А. А. Карасев. Левый глаз императора Николая Первого//Исторический вестник, 1902, №7, с. 106-108

Левый глаз императора Николая I

Покойный Василий Алексеевич Митрофанов, во время нахождения моего в донском учебном казачьем полку, которым он командовал в 60-х годах минувшего столетия, разсказывал мне следующее о службе своей в Варшаве, где он два раза состоял ординарцем при императоре Николае Павловиче в конце ЗО-х или начале 40-х годов.

[Митрофанов впоследствии был окружным атаманом Черкасского округа и новочеркасским комендантом. Скончался в 1893 году. Авт]

«По окончании курса в университете, — говорил Митрофанов,— я был записан в один из донских полков, назначенных в царство Польское, где тогда же и произведен в офицеры. Освоившись, как следует с военною выправкою, я вскоре прослыл за хорошего наездника, а порядочные средства, которыми располагал мой отец, дали мне возможность иметь прекрасную фронтовую лошадь и всю амунищю и сбрую, что называется, с иголочки, чем вследствии нищенского жалованья мог похвастать редкий из офицеров тогдашних донских армейских полков. "Чрез год службы моей в Варшаве получено было известие, что в скором времени туда прибудет император и, как нужно было ожидать, произведет смотр всем бывшим там воинским частям. Полковой командир мой, порядочно перетрусив, тогда же предложилъ мне, если потребуется, быть царским ординарцем. Я с удовольствием согласился, будучи уверен, что не ударю лицом в грязь, и с нетерпетем ожидал прибытия государя. Чрез несколько дней после приезда императора назначен был смотр нашему полку. И походный атаманъ, и командир полка, накануне смотра понадавали мне множество советов: как сказать, когда остановить свою лошадь пред государем, как смотреть на него, как салютовать, рапортовать и проч. Все это мне хорошо было известно и без них. Перед выходом полка на площадь командир три раза перекрестил меня своей дрожащею рукою. Заметная растерянность моих начальников не вызывала у меня и тени робости; если я и беспокоился, то единственно о том, что могу не получить от императора усиленного одобрения, которое, как я был уверен, вполне заслужу. И вот лихо понес меня мой парадир, лихо, как вкопанный, остановился он на известной дистанции; не менее молодецки я отсалютовал, глядя прямо в глаза государя, громким голосом и внятно произнес известный рапорт: «к вашему императорскому величеству от донского казачьего № (такой-то) полка на ординарцы наряжен». Но между тем временем, как я остановил коня и окончил приведенную фразу, прошло с десяток секунд. За это время взгляд мой, вперившийся в глаза императора еще до начала словеснаго рапорта, вскоре невольно упал сначала на грудь государя, а потом на гриву его коня. При всей моей смелости я не мог выдержать ужасного блеска, его левого глаза, из которого ярко светился конец докрасна раскаленнаго гвоздя и прожигал мои глаза. Несмотря на краткость времени, я усилил сравнить этот левый глаз с правым; но в этом последнем, кроме строгого спокойствия, я ничего не заметил; что же касается левого, то он пронизывал насквозь и мог привести в трепет даже не робкого человека... Спросив мою фамилию, государь отрывисто произнес: «хорошо», и осведомился, не служил ли я в гвардии. Это короткое и обыденное «хорошо» далеко не удовлетворило меня, а вопрос о гвардии прямо оскорбил: точно xopoшие наездники могут быть только из гвардии. И походный атаман, и командир полка, а особенно товарищи-офицеры были в восторге от моего дебюта; но я сам чувствовалъ в себе полный упадок духа, хотя никому не дал возможности заметить это. Когда я пришел домой, то предался своей думе и горько упрекал себя в том, что не выдержал царского взгляда, точно девица какая,опустил свои глаза вопреки воинских правил. Долго думал я о левом глазе императора, улегшись на кровать и погасив свечу, и после усиленных размышлений решил, что у государя такие жгучие глаза оба; левый же показался мне ужасным только потому, что я остановился нисколько влево от фигуры императора, правый глаз которого смотрел на меня не прямо, а искоса, почему и огонь его не был столь пронзителен, как блеск левого глаза. Но так ли это? На проверку такого заключения моего не имелось надежды, а спрашивать у кого либо мне не хотелось из-за опасения обнаружить свою тайну. Однако же вскоре я был обрадован известием, что смотр всем войскам и нашему полку повторится.

Снова получив назначение на ординарцы, я с бодрым духом и неудержимым желанием проверить свое недоумеше вьехал в поле. Наш полк стоял на левом фланге, и пред тем, как до него дошла очередь, мы все услышали серебряный, громкий, отчеканивающей каждое слово, голос императора, производившего разнос одному начальнику кавалерйской дивизии за фронтовые неисправности. Но вот наступил и мой момент. Полагая, что государь взволнован, а потому глаза его еще сильнее засветятся огненнымъ блеском, я собрал все свое мужество, имея пред собою заранее начертанный план: остановиться пред ним так, чтобы мое лицо было параллельно его лицу; за несколько сажен до остановки начать смотреть ему прямо в глаза до тех пор, пока не кончится церемония, причем произвести сравнение левого его глаза с правымъ. Все это исполнил я микроскопически точно. Вперив глаза свои в глаза императора еще за несколько сажен до остановки, я заметил на лице его еще не улегшуюся разгневанность и остановил коня так, что мое лицо было en face к лицу государя, смотревшего на меня обоими глазами в одинаковом направлении. Пока я отсалютовал и отчетливо-медленно произнес известную фразу, я несколько раз попеременно впивался обоими глазами то в правый, то в левый глаз императора и заметил: правый глаз был гневен, но смотрелъ, не имея в себе решительно никакого пронизывающего блеска, а левый — все тот же горяшдй уголь, все тот же раскаленный гвоздь, пронизавший меня насквозь и еще сильнее, чем в первый раз. Произошло то же самое: последние слова словесного рапорта и поднятие шашки к лицу по окончании его произведены были мною уже при опущенном книзу взоре, который я, как ни усиливался, не в состоянш был поднять до уровня глаз государя. Только тогда я убедился, что левый глаз императора был снабженъ от природы какимъ-то особенным сиянием, на которое, несмотря на усилия, можно было глядеть впродолжение только двух, много трех секунд... После того мне ни разу не пришлось видеть императора Николая Павловича, и я остался при полной уверенности, что глаза его были не одинаковы; что же касается его левого глаза, то до самой смерти своей я не забуду его насквозь пронизывающего блеска, могущаго привести в смущение не только людей робких, но и таких, как я, принадлежащих не къ трусливому десятку».

А. Караеев.