Письма братьев Борисовых, 1838-1841 гг.// Декабристы о Бурятии, Улан-Удэ, 1975 г., с. 178-196

№ 1

Петровский Завод. 10 сентября 1838 г.

Любезные сестрицы Елизавета Ивановна и Анна Ивановна, десять лет мы провели с братом в томительном ожидании получить какое-нибудь известие о вас и наших родителях, и как не тягостно было наше тюремное заточение, но не иметь никакого известия о родных, не получать ни одного ответа на все наши письма было гораздо тягостнее, вы можете себе представить, сколько различных предположений наделал я в это время, чтоб объяснить ваше упорное молчание. Княгиня Мария Николаевна Волконская, принимая в нас участие, несколько раз писала к нашему батюшке и ко всем нашим знакомым, но ее письма всегда оставались без ответа. Наконец, один из добрых наших товарищей Иван Иванович Пущин, который тем же просил своих сестер и родственников узнать о вас, получил нынешнего года 9 сентября письмо от г-на Малиновского. Из этого письма я увидел, что вы еще живы и живете в Баромле одне. Не знаю, как назвать то чувствование, которое произошло в душе моей при получении этого известия. Думаю, что я был более огорчен, чем обрадован. По крайней мере мне кажется, что неприятные ощущения брали верх над приятными и заглушали их совершенно. Я всегда полагал, что ваше положение незавидно, но никогда не воображал вас в бедности и лишенными всякой поддержки. Это меня крайне опечалило — однако ж, теперь я обдумал все. Печаль моя уменьшилась, и я очень рад, что мы можем снова писать друг другу. Наша переписка доставит нам нравственную выгоду взаимного утешения, а может статыся, со временем я буду иметь средство доставить вам и существенную выгоду.

Надобно сказать вам, любезные сестрицы, что правительство никогда не запрещало нашим родственникам и даже знакомым писать к нам и получать наши ответы через дам, которые решились разделить изгнание с своими мужьями. Почти все товарищи моего заключения ведут таким образом постоянную переписку со своими родными без малейшего препятствия со стороны правительства с приезда нашего в Сибирь. Поэтому вы можете писать к нам, когда [вам угодно, адресуя письма на мое имя Иркутской Губернии в Петровский Завод. Наши письма идут через Петербург и никогда не могут затеряться на почте. Что же касается до меня, я буду писать к вам всякой месяц до отъезда на поселение через княгиню Катерину Ивановну Трубецкую, которая по доброте своей не откажет нам в этом удовольствии, а с поселения всем нам позволяется писать самим — тогда вы станете получать от нас письма, написанные моею рукою или рукою моего брата.

Может быть, вы «е знаете, что через десять месяцев, то есть 10 июля 1839 года, кончится день нашего тюремного заточения, и мы будем поселены в Сибири, но где? Это узнаем при отправлении. В это время я уведомлю вас о месте нашего поселения и пришлю вам новый адрес.

Я не спешу описывать нам настоящую нашу жизнь, мое письмо без того уже очень длинно — скажу только,что мой брат и я совершенно здоровы и никогда не забываем вас. Прощайте, любезные сестрицы, обнимаю вас... и ожидаю с нетерпением вашего ответа. Остаюсь

навсегда любящим вас братом

П. Борисовым.

P. S. Поблагодарите от нас графа Абрама Гавриловича [...]¹ за участие, которое он принимает в вас, или найдется случай, то кланяйтесь от меня и моего брата Николаю Савичу, Надежде Савишяе Романовым и Юсифу Васильевичу Ильинскому, вероятно, они помнят друзей своего детства. Это письмо по болезни княгини взялась написать к вам Мария Казимировна Юшневская.

Послало сентября 20.

ЦГАОР, ф. 279, on. 1, ед. хр. 207, л. 12—13 об.

№ 2

Петровский Завод. 22 октября 1838 г.

С тех пор, как я получил известие о вас, любезные сестрицы Елизавета Ивановна и Анна Ивановна, сердце стало мое полнее и мысли мои чаще бывают заняты будущим, горестные чувствования потери наших родителей мало-помалу ослабевают и место их заступает удовольствие думать о вас и мысленно разделять с вами свои печали и радости.

П. Борисов. Вид камеры И. Пущина в Петр. заводе

Наша теперешняя жизнь однообразна, в ней трудно найти предмет для разговора даже с тем, кто нами интересуется; я так выучил тюремный наш быт, так привык к его бесплодности и единообразию, что мне кажется, в нем нет ничего и ни для кого нового и любопытного. Я думаю, что наша растительно-идеальная жизнь известна всякому так же хорошо, как самому мне и, в самом деле, если бы вам вздумалось спросить меня, что я делаю сегодня, то же, что за десять лет назад,— был бы мой ответ. Скажите, стоит ли о ней говорить.

