Его императорскому величеству высочайше учрежденной Комиссии для изыскания о злоумышленных обществах всеподданнейший доклад

Восстание декабристов, Т. XVII., "Наука", 1980

Комиссия, учрежденная указом вашего императорского величества от 17 декабря минувшего года, привела к окончанию порученное ей исследование и представляет на высочайшее усмотрение ваше вместе с подробным отчетом в своих действиях все собранные ею // (л. 22 об.) сведения об открытых. в России тайных обществах, уличенных в злоумышлении, о начале оных, ходе, изменениях, планах, мало-помалу распространявшихся, равно и о степени участия в сих планах и предприятиях и вообще о поступках и дознанных намерениях каждого из членов.

Вашему величеству при самом назначении Комиссии и почти в минуту усмирения бывшего мятежа угодно было напомнить, что, следуя побуждениям собственного сердца и примеру славных предков своих, вы лучше хотите простить десять виновных, нежели одного невинного подвергнуть наказанию. Сим правилом мудрого // (л. 23) великодушия Комиссия постоянно руководствовалась в продолжение следствия, но, с другой стороны, не теряла из вида возложенной на нее обязанности стараться посредством точных изысканий очистить государство от зловредных начал, обеспечить тишину и порядок, успокоить совершенно граждан мирных, преданных престолу и закону. Устремляясь к сей цели, Комиссия вникала тщательно, но без предубеждений, во все обстоятельства, кои могли служить к обнаружению какой-либо отрасли кова¹ мятежников; при рассмотрении оных, и во всяком случае по возможности отличала минутное ослепление и слабость от упорного // (л. 23 об.) зломыслия, и основанием своих заключений почти всегда полагала признание самих подозреваемых или бумаги, ими писанные, изветы же сообщников; н показания других свидетелей были по большей части только пособиями для улики или для распространения следствия и соображений при допросах. Как вашему величеству известно, одно из таковых показаний, долженствовавшее возбудить особенное внимание правительства, получено в бозе почивающим императором Александром в июне минувшего года от Шервуда, унтер-офицера 3-го Бугского Уланского полка // (л. 24). Он доносил, что в некоторых полках 1-й и 2-й армии есть люди, замышляющие испроверже-ние порядка в государстве и что они принадлежат к тайному обществу, которое постепенно умножает число своих членов, именуя одного из них (Вадковского Федора), Шервуд просил дозволения ехать в Курск, для свидания с ним и другими, коих он считал его сообщниками, надеясь иметь чрез то вернейшие и обстоятельнейшие сведения. Оные в самом деле доставлены им правительству в сентябре месяце, а вскоре за тем согласные и еще подробнейшие известия привезены в Таганрог генерал-лейтенантом//(л. 24об.) графом Виттом, который знал о существовании и цели тайного злоумышленного общества чрез агента своего, притворно к оному присоединившегося. Большая часть сих показаний подтверждена полученным 1 декабря на имя в бозе почивающего императора письмом Майбороды, капитана Вятского полка, который сам был членом тайного общества. Вследствие сего извета, начальством 2-й армии и присланным из Таганрога генерал-адъютантом вашего величества приняты меры осторожности; по указаниям Майбороды взяты под стражу многие из подозреваемых в злоумышлении, // (л. 25) отысканы, захвачены некоторые их бумаги и сделаны предварительные допросы. Но между тем сообщники их в С.-Петербурге, зная ли, что правительству уже известны их намерения или только нетерпеливо желая приступить к исполнению оных, предприняли обмануть часть гвардейских полков насчет присяги вашему величеству, чтобы произвести движение, коего жители столицы были свидетелями 14 декабря. В тот же вечер они почти все были во власти правительства и показания их дополнили, объяснили прежние известия о существовании заговора. // (л. 25 об.).

С сего времени начались действия Комиссии. Получаемые с каждым днем новые сведения доказывали необходимость распространения следствия, но Комиссия, соображаясь в точности с правилами, вашим величеством предначертанными, не иначе употребляла данную ей власть и приступала к розыс-каниям, как в случаях явной надобности. По требованиям оной взяты под стражу или призваны к допросу лишь те, даже из членов тайных обществ, о коих по достоверным свидетельствам должно было заключить, что они или участвовали в самых преступных // (л. 26) умыслах и могут еще быть опасны, или что показания их нужны для обличения главных мятежников и обнаружения всех планов их. О многих, коих имена означены в особом у сего подносимом списке, как не совершенно знавших цель тайного общества, к коему они принадлежали, или удалившихся от оного по чувству вины своей, Комиссия положила только довести до высочайшего вашего сведения, предавая судьбу их правосудию и милосердию вашего императорского величества. Но все, по вышеизложенным причинам долженствовавшие обратить на себя внимание Комиссии, допрошены с надлежащим тщанием и точностью ²; // (л. 26 об.) ответы их объяснены сличением, подтверждены очными ставками и почти во всех, по крайней мере во всех главных обстоятельствах, относящихся к цели заговора, составу тайного общества и действиям руководителей оного, показания их совершенно согласны ³.

