Драшусова Е. А. Воспоминания Е. А. Драшусовой (1842—1847) / Публ., [предисл.] и примеч. С. Бойко // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв. Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ; Рос. Архив, 2004. — [Т. XIII]. — С. 173—238.

Е.А. Драшусова

Открывок из воспоминаний

До отъезда еще моего в П<етербур>г княгиня Щербатова, жена генерал-губернатора, женщина превосходная в полном смысле слова, замыслила учредить общество “Попечительство о бедных” — “Société de Patronnage”. Алек<сандра> Иван<овна> по своему положению в свете, приветственному характеру и сочувствию ко всему доброму принимала живое участие в возникающем обществе. Она, всегда пристрастная ко мне, шагу не делала без меня, и мы имели много длинных совещаний, иногда втроем: княгиня Щербатова, Алек<сандра> Ивановна и я, иногда приглашали кого-нибудь из людей почтенных, которые могли дать добрые советы. Проект общества был составлен и послан на утверждение Государя. Кроме того, в Москве под представительством кн<яги>ни Щербатовой учреждено было Дамское общество посещения тюрем. Жена гражданского губернатора, г-на Синявина ¹, львица почти европейская, принимала в нем большое участие: шумно суетилась и тревожно хлопотала. Под влиянием романа Евгения Сю “Les mystères de Paris” (“Парижские тайны”) московские модные дамы с каким-то увлечением занимались преступниками и, посещая тюрьму, надеялись все отыскать.

Мне поручен был тюремный замок на Воробьевых горах за Серпуховскою заставой. И я ходила туда каждое воскресенье. Надобно сказать, что значил пересыльный замок. На Воробьевых горах были построены бараки, обнесенные высокою деревянною стеною. Это было центральное место, куда приходили преступники из 22 губерний. Тут они оставались недолго, говели, отдыхали. Больных клали в больницу, те, которые могли подавать какие-нибудь основательные просьбы, имели право это делать. Отправка в Сибирь была по воскресеньям. Я ездила туда иногда с Коптевым, которого еще не знала, но потом упрекала себя в том, что могла хотя короткое время ошибаться насчет этого человека, олицетворявшего лицемерие и подлость.

В пересыльном замке я всякий раз встречала Ф. П. Гааза, человека вполне евангельского. В его старческом лице выражалось столько доброты, что на него нельзя было смотреть без какого-то отрадного чувства. Он был так высок нравственно, в нем было столько любви и правды, что его обожали даже люди, погрязшие в пороки и ожесточенные преступлением, он и на них благодетельно действовал. Сильное впечатление произвели на меня первые посещения замка. Обыкновенно мы приходили в мужское отделение. Гааз подходил к каждому, не только с благосклонностию, но даже с нежностию говорил с несчастными этими, давал советы, утешал, выслушивал жалобы, просьбы, раздавал по усмотрению книги, теплую одежду, деньги. Тут также другие посторонние приносили подаяние разного рода. Известно, что купцы и коренные русские люди любят находить заключенных, помня слова спасителя: “Я был в темнице, и вы посетили меня”. В женском отделении бывало много женщин с детьми, и хотя я не была еще тогда матерью, но приходила в ужас, представляя себе, какие страдания должны были переносить эти бедные существа в продолжении нескончаемого долгого пути. Обойдя все балаганы, к 12 часам все собирались в мужское отделение. Священник приходил, служил напутственный молебен, благословлял, окроплял всех водою.

Тут поодиночке выходили из балагана и по кличке становились шеренгой на дороге. В это время привозили сани, которые нагружали поклажей, сажали детей и женщин, слабых или не совсем здоровых. Начиналось прощание — у здешних или близких губерний были родные и знакомые, приходившие проводить. Гааз еще раз обходил всех, прощался с каждым, говорил каждому доброе напутственное слово. Раздавался барабанный бой, и печальное шествие выходило из ворот пересыльного замка, чтобы пройти Москву и ночевать на этапе Рогожской заставы. Я описала отправление из Рогожского этапа (“Современник”, 1858 год). Проводив этих несчастных, мы отправлялись в отделение, где перекликали вновь пришедших. Коптев, как член тюремного комитета, садился за стол и поверял списки, Гааз, я и другие члены садились возле. Коптев читал имя, преступление и степень наказания. Солдат кричал имя, и несчастный выходил. Помню, что раз мне сделалось дурно, когда прочли: такой-то Василий Петров за смертоубийство наказан 600 ударами сквозь строй. Преступник явился. Он был ни в чем невредим. По окончании этой страшной переклички мы помещали в больницу, находившуюся напротив тюремного замка вне ограды. Там заболевшие преступники лечились и содержались очень хорошо.

Посещая пересыльный замок, я узнала Россию так, как бы никогда не узнала.

