни будь по составу – еще не тайное общество, а стихотворение Пушкина – гм, так его, между прочим, в тайное общество не принимали – разные люди и по разным поводам, одни для сохранения Пушкина, другие – тайного общества…

Еще несколько финальных аккордов.

«Весь облик декабриста был неотделим от чувства собственного достоинства. Оно базировалось на исключительно развитом чувстве чести и на вере каждого из участников движения в то, что он – великий человек. (…)

Это заставляло каждый поступок рассматривать как имеющий значение, достойный памяти потомков, внимания историков, имеющий высший смысл». (513)

«Декабристы строили из бессознательной стихии поведения русского дворянина… сознательную систему идеологически значимого бытового поведения, законченного как текст и проникнутого высшим смыслом». (514)

Шлюмберга сортовая Samba Brazil

«Декабристы… просто отменили то, что не подлежало занесению на скрижали истории» (518) – это самый финал статьи.

…я даже стесняюсь предположить, как же эти люди обедали, умывались и посещали места общего пользования…

И хочется внести свою лепту в обильное цитирование «Горя от ума» - привести то, что приходит на ум при взгляде на все эти тезисы: «Словечка в простоте не скажут, все с ужимкой». Ну и что, что это не про Чацкого?

Да, как иллюстрацию того, что они все себя сознавали великими людьми, приводится эн упоминаний разных лиц, «такой-то был похож на Наполеона». Заметим, это свидетельства людей со стороны (разных: например, протоиерей Мысловский – и Варвара Оленина). И это похожестью пытаются объяснить в том числе их действия. Всегда – задним числом, когда действия уже совершены. И ни разу это объяснение не идет как прямая или «кривая», пересказанная речь самих этих лиц. В роли «такого-то» выступают Павел Пестель и Сергей Муравьев. Как заметил Эйдельман (кажется, все-таки первым) – а позже в какой-то заметке повторил и Лотман – при этом никто не говорил, что Сергей Муравьев похож на Пестеля. (Разве что оба были невысокого роста).

На мой взгляд, это скорей признак эпохи – когда все необычное или влиятельное сравнивают с Наполеоном. Плюс – попытка объяснить себе этих людей, понять упорно не умещающееся в голове – зачем им понадобилось все это? Что им спокойно не жилось? Наполеон при этом тоже необъясним, но так будет хоть аналогия.

И я опять же, не отрицаю, что мысль «чому я не Наполеон?» могла кого-то в те годы подвигать на деятельность (не факт, насколько… наполеоновскую), но про то, что именно эти люди именно его брали себе за образец, нет никаких данных. Следствие их (и всех других) достаточно много спрашивало о том, как они дошли до жизни такой, они и все отвечали, имена «для вдохновения» были разные… Наполеона что-то ни у кого не припомню. Этот персонаж, кстати, у них обоих в биографии имеет некоторое место – в том смысле, что оба против армии Наполеона воевали. И победили. И вот этот собственный опыт «мы в самом деле можем изменить мир к лучшему» мог быть по важнее известной фигуры с руками, скрещенными на груди.

Кстати, раз уж упомянула следственные дела, одно удивление – и одна пропущенная мысль из статьи.

Меня удивило, что к статье о декабристах привлечено все, что угодно, кроме самого обширного источника о них по состоянию «по 1826 год включительно» - кроме следственных дел. Я еще полезла в статью, чтобы поспорить с ней в нашей со Змеёй (Н. Соколовой) статье о следственных делах и о том, как их осмысляют – и вдруг осознала по ссылкам: здесь рыбы нет. То есть вообще. Одна ссылка на фразу Лунина примечаний так на пятьдесят сойдет за случайную флуктуацию.

А про собственно следствие на всю статью есть буквально один абзац: что там у них не было литературных образцов – вот они и растерялись. И не было «свидетелей… которым можно было бы, рассчитывая на понимание, адресовать героические поступки» (с. 478).