Но мне приятно беседовать с вами и, чтобы продолжить то удовольствие, я хочу рассказать вам о Сибири. Она гораздо занимательнее нашей жизни. К тому же вам, наверное, будет любопытно узнать что-нибудь о крае, в котором я с братом провел двенадцать лет. Начнем с климата, который девица Торсон, сестра одного из моих товарищей, недавно приехавшая из Санкт-Петербурга к своему брату на поселение, находит не только сносным, но во многом лучшим столичного. Осень начинается у нас очень рано и по большей части бывает сухая и ясная. С половины августа утренние морозы дают знать о ее приближении. В конце октября или начале ноября начинает падать снег и с каждым днем становится холоднее, так что в декабре и январе, а нередко и в начале февраля термометр показывает 34 градуса ниже нуля и ртуть совершенно замерзает. В это время погода стоит обыкновенно ясная и тихая, но в конце марта сильные ветры возвещают приближение весны и дуют до исхода мая. В мае луга и деревья покрываются зеленью, необыкновенная здешняя растительность вдруг пробуждается. Июнь, июль и первая половина августа бывают обыкновенно очень теплые и даже знойные, часто термометр показывает до 27° в тени, но эта жара скоро сменяется прохладою осени. Кроме того, если после продолжительных дождей подует северный ветер, то среди лета случаются утренние морозы в три и четыре градуса, вообще северный и северо-восточный ветры скоро охлаждают атмосферу, поэтому часто случаются быстрые переходы от тепла к холоду, однако же, это не имеет никакого вредного влияния на здоровье. Но надобно сказать, что летние морозы бывают только в Петровском Заводе, и в местах, лежащих в одной с ним долине, закрытой с юга и запада горами и почти совершенно открытой с востока и севера.

Невзирая на множество болот, воздух здесь сухой и здоровый, а почва земли во многих местах, особенно если она хорошо возделана, плодоносна: разного роду хлебные растения и почти все огородные овощи родятся весьма хорошо и разводятся в значительном количестве здешними жителями. Рогатый скот и овцы даже при нерадивом содержании составляют здесь важную и прибыльную отрасль хозяйства.

Что же касается до естественных произведений, то Сибирь ими очень богата. Растительное царство разнообразно и любопытно. Чтобы дать вам идею о красоте сибирских цветов, я пришлю вам два букета своей работы, но заранее предупреждаю вас, что это будет только слабая копия богатых сибирских оригиналов. Красоту их форм и живость их колорита отказывается выразить бедная моя кисть.

Прощайте, любезные сестрицы, с нетерпением ожидаем вашего ответа на первое мое письмо. Один почерк вашей руки даст новую жизнь мне и моему брату.

Ваш навсегда Петр Борисов.

Отправлено октября 23.

ЦГАОР, ф. 279, оп. 1, ед. хр. 207, л. 14—15 об.

№ 3

Петровский Завод (каземат). 25 ноября 1838 г

Каждый раз с новым удовольствием я пишу к вам, любезные сестрицы Елизавета Ивановна и Анна Ивановна. В это время мысли мои невольно переносятся в прошедшее. И прошедшее становится для меня на несколько минут настоящим. Воспоминания всегда приятны, какого бы они рода ни были, но я думаю, что письмо мое покажется вам гораздо занимательнее, если оно будет содержать в себе что-нибудь существеннее моих воспоминаний, и потому возвращаюсь к прежнему предмету — Сибири.

Во втором моем письме я писал о здешнем климате, но забыл сделать одну важную оговорку, что все сказанное мною не может быть принято за общее выражение забайкальского климата, который изменяется местностями до неимоверности. Если верить рассказам туземцев, то здесь есть места благословенные, чуть-чуть не Ельдорадо, где нет примера неурожайных годов, где овощи всех родов достигают уродливой величины, реки и озера наполнены разного вида вкусною рыбою, леса — дичью, а ягод не оберешься — одним словом, где всего много и где все дешево, вкусно и красиво. Я не отрицаю существование этих счастливых мест, но сомневаюсь в его возможности, тем более, что слышал о них от тамошних уроженцев, и, кроме того, заметил, что сибиряки из всех риторических фигур особенно любят гиперболу и склонны к невинным, но излишним преувеличениям. Однако, не веря их рассказам, нельзя еще утверждать, что здесь нет вовсе мест хлебородных, и если немногие земледельцы обогащаются своею промышленностью, то, может быть, это происходит от недостатка сведений и дурных привычек, по крайней мере доброта и цены хлеба и овощей, привозимых к нам в завод из близлежащих деревень, явно доказывают, что почва, земли и климат благоприятствуют земледелию. Когда мы были в Читинском остроге, нам дали пустопорожнюю землю, на которой завели мы огород и ходили за ним сами. В два последние года 29 и 30 урожай превзошел все ожидания. Наши овощи были вкусны, крупны и родились изобильно. Почему должно полагать, что здесь, как и в других частях России, благоприятные годы вознаграждают труд земледельца с избытком.