Сколько глубоких язв, отвратительного злоупотребления, тупоумия и нищеты! Жалко, что не писала хроники пересыльного замка, збиралась несколько раз. Но имела тогда столько забот по попечительству, что не имела время. Теперь много забылось и не представляется так живо, как тогда. Посещения пересыльного замка сильно занимали меня, я получила много пожертвований для раздачи там, и в продолжение недели девушки мои постоянно шили теплые кофточки и тапочки для детей. Каждое воскресенье мы встречали в замке каких-нибудь посетителей, приезжавших взглянуть на это печальное зрелище. Иногда путешественников-иностранцев, даже артистов я видела в пересыльном замке, первых певцов итальянской оперы, приезжавших в Москву давать концерт.

Молва о высокой добродетели Гааза привлекала многих. Хотелось взглянуть на этого святого человека в его высоком подвиге. В пересыльном замке я сблизилась также с Алек<сандром> Ник<олаевичем> Львовым ², который впоследствии сделался самым искренним моим другом. Он также всею душою был предан пересыльному замку. Потом я имела утешение ездить с ним туда вместе, и экипаж наш был загружен шарфами, рукавицами и всякою всячиною. У Алекс<андра> Ник<олаевича> был огромный запас теплой одежды для этих несчастных. Иногда он посылал целый воз вперед. В мое время заботливостью комитета были произведены некоторые улучшения. Преступники начали содержаться гораздо опрятнее, поставлены были столы, которых прежде не имелось, и все обедали вместе по-христиански. Нанята была женщина, которая имела особенный надзор над содержимыми в женском отделении, читала им нравственные и духовные книги. Старались также, чтобы подобные чтения происходили в мужском отделении. Устроили, что до самой Сибири дети и слабые женщины ехали в закрытых кибитках, защищавших их от непогоды, а не в открытых санях, как прежде. В подвальном этаже церкви, построенной купцом Прохоровым, устроили школу, куда приходили дети, содержимые в пересыльном замке, проживавшие иногда там не неделю, а несколько лет, часто по болезни или для каких-нибудь справок. При них часто находились дети. Чтобы избавить их от праздности, от дурного общества, от соблазнительных разговоров, их посылали в школу, где они проводили целые дни под надзором священника и его жены, учились грамоте, закону Божию, девочки сверх того работали. Множество преступников прошло перед глазами моими, в некоторых заметно было раскаяние, некоторые упорно не сознавали своего преступления, по большей части отвечали: “По навету страдаем”. Я почти не встречала людей, которые бы возбудили что-нибудь другое, кроме общего сострадания. Помню только одного молодого человека, воспитывавшегося в каком-то земледельческом заведении, которого господа ссылали в Сибирь за то, что он против них написал жалобу крестьянам. В этом молодом человеке было что-то благородное, проявлялось религиозное чувство и желание добра. Я достала ему все книги, которые он пожелал иметь, и маленький математический инструмент.

Я ездила в стан Рогожской заставы проводить его. Да еще в больнице я заметила девушку довольно интересной физиономии, которая несколько лет содержалась по подозрению. Она была полька и служила горничной в доме, где украли шкатулку, подозрение пало на нее. Она была очень болезненна и долго лежала в больнице. Я всякий раз навещала ее, и она очень меня полюбила и все писала ко мне стихи. Я взяла ее к себе на поруку, послала за ней возок, и она была очень счастлива, когда приехала ко мне. Впоследствии я выхлопотала ей паспорт. Она отлично работала, и вначале я ей была очень довольна, но потом она оказалась воровкой и большой негодницей. Она, впрочем, нашла себе хорошее место.

Посещения мои пересыльного замка год от году становились реже и совсем прекратилися, когда княгиня Щербатова перестала быть председательницей и место ее заступила новая генерал-губренаторша, г-жа Закревская ³. Впоследствии общество это совсем уничтожилось.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹1. История Синявиных чрезвычайно поучительна. Они оба имели все условия для счастливой жизни: состояние, положение в свете, детей. Г-жа Синявина была прекрасна собой, он был умен и имел, говорят, благородные стремления, но тщеславие погубило их обоих. Они всегда жили сверх состояния, старались блистать, достигать высших почестей и кончили так трагически: когда он был товарищем министра, обстоятельства его совершенно расстроились, притом же он имел какую-то неприятность по службе — не вынес и зарезался. Несчастная вдова, совершенно разоренная, принуждена была на несколько лет запереться в каком-то уцелевшем именьице. К несчастию, в России эта история общая многим, хотя не всегда кончается такой катастрофой, но если не имеют решимости одним разом кончить с жизнью, за то терзаются до последней минуты и мучат других и обижают других (Прим. авт.)

²Львов Александр Николаевич (1786—1849), тайный советник, камергер и кавалер. Его жена Наталья Николаевна (урожд. Мордвинова) (1794—1882) — родная тетка А. А. Столыпина-Монго, родственника и друга М. Ю. Лермонтова.

³ Закревская Аграфена Федоровна (урожд. графиня Толстая) (1800—1879), жена московского генерал-губернатора А. А. Закревского. Воспета А. С. Пушкиным и Е. А. Баратынским.