А дальше и вовсе странная идея:

«Не каждый мог, как Пестель, принять своим единственным собеседником потомство и вести с ним диалог, не обращая внимания на подслушивающий этот разговор Следственный комитет и тем самым безжалостно губя себя и своих друзей». (с. 479)

…История эпического вопроса «почему они так вели себя на следствии?» - на самом деле совершенно отдельна, неимоверно длинна, и ее, наверное, буду писать не я, хотя бы по той просто причине, что у меня самой этот вопрос никогда не возникал, их спрашивали – они отвечали, и поскольку меня никогда так не спрашивали и, даст Бог, не спросят, не мне им советовать, говорить или молчать.

И история странной идеи, что кучу народа выдал именно Пестель, тоже длинна и не менее странна и имеет, по моему мнению, мало отношения к реальности и к следственному делу. (Длиннее списка, чем в доносе Майбороды, я не видела ни у кого, и тем, по-моему, вопрос снимается). На мой грызуновый взгляд, вопрос опять же имеет только один внятный ответ: он больше отвечал, потому что его больше спрашивали (и отвечал он в основном о тех, о ком его уже спросили). Вы даже не представляете, насколько больше. Их с Сергеем дела вдвоем составляют целый том, причем у Сергея чуть не половина – следствие про Черниговский полк в целом, а у Павла это общее вступление (про Майбороду и компанию), по-моему, куда меньше, остальное все свое.

…я не скажу, что он никогда не обращается… к кому-то помимо Следственного комитета. Но история о последнем апрельском показании, вроде бы «одном из», но оказывающемся последним, толкующем об одной из ситуаций и своих мотивах, но выходящим в итоге на слова «Сие есть совершеннейшая Истина» - это тоже очень отдельная история. Но перед этим абзацем (единственными не-косыми строчками, которые я вообще у него видела) есть все следственное дело. Где, как и у всех других, ответы обусловлены вопросами, а еще – разными, вполне человеческими желаниями. Например, объяснить, что ничего ужасного и человеконенавистнического тут не затевалось. Вот разве что из мотивов, актуальных в этом деле, надежда выжить, боюсь, отбывает раньше, чем у многих.

...но я вообще-то о Лотмане, да?

Так вот, это абзацное обращение к следствию, как видите, аж на два удивления меня развело.

Не считая еще одного – человек конструирует каких-то странных декабристов, которые все говорят и делают с высшим смыслом и серьезным лицом (таким себя, кстати, описывает в своих многочисленных писаниях Завалишин – поэтому он тут пришелся ко двору; правда, вопрос о достоверности его текстов… гм, сложный, в смысле никогда не понятно, сколько он тут наврал – много или очень много?). Человек использует для этого разные источники, в том числе лично к декабристам прямого отношения не имеющие (поэзия Пушкина и Грибоедова, например). И вообще не пользуется тем, что они в самом деле написали – и сами о себе.

Хотя, учитывая многие СТРАННЫЕ интерпретации, растущие из некритически надерганных цитат из следственных дел – может быть, и хорошо, что не использует? Результат-то и без них получился достаточно глючный…

У нас со Одной Змеей (Н. Соколовой) было некое разногласие по поводу полученного Лотманом результата. Мне казалось, что он описал некое множество людей – приделывая к ним свои странные интерпретации, но все-таки множество какое-то реальное, только назвать его нужно не «декабрист», а «болтун петербургский окололитературный». А Змея говорит, что не бывает «людей с таким выражением лица» в принципе.

Но, в общем, если идти прямо по выводам автора, а не по выборке его источников, то, пожалуй, и правда не бывает.

В частности, потому, что любая концепция, взятая «с потолка», привинченная к материалу сверху, а не извлеченная из очень большого количества этого материала, вместо отблесков реальной картины показывает нам картинки из головы автора концепции. И больше говорил о нем, чем о предмете его исследования.

Поэтому на данном этапе могу посоветовать одно. Если вы хотите узнать, каким был «декабрист» в повседневной жизни, то сначала определитесь, какой именно декабрист. А потом смотрите своими глазами читайте показания, письма, воспоминания. Мнения у разных прочитавших будут наверняка разные. Но, по крайней мере, между ними и текстами не будет стоять лишняя «искажающая призма» и показывать людей, которые все делают с глубоким смыслом и возвышенным выражением лица, даже солят кашу, и других призывают к тому же, и им еще почему-то морду не набили.

И эта картинка сама по себе пусть бы и существовала в чьей-то голове – лишь бы куча людей не считали ее истиной в последней инстанции!