Однако же, по мнению большей части жителей, здешние главные источники богатства — скотоводство, звериные промыслы и преимущественно торговля.

О скотоводстве я сказать не могу ничего, но слышал от многих, что оно при вольных пастбищах, весьма прибыльно и, если туземцы мало занимаются разведением рогатого скота, то это, вероятно, потому, что не всегда могут соперничать счастливо с бурятами, которые до сих пор ведут кочующую жизнь, владеют обширными лугами и преданы исключительно скотоводству, однако же, и русские во многих местах разводят черных овец, которых смушки идут за границу и приносят большой барыш.

О звериных промыслах я совершенно ничего не знаю.

Торговля здесь почитается верным и скорым путем к обогащению, все здешние богачи были сначала купеческими приказчиками или мелочными торгашами. Они обогатились не от одной внешней торговли с Китаем, но и от внутренней, которая может быть в некоторых отношениях выгоднее внешних.

Деятельность внутренней торговли при неудобствах перевоза достаточно доказывает, что Восточная Сибирь не лишена природою средств сделать жизнь человека не только удобною, но даже и приличною.

Не знаю, займут ли вас все эти подробности, по крайней мере я думаю, что вам любопытно узнать, в каком климате и с какими людьми буду я жить, почему при первом случае напишу вам что-нибудь и о здешних нравах. Прощайте, любезные сестрицы, будьте здоровы и счастливы, как этого желает вас любящий душевно ваш брат

Петр Борисов. Отправлено 26 ноября.

ЦГАОР, ф. 279, оп. 1, ед. хр. 207, л. 16—17 об.

№4

П.И. БОРИСОВ - Е.И. И А.И. БОРИСОВЫМ

Петровский Завод. 14 февраля 1839 г

Я не писал к вам, любезные сестрицы Елизавета Ивановна и Анна Ивановна, в декабре и генваре потому, что мне хотелось скорее исполнить мое обещание нарисовать для вас два букета из здешних цветов и послать их вместе с четвертым моим письмом, но, желая выполнить одно обещание, я не сдержал другого — писать к вам каждый месяц; по крайней мере причина оправдывает следствие.

Не знаю, понравятся ли вам образчики здешней флоры, о которой я говорил так много во втором письме, может быть, мой выбор не совсем был счастлив, но надобно сказать, что выбор мой ограничивался не многими растениями; я должен был выбирать только из тех, которые удалось мне срисовать с натуры в последние два лета, к тому же в два букета нельзя собрать всех украшений лесов и степей сибирских; если б мне вздумалось исчислить поименно все здешние растения, замечательные красотою своих цветков, то я наполнил бы ими не одно, но три письма в лист. Здесь нет преувеличения, но довольно о цветах, только прошу вас, любезные сестрицы, не судите о их красоте по моим рисункам, изображать природу трудно и не моей кисти.

Брат мой здоров так же, как и я, он хотел давно послать вам наши портреты, но как мы не получили о вас никакого известия, то его желание до сих пор осталось без исполнения. Теперь вы получите их вместе с букетами. Я так постарел, что кажусь вдвое старше брата, вам трудно узнать меня. Брат посылает также два наперстка, по отделке легко догадаться, что и они нашей сибирской работы; произведениями наших искусств мы не можем похвалиться, они гораздо ниже произведений природы нашей. Прощайте, любезные сестрицы, будьте здоровы и счастливы, как этого может желать любящий вас брат

Петр Борисов. Отправлено 16 февраля.

ЦГАОР, ф. 279, оп. 1, ед. хр. 207, л. 18—18 об.

№ 5

27 февраля 1839 г.

