А.В. Тыркова. Анна Павловна Философова и ее время (отрывок из статьи с фрагментами дневника Вл. Философова)//Сборник памяти А. П. Философовой, т. 1, Пг, 1915, С. 57-59

Вл. Философов. Дневник

...Только через полтора года после этого берется он опять за свою тетрадку, чтобы начать заносить в нее впечатления от своей поездки в Сибирь.

«Снова начинается прерванный дневник мой уже не на плоских и туманных берегах родимой Невы, а далеко от нее в семихолмном град, в древней столицй Poccии, Москве. Слишком год и пять месяцев прошло с тех пор, как я не брался за перо и не раскрывал этой тетрадки, потому что жизнь моя текла так же однообразно и так же несносно, как и прежде. Как вдруг прослышал я, что назначен для ревизии Восточной Сибири сенатор Жемчужников. В надежде отделаться о скучного Сената я отправился к нему и просил его взять меня с собою. Он обещал».

Жемчужников заболел и вместо него был отправлен И. Н. Толстой, который и принял молодого Философова в число своих чиновников (23 янв. 1843 г.).

Во время этой командировки Вл. Философов вел очень интересный дневник, полный, наблюдательности и вдумчивости. [Далее в тексте статьи следует примечание:"Дневник этот предполагается со временем опубликовать полностью и поэтому я не делаю из него больших, выдержек " - к сожалению, дневник так и не был опубликован, так что что мы имеем в итоге то, что имеем - прим. М.Ю. ] Многие записи лишний раз указывают на преемственность, которая шла от декабристов, медленно угасавших по сибирским дебрям, к следующему поколению честных русских людей. Это был еще только 1843 год, над Россией тяготела самая густая Николаевская реакция, ни о каком помиловании не могло быть и речи для мятежников 14 декабря. Власть следила за ними с той напряженностью, с которой следят. за опасными врагами. А молодой петербургский чиновник, кончивший курс в привилегированном училище, где профессора боялись вслух сопоставить слова — императоръ и рабы,— юноша, которому и отец, и наставники старались внушить слепое повиновение начальству, вопреки всем этим внушениям видит в. декабристах не государственных преступников, а героев гражданственности новой и почтительно склоняется перед их нравственной силой. Он осматривает в Минусинске строющуюся тюрьму, тесную и мрачную, и записывает в дневник.

«Страшно подумать, что в этих стенах будут мучиться не преступники, а жертвы убеждения, люди, которых потомки, может быть, прославят мучениками добродетели и религии. Этот дом лyчший по всему Минусинску. Бедная страна, где тюрьмы служат украшеньем городов» (27 мая 1843 г.).

Уважение и к идеям декабристов, и к ним самим усилится и углубится при личных встречах с ними. Вл. Философов в Троицын день записывает:

"Видел в церкви государственных преступников, Крюковых и Мозгалевского. Очень порядочные лица. Кто плешив, кто сед, а приехали сюда почти мальчиками (30 мая)"

Месяц спустя он знакомится с ними у Окружного начальника.

«Видел государственного преступника Крюкова 1-го. Играл с ним в preference. Сановитая, благородная наружность, высокий рост, с проседью волосы, приятный разговор, тотчас показывают, что этот человек родился не для того, чтобы заглохнуть в Минусинске. Здесь много его товарищей. Брат его, высокий, худощавый мужчина в усах, с пребольшой лысиной, кажется, совершенно примирился со своим положеньем, торгует хлебом, скотом и составил порядочное состояние. Киреев среднего роста в усах с проседью, лицо болезненное и печальное. Тяжело смотреть на него. В истасканном нанковом сюртучишке, летом в какой-то теплой неуклюжей фуражке, в личных сапогах. Он занимается рисованием. Ни копейки денег, воспоминание о прошедшем, горесть настоящего, все соединяется вместе, чтобы его мучить. Мозгалевский небольшого роста, в усах, почти совсем седой, обременен огромным семейством и нищ как Ир. В Шуше (деревня в 65 верстах от Минусинска) живет также государственный преступник Фаленберг, бывший полковником генерального штаба, флигель-адьютант, женатый на одной из красивейших женщин, на дочери генерала Раевскаго, сыновей которого, за историю 14 декабря, Государь простил из уважения к заслугам отца. Странный случай, каким образом он былъ замешан в эту историю. Мне разсказывал про это Голенищев-Кутузов, 10 лет живший с ним вместе. Он жил съ женой в Вильне. Некто Барятинский, придя к нему в один вечер, пригласил его участвовать в обществе, которое имеет целью уничтожать все злоупотребленья и защищать невинных. — «Я не прочь ни от чего доброго,—сказал Фаленберг». «Когда разгорелся бунт, жена его была больна. Припомнив короткость связей своих со многими из виновных и боясь быть схваченным у постели умирающей жены, он едет в Петербург. Братъ жены его, Раевский, прощенный по особой милости государя, приезжает к нему и советует явиться прежде вызова к графу Бенкендорфу, говоря, что всех, кто сознается откровенно, прощают. Но мне не в чем сознаваться. — Ты запирательством можешь погубить многих,—говорит ему Раевский,—не выдавай товарищей, мы все согласились сознаться в одном и том же, одно только множество преступников, вероятно, остановило государя сделать примерное наказание. Не сослать же ему в Сибирь целого дворянства. Не выдавай товарищей, говори то, что и мы; я во всем признался и, видишь, уже на воле.—Горя нетерпением поскорее свидеться с женою, Фаленберг, хорошенько ничего не обдумав, идет, путает на себя небывальщину и попадает в каторжную работу. Неблагодарная жена его выходит замуж. Он делает еще лучше, женится в Шуше на простой казачке, отращивает бороду, надевает серый кафтан и пашет пашню. Говорят, что в нем уже нельзя узнать прежнего человека ".