Случай дает мне возможность, любезные сестрицы Елизавета Ивановна и Анна Ивановна, высказать вам Свободно мои чувства и мо« мысли, но эта возможность еще для меня проблематическая — случаю же представлено решить: получите ли вы мое письмо или нет? Вероятно, вы знаете, что наши письма идут открытыми через руки правительства, их могут читать все и, может, читают именно те, которые не в состоянии оценить ни нашего положения, ни наших чувств, и так неудивительно, что мы невольно умалчиваем о том, что близко нашему сердцу. Осторожность в письмах и словах стали как для нас, так и для вас необходимостью, но и теперь должен сказать вам многое в немногих словах.

Одиннадцать лет прошло с тех пор, как мы получили последнее письмо доброго нашего родителя. Несколько раз в течение этого времени писали к вам через княгиню Волконскую и не получили никакого ответа. Наконец, в сентябре прошедшего года вовсе неожиданно узнал я из письма г-на Малиновского, дворянского предводителя, к одному из моих товарищей, где вы — темный [нрзб] того, что касалось вас, ясно сказал мне, что наши родители оставили здешний мир, я увидел и ваше одиночество, и вашу бедность. Не спрашивайте меня, какое впечатление произвело на меня это неопределенное уведомление — в душевных ощущениях... можно отдавать отчет и самому себе. Сиротство тягостно не только на чужбине, но и на своей стороне. Оно тягостно и богатому, не только бедному.— После я писал к вам каждый месяц через княгиню Трубецкую, при четвертом письме, т. е. отправленном в середине этого месяца, послал вам два букета сибирских цветов, срисованных мною с натуры, свой и братнин портрет и два серебряных наперстка с золотыми ободочками от брата нашей же работы. Этими безделками я хотел вам дать заметить, что мы живем здесь не в такой крайней бедности, не в таком стеснении, как вы можете полагать, и у нас есть время заниматься тем, что приятно. Скажу честно, наше поведение и наше образование доставили нам любовь и уважение здешних жителей и местных начальств, с нами обходятся учтиво и вежливо, а дамы, приехавшие сюда к своим мужьям, нашим товарищам, пользуются неограниченным уважением.

Я думаю, что мы с братом будем поселены около [нрзб]Кяхты. Это пограничное место представляет многие выгоды для людей трудолюбивых, открывая постоянный сбыт произведениям всякого рода; на рукоделие, съестные припасы, сено, скот и другие вещи всегда можно найти там покупщиков. Мне и брату дадут от казны 30 десятин пахотной и сенокосной земли и по 200 рублей на годовое содержание каждому из нас. Меня не страшат ни труды, ни хлопоты, и, сколько я могу предвидеть, мы можем жить сносно; но нам всегда будет трудно помогать вам, любезные сестрицы, за несколько тысяч верст, и, что всего важнее, через руки других часто счет неверный.— Сообразив все обстоятельства теперешней и будущей жизни на поселении, до которого остается с небольшим четыре месяца, я вздумал сделать вам предложение. Оно пришло мне на мысль тотчас при получении о вас известия. Выслушайте, в чем состоит это предложение, я скажу его в двух словах: нельзя ли оставить вам Россию и приехать к нам на поселение в Восточную Сибирь? Не пугайтесь названия, рассмотрите хладнокровно самую вещь. Знаю, путь длинен и тягостен, но не верьте тем, которые говорят, будто бы в Сибири нет ни проезду, ни проходу, ни конному, ни пешему. В Сибири живут такие же люди и есть много людей честных и добрых. Главнейшая трудность — решиться и получить паспорта. Об этом посоветуйтесь с графом Аб. Гав.[Волькенштейном] и, если представится случай, то и с г-ном Малиновским. Его сестра Анна Васильевна прожила здесь со своим мужем Розеном, товарищем нашего заключения, восемь лет и, вероятно, при свидании сообщила ему все подробности нашей жизни. Не пустое желание только свидеться с вами, вы сами увидите это, если об нем хорошенько подумаете, оно основано на явной положительной выгоде вашей и нашей. Я не стану говорить много о вещественной пользе быть вместе. Жизнь порознь всегда и каждому стоит дороже, и труд отдельный не может никогда принести той выгоды, какую доставляет труд общий, совокупный. Вспомните, что теперь как мы, так и вы на чужбине, у вас так же, как и у нас, нет людей, пред которыми бы вы могли открыть свое сердце, но какая разница. Когда мы будем вместе, у нас будет все общее: горесть, радость, избыток и нищета— и делить их сладко для любящих. Может статься, мы будем иногда горевать, но скучать, наверное, никогда, тем более, что поблизости пае будут поселены некоторые из наших товарищей. Мы всегда можем иметь книги и новые журналы. Здешний климат при всей своей суровости здоровый и даже приятный. С нами находятся несколько дам, приехавших из России к своим мужьям, все они и дети их пользуются наилучшим здоровьем, и девица Торсон, о.которой я вам уже писал, и ее мать очень довольны, что решились оставить скучную для них столицу и подвергнуться добровольно изгнанию в Сибирь, где их встретило уважение и участие.

Подумайте, любезные сестрицы, о моем предложении. Если вы решитесь приехать к нам, то, вероятно, правительство не станет противиться вашему намерению, как они не противились желанию других дам, но представит вам условием не возвращаться в Россию без высочайшего разрешения и будет пугать вас разными, трудностями дороги и жизни в Сибири, как это оно делало со всеми приехавшими к нам дамами. Не думаю, чтобы это вас пугало, равно как и проволочки не заставят вас отказаться от неоднократных повторений вашей просьбы. Если нам суждено увидеть еще Россию, тогда мы возвратимся вместе. Если же нет, то гораздо лучше провести остаток жизни вместе с родными, чем посреди чужих.— Может быть, ваш отъезд не понравится нашему брату Михаилу Ивановичу, но его поступок с вами не извинителен, он свободен служить в гражданской службе, которую относительно военнокочующей можно назвать оседлою, и он даже не пишет к вам.

П. Борисов. Вид камеры И. Пущина в Петр. заводе

Если вы решитесь ехать, то не берите с собою ничего лишнего, что можно продать — продайте. Вы сберегите только книги и инструменты нашего отца и некоторые вещи, любимые нашею матерью, они будут служить нам драгоценною памятью добрых родителей. Вам гораздо лучше ехать на долгих, почтовая езда стоит слишком дорого и для вас беспокойна. Поэтому вы можете поговорить с графом: не согласится ли какой-нибудь известный ему честностью курский купец, едущий в Нижний Новгород на Макарьевскую ярмарку, быть вашим компаньоном. Доехав до Нижнего Новгорода, вам легко найти попутчика в Иркутск и даже в Кяхту. Может быть, случится встретить кого-нибудь из здешних купцов, которые нас знают. Впрочем, вы можете узнать лучше, когда выгодно ехать: зимою или летом, я только скажу еще раз, что дорога в Сибирь безопасна, дамам, ехавшим из. России к мужьям и. братьям, всегда Давали конвой, где он был необходим, и жители всегда оказывали большое радушие и уважение в приеме. Обдумайте, любезные сестрицы, все, рассмотрите сказанное мною со всех сторон. Если прошедшее нами уже утеряно, мы должны воспользоваться настоящим и будущим: «Мужество и труды» — вот наш девиз. Вы, конечно, догадываетесь, что это письмо секретное и должно быть тайною для всех, итак, будьте осторожны, не говорите о нем никому и, прочитав его, тотчас сожгите. Когда же будете писать нам открыто, т. е. через почту, то дайте знать о его получении следующею условною фразою: «Я хотела послать тебе рисунки птиц, но отложила до другого времени»; это будет значить: «Я получила твое письмо секретное». Если же вы решитесь ехать к нам, то напишите: «Розы, которые ты посадил при последнем нашем свидании, растут и цветут каждый год». Этою фразою вы дадите знак о вашем намерении ехать к нам, о котором мы должны знать заранее для хозяйственных наших распоряжений, постройки дома и проч.

Прощайте, любезные сестрицы. Во всех моих письмах я прошу вас писать к нам. Эту просьбу возобновлю и теперь. Отвечайте как можно скорее на это письмо, но условными фразами. Почерк вашей руки для нас драгоценен, будьте уверены, что не одни слова, но чувства любящего вас всегда брата П. Борисова.

P. S. Наш адрес: Е. П. Иркутскому гражданскому губернатору для доставления Петру Борисову в Петровский Завод или где он находится на поселении. Любезная сестрица Елизавета Ивановна, я собираю коллекцию здешних птиц. Сберегу свои наблюдения над превращением гусениц и хризалит с рисунками. Если мы увидимся, то извлечем из них большую для себя пользу. Эти труды — не детская забава, я знаю им цену.

Отправлено через Вас. Вл. Роз[ен]берга из Петровского.

Петр Борисов

ЦГАОР, ф. 279, оп. I, ед. хр. 207, л. 19—22.

№ 6

Подлопатки. 1 октября 1839 г.

Милостивый Государь Владимир Сергеевич.