«Мозгалевский попал еще случайнее. Быв в одной компании молодых людей, он лег на диван и заснул. Его толкают и приказывают присягать. Напрасно бедный уверял всех, что он ничего не слыхал. Нет, ты притворялся, говорят ему. Присягай, или живой не выйдешь из этой комнаты.

«В Тесинской волости живет еще Государственный преступник Тютчев. О нем ничего не знаю и не видал. Грустно смотреть на этих людей.

«Крюков старший был адъютантом у Витгенштейна. После того, когда его и брата его провозили скованными через Нижний Новгород во время самой ярмарки, отец его был нижегородским Генерал-Губернатором. Старик жив и поныне. Сколько талантов, надежд несбывшихся, обманутых ожиданий, погибло от этого необдуманного порыва юношеского энтузиазма. Пора бы накинуть завесу забвения на эти давно прошедшие времена». (26 июня 1843 г.).

Фактическая сторона записанных им рассказов, вероятно, требует немалой проверки, но тон их очень характерен для того почтительного, склонного к легенде, отношения, которое вызывали к себе герои 14 декабря.

Вл. Философов не раз принимал, у себя Киреева, и Крюкова, считая беседы с ними как бы отдыхом среди темных впечатлений сибирской дикости. «Разговор, с Киреевым поучительный; это начитанный, толковый и приятный человек, но также сокрушила бедность. А чем бы, может быть, он был?»

Со слов Киреева рассказывает он о трагическом конце декабриста Арбузова, который был поселен в поселок, в Назаровской волости, где буквально умирал с голода и питался только рыбой, которую сам ловил. Когда он заболел, хозяйка дала ему взаймы несколько рыбок, а потом перестала давать. «В мороз в 30 градусов, он, больной, отправился ловить рыбу, стал прочищать старую прорубь, но слабые силы изменили ему, он упал прямо в воду, выкарабкался, но не пошел домой, продолжал ловить рыбу, закинул бродец и, к счастью, поймал нужное количество для расплаты с хозяйкой. Придя домой, он прехладнокровно заплатил ей свой долг и сказал, что больше ни в рыбе, ни в чем нуждаться не будет. Она подумала, что он намекает на то, что к нему присланы деньги и пошла было за ним ухаживать. Он лежал уже мертвый на постели. Так, на 48 году жизни, погиб этотъ человек (умный, любезный и основательных сведений) в глуши и забвении, и подвиг его —разве эта рыбная ловля не подвиг? — разносится только в отдаленном околодке Сибири» (17 июня 43 г.).

Общение с жившими в Мииусинске декабристами очень скрасило пребыванье Вл. Философова в глухом, темном городишке. Перед отъездом он пишет:

«Провел последний день у Овцына (окружной начальник). Простился с добрыми Крюковыми и Киреевым. Тяжело было расставаться с ними, почти без всякого сомнения навсегда. У Овцына есть одна благородная черта, это вежливое обращение его с государственными преступниками». (11 августа).

При дальнейших своих разъездах по Сибири, Вл. Философов знакомился и с другими декабристами. В Красноярске он «провел вечер у Вас. Льв. Давыдова, одного из любезнейших людей нашего времени, зарытого по произволу судьбы в Сибирской глуши». (6 дек. 1843 г.). Каждый раз как он соприкасается с кем-нибудь из государственных преступников, он испытывает горечь, что такие люди, одаренные, богатые духом, любящие свою родину, осуждены на бездействие и мертвенную оторванность от жизни. В Иркутске два раза он навестил Артамона Муравьева. «Прекрасная фигура, седые длинные волосы и усы. Любезность, ум и доброта. И все это погребено в глуши сибирской деревушки». (Февраль 1844 г.). Последняя, записанная им, встреча с декабристами произошла в Селенгинске. Он заехал туда нарочно, чтобы повидать братьев Бестужевых. «Они живут на противоположной от города стороне реки, в хорошеньком и чистом домике. Николай Бсстужев умный и любезный человек. Наружность приятная и благородная, разговор отборный и увлекательный. Он чудесно рисует, механик, химик, астроном. Михайло напоминает армейского офицера. Видел у него замечательную галерею портретов всех государственных преступников, которые очень все похожи. Из тех, которых не знаю, многие лица удивительно хороши. Якубович со шрамом на лбу, черными, пламенными глазами, Кривцов модель Аполлона, Швейковский, храброе, благородное воинское лицо, Барятинский, тип русского вельможи, Вадковский, физиономия задушевная, выразительная и т. п. До половины первого просидели мы у несчастных изгнанников и в путь» (февраль).

На обратном пути, после того как он побывал в Кяхте, где с любопытством приглядывался к китайским порядкам, Вл. Философов познакомился и с другими декабристами. Но дневника в это время он уже не вел, только набросал черновой конспект, который, должно быть, предполагал позже развить. Среди других записей стоит: «Обед у Трубецкого».

На этом кончается дневник, который сам по себе является ценным историко-бытовым документом для характеристики русской жизни первой половины XIX века...