Быть вместе с братом было и всегда будет постоянным единственным моим желанием, тюремное заточение казалось мне не столь тягостным потому, что я был подле него, каждый день мог его видеть, ходить за ним, во время болезни утешать и облегчать его горести. Он никогда не был для меня тяжким бременем, в особенности же после освобождения нашего, а я, как прежде, так и теперь, для него необходим. С юных лет соединяет нас не одна братская любовь, но и дружба. Эта дружба росла с летами, укреплялась от несчастий, испытываемых нами. Мы были уверены, что один только гроб в состоянии разлучить нас, но вдруг, когда менее всего думали мы о разлуке, когда надеялись отдохнуть от гонений судьбы и насладиться сколько-нибудь спокойствием безмятежной жизни, вдруг, не знаю почему и как, нас разлучают, у меня отнимают брата и друга. У него все — я уверен, что это делано с благим намерением, с целью доставить пользу нам обоим; но, вероятно, генерал-губернатору представили положение моего брата в ложном преувеличенном виде. Дня два тому назад Вы сами изволили видеть обоих нас, говорили с моим братом и можете судить, что ум его очень далек от помешательства и его поступки не заслуживают никаких строгих мер. Он бывает иногда в меланхолии, к которой примешивается даже несколько мизантропия, однако же, мизантропии безвредной. Он боится людей, не желая им зла, ненависть не сродни его сердцу. Никогда не впадает в безумие, тихой и даже робкой его нрав, недоверчивость к людям, опасение навлечь на себя и на других малейшие подозрения, подвергнуться стеснительности, нести снова тяжесть наказания служат лучшим ручательством, что он не сделает ничего вредного и не нарушит общественного порядка и спокойствия.

Я желал быть поселенным близ города или неподалеку от такого места, где бы в случае болезни которого-нибудь из нас можно было иметь скорое пособие медика, а не для того, чтобы врачевать меланхолические припадки моего брата. Вам известно, что искуснейшие врачи редко успевают в исцелении нравственньус недугов, их исцеляет почти всегда тихая, спокойная жизни и время. Наилучшее и действительнейшее лекарство для успокоения моего брата, для рассеяния его меланхолии — уединенная и спокойная жизнь, занятия, согласные с его вкусом, и мое присутствие. Все это я могу доставить ему сам, не утруждая начальство, как скоро куплю или выстрою собственный дом, и в этом случае все мои заботы, все труды будут для меня удовольствиями.

Будучи уверен в доброте Вашего сердца, также и в скромности моей просьбы, я смело прибегаю к вам и прошу исходатайствовать мне у генерал-губернатора дозволение провести остаток моей жизни вместе с моим братом, умереть на руках его, я готов на все, только бы с ним. Если нельзя возвратить его ко мне на поселение в Подлопатки, отдать на мои руки, если я не могу служить порукою, что он не причинит никаких хлопот начальству, то покорнейше прошу поместить и меня в Удинскую больницу, чтобы я мог ходить сам за моим братом и облегчать его страдания, которых он вовсе не заслужил и которым я один причиною. В полной уверенности, что вы не откажете довести до сведения генерал-губернатора моей просьбы, примите участие в положении моего брата и великодушно извините огорченного брата за длинное, несвязное и ошибками наполненное письмо.

Честь имею быть, Милостивый Государь, Ваш покорнейший слуга Петр Борисов.

ЦГАОР, ф. 279, оп. 1, ед. хр. 207, л. 22 об,—24.

№ 7

П.И. БОРИСОВ - С.Г. ВОЛКОНСКОМУ

Подлопатки. 19 марта 1841 г.

Почтеннейший Сергей Григорьевич.

Бремя не может переменить такого сердца, как Ваше, и его расположение, наверное, не подверглось разрушительному влиянию разлуки, невзирая на то, что мы уже очень давно не писали друг к другу. С полным убеждением в справедливости этого мнения беру перо и хочу писать к вам о мелочах, собственно меня касающихся.

Невыгодное местоположение бедной нашей деревушки, лежащей в глуши среди песков и гор, заставили меня, наконец, согласиться с желанием моего братца просить перевода на ту сторону Байкала, предоставляя воле и усмотрению высшего начальства назначить для нас любое из селений, находящихся неподалеку Иркутска. Вчерашний день мы оба написали просительные письма к графу Бенкендорфу и генерал-губернатору. Представьте, сколько встретилось нам затруднений. Мы не знаем не только формы писем такого рода, но даже адресов, однако же, трудности не могли удержать нас. Мы кое-как преодолели их; не знаю, какое будет следствие; но думаю, что граф и генерал-губернатор извинят невежество отшельников и, устранив форму, обратят внимание на сущность дела. А как просьба наша, кажется, весьма основательна, то полагаю, что она не будет оставлена без удовлетворения.

Но это, почтеннейший Сергей Григорьевич, одно вступление, настоящее дело еще впереди, однако, и о нем стану говорить тотчас; вероятно, вы слышали от Александра Викторовича[Поджио], что при отправлении нашем из Петровского Завода я надеялся по приезде на поселение, не медля нимало, начать строиться и хозяйничать, сеять и жать или по крайней мере косить, почему наделал слишком на сто рублей железных вещей, необходимых в домашнем быту зажиточного поселянина, и запасся разной величины стеклами. Согласитесь, что в моих надеждах я был не слишком [нрзб], однако, злая судьба чуть-чуть не сравняла меня с бедным мечтателем [нрзб]. К счастью моему, железо не так ломко, как хрусталь и фарфор и, пролежав больше полутора года бесполезно, не повредилось ни в чем. Правда, оно занимало значительное место в тесной нашей избе, но не было в тягость. Участь стекол иная, их довольно убыло, поэтому я не скажу о них ни слова более, а займусь одним железом. В случае перевода нашего под Иркутск я не знаю, что с ним делать: везти ли его с собой или продать здесь, но как и кому? Между крестьянами нашей деревни едва ли найдутся требователи на мои железные поделки. В своих избах многие из них и стекла почитают излишнею роскошью, несовместимым с крестьянским бытом. Самое же ближайшее из окрестных селений лежит от нашей деревни в 25 верстах, все прочие — в 40 и более. Сам я не могу выехать из места моего поселения; найти человека, который бы взялся торговать за меня, бросив хозяйство, очень трудно. Следовательно, продажа этих произведений в здешних местах не только убыточно, но и крайне затруднительно. Жаль отдать за бесценок хорошие и необходимые для дома вещи, особенно, при моих обстоятельствах, когда сто рублей составляют весьма значительную сумму. Вот что заставляет меня беспокоить Вас моим письмом и просить позволения прислать к Вам мои железные поделки заранее, пока летний путь и море не затрудняют пересылку и не увеличивают цену провоза; но вместе е тем просить и совета: каким образом я должен адресовать к Вам мою посылку? Если мы будем переведены в соседство Иркутска, то мне кажется, что полезные вещи пригодятся для дома. Тогда я попрошу доставить их в будущее место моего поселения, в противном случае стану просить Вас взять на себя труд сбыть их по сходной цене. Вы знаете, что они стоят, не считая провоза, а поблизости такого многолюдного города, наверное, найдутся покупщики на товар этого рода. Зная доброту Вашего сердца, почтеннейший Сергей Григорьевич, я обращаюсь к вам прямо с твердой уверенностью, что Вы извините меня. Если важное мое дело покажется Вам ничтожною безделицею — ценность богатств вещь сомнительная, важность ее увеличивается и уменьшается беспрестанно, смотря по лицам, времени и обстоятельствам. Эта пошлая истина говорит в мою пользу, и мою заботливость о железных поделках спасает от смешного.

П. Борисов. Мужик-корень

Потрудитесь поклониться от меня Александру Викторовичу [Поджио], скажите ему, что Фишер³ посмеялся над знаниями петровских ботаников и до сих пор не может понять, каким образом человек, занимающийся составлением флоры Восточной Сибири или по крайней мере цветники или букеты сибирских цветов, не знает растения, самого обыкновенного во всей Даурии, уже около 100 лет известного всем ботаникам и даже простым любителям цветоводства. Он без сомнения догадается тотчас, что речь идет о слабительном корне, которого семена и с тщанием отделанный рисунок был выслан и Санкт-Петербург как диковинка, как английский мог Русское или, лучше сказать, сибирское название этого растения мужик-корень, принятое нашими ботаниками, происходит от его корня, который имеет некоторое сходство с человеческой фигурой, а латинское Stellera chamejasme [стеллера карликовая] дано в честь ученого Стеллера, которым оно открыто. Этот вид Стеллера с двумя другими составляет особенный род и принадлежит к одному семейству с [нрзб](кружевное дерево, то есть к семейству thymeleасеа [ягодниковые] новейших французских ботаников — нельзя не вспомнить русской пословицы: «Век живи, век учись». Княгине свидетельствую глубочайшее мое почтение и Мишеньку поздравляю с прошедшим его праздником — днем рождения. Неллинька, вероятно, меня забыла, но я помню очень хорошо всех тех, которые оказывали мне, какое могли, расположение, и остаюсь с преданными чувствованиями признательности и уважением вашим

Петром Борисовым.

P. S. Еше просьба, почтительнейший Сергей Григорьевич: посылаю к Вам письмо к моим сестрицам. Потрудитесь отправить его в с. Баромлю Харьковской губернии Ахтырского уезда. Не получил до сих пор ответа от родных на письма, отправленные мною с исхода прошедшего года. Я предполагаю, что они затерялись на почте, а виною тому может быть ошибочный адрес. Вы, конечно, найдете средства вернее меня адресовать приложенное при сем письмо, и с Вашей помощью я надеюсь быть обрадован ответом. Извините мою докучливость.

ЦГАОР, ф. 279, оп. 1, ед. хр. 207, л. 2 об.—4 об.

№ 8

П. И. Борисов — Н.Я. Фалькенбергу ⁴

Малая Разводная. 6 февраля 1842 г.

Ваше превосходительство, Милостивый государь.

Со времени поступления 'моего с родным моим братом на поселение Верхнеудинского округа в селение Подлопаточное претерпели мы жесточайшую нужду и недостаток в пропитании нашем. Принужденный находиться безотлучно при больном моем брате Андрее, не мог я ничего предпринять к снисканию себе пропитания, а родные мои, будучи сами в недостатке, не имеют возможности оказать нам ни малейшего пособия. После перевода нашего на поселение в Малую Разводную узнал я от поселенных моих товарищей, что неимущему из них отпускается но высочайшей воле Государя ежегодно денежное пособие. Находясь с братом моим и ныне в том же недостатке средств к нашему пропитанию, я прибегаю к Вашему Превосходительству, покорнейше прося ходатайства Вашего о назначении нам с братом каждому того самого пособия, каким пользуются прочие поселенные мои товарищи и, хотя, вероятно, встретятся затруднения с выдачей нам денег за прошедшее время, однако, не теряю надежды, что ходатайство Вашего Превосходительства доставит нам это пособие. Получив деньги, следуемые нам со дня нашего поселения, то есть с 27 июля 1839 года, я найду возможность построить домик, обзавестись хозяйством и устроить больного брата моего.

С истинным уважением честь имею быть Вашего Превосходительства, Милостивый государь, покорнейший слуга Петр Б о р и с о в.

Отдано лично генерал-майору Николаю Яковлевичу Фалькенбергу 6 февраля 1842.

ЦГАОР, ф. 279, ста. 1, ед. хр. 207, л. 10 об.—11

ПРИМЕЧАНИЯ

¹Авторы публикации фамилию не разобрали, но это граф Абрам Гаврилович Волькенштейн, который помогал сестрам Борисовым (прим. М.Ю.).

²В. С. Шапошников — Верхнеудинский окружной начальник, позже комиссионер компании по поиску золота.

Письмо написано при следующих обстоятельствах. В годы жизни на каторге и на поселении А. И. Борисов страдал временными припадками душевной болезни, не носившей, однако, буйного характера и не требовавшей его изоляции от общества. Во всяком случае перед начальством Читы и Петровского Завода никогда не возникал этот вопрос и ни один декабрист не писал о каких-либо признаках буйства у него. Наоборот, его поведение было тихим, незаметным. Правда, своеобразием его поведения было то, что он не переносил другого общества, кроме брата и отдельных декабристов; в иных же случаях он убегал в какой-нибудь закуток. После выезда Борисовых на поселение в Подлопатки новый генерал-губернатор Восточной Сибири В. Я. Руперт получил каким-то образом известие о болезни Андрея Борисова и распорядился о немедленном его помещении в Верхнеудинскую больницу, в отделение сумасшедших (ГАИО, ф. 24, оп. 3, ед. хр. 389, картон 15, л. 121). Ни просьбы товарищей Борисовых, ни ходатайство отдельных иркутян — друзей декабристов, ни слезы жены Руперта не помогли отменить это жестокосердное в данном случае распоряжение. Только получив донесение, что А. Борисов отказался принимать пищу и его здоровье в этой связи находится в опасности, Руперт согласился отменить свое прежнее распоряжение и отправить декабриста снова в Подлопатки.

Публикуемое в настоящем издании письмо к Шапошникову написано П. Борисовым на следующий же день после того, как брат был увезен в Верхнеудинск.

³ Ф. В. Фишер (1782—1954) — русский ботаник-систематик, член-корреспондент Петербургской академии наук, в 1824—1850 годах директор Петербургского ботанического сада.

⁴Н. Я. Фалькенберг — начальник 8-го округа корпуса жандармов. Способствовал переводу Борисовых из Подлопаток.