Из оных открывается, что в 1816 году несколько молодых людей, возвратясь из-за границы после кампаний 1813, 1814 и 1815 годов и знав о бывших тогда в Германии тайных обществах с политической целью, вздумали завести в России нечто подобное. Первые, сообщившие друг другу мысль сию, были Александр Муравьев (ныне отставной // (л. 27) полковник)⁴, который сначала полагал сие тайное общество вместить в состав какой-нибудь масонской ложи, Никита Муравьев (капитан) и полковник князь Трубецкой. Побуждением их, как говорит Александр Муравьев в своем письменном ответе на допрос, была ложно понимаемая любовь к Отечеству, служившая для них самих покровом беспокойного честолюбия; они не чувствовали, как ныне признают единогласно во всех показаниях своих, что чрез предполагаемые ими средства, никакая истинно полезная цель не могла быть достигнута⁵; что существование такого II (л. 27 об.) сообщества было беззаконно и противно нравственности⁶, что следствием оного рано или поздно и может быть даже без участия многих членов долженствовали быть преступления, их собственная гибель и вред для государства⁷

На сих первых совещаниях о заведении общества были сверх именованных офицеры прежнего Семеновского полка: Якушкин, Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы. Они тогда не приступили к исполнению планов своих, и только в феврале следующего (1817) года, когда капитан Никита Муравьев, познако-мясь с полковником Пестелем, сблизил // (л. 28) его, как он говорит, с Александром Муравьевым, уже имевшем тесную связь с князем Сергеем Трубецким, учредилось их первое тайное общество под названием Союза спасения или истинных и верных сынов Отечества. Устав оного был сочинен Пестелем. Общество разделялось на три степени: Братий, Мужей и Бояр ⁸; из сей третьей, высшей степени избирались ежемесячно старейшины: председатель, блюститель, секретарь; для принятия назначались торжественные обряды; желающий вступить в общество давал // (л. 28 об.) клятву сохранять в тайне все, что ему откроют, если оно будет и не согласно с его мнением; по вступлении давал он другую; сверх того, каждая степень и даже старейшины имели свою особенную присягу. Обещались стремиться к цели общества и покоряться решению Верховного собора Бояр, хотя сие наименование боярина, как показывает один князь Трубецкой, долженствовало быть тайною для членов нижних степеней. Боярами называли членов коренных, то есть основателей общества, но возводили или принимали прямо в сие звание и некоторых новых. В то время составляли // (л. 29) общество: вышеименованные Александр, Никита, Сергей и Матвей Муравьевы, Павел Пестель, князь Сергей Трубецкой, князь Федор Шаховской, Федор Глинка, Новиков (бывший правителем канцелярии малороссийского генерал-губернатора и потом умерший в отставке), Михаила Лунин и еще три члена, кои потом в разные времена удалились от общества, прекратили всякие сношения с упорнейшими из бывших товарищей своих и тем заслужили, при милостивом прощении вашего императорского величества, совершенное забвение кратковременного заблуждения, извиняемого и отменного их молодостию. Целью составления их общества было с самого начала изменение государственных установлений // (л. 29 об.) в России; так показывают Александр, Сергей, Матвей, Никита Муравьевы и Пестель ⁹; но по чувству слабости своей и дерзости предприятия они, как утверждает князь Трубецкой, больше говорили о обязанности подвизаться для пользы Отечества, способствовать всему полезному, если не содействием, то хотя изъявлением одобрения, стараться пресекать злоупотребления, оглашая предосудительные поступки недостойных общей доверенности чиновников, особенно же стараться усиливать общество приобретением новых надежных членов, разведав прежде о их способностях и нравственных свойствах или // (л. 30) даже подвергнув их некоторому испытанию. Они тогда же предложили присоединиться к ним Якушкину, незадолго пред тем уехавшему из Петербурга и генерал-майору Михаиле Орлову, который в сие время думал вместе с графом Мамоновым и действительным статским советником Николаем Тургеневым завести другое общество под названием Русских рыцарей. На совещаниях между им и Александром Муравьевым они взаимно приглашали друг друга в свое общество и не могли согласиться в правилах для соединения. Генерал-майор Орлов сначала, как он сам объявляет, хотел составить общество // (л. 30 об.) только для наблюдения за лихоимством и другими беспорядками внутреннего управления и полагал испросить на то высочайшего одобрения, потом, веря дошедшим до него слухам, будто покойный император намерен восстановить Польшу в прежнем виде, и приписывая сие влиянию польских тайных обществ, имел мысль посредством своего сообщества противодействовать оным; план его не исполнился и общество, им предполагаемое, не составилось. Но и то, которое уже было установлено, не могло хвалиться успехами. Некоторые члены (в том числе Пестель) уехали из Петербурга; иные находили неопределительность в цели // (л. 31), неудобства в исполнении предписаний устава; другие, особенно из тех, коим было только предложено вступить в союз, между прочими, Михаила Муравьев брат Александра, Бурцов, Петр Колошин, Якушкин, Фон Визин, не иначе соглашались, как с тем, чтобы общество ограничилось медленным действием на мнения, чтобы устав оного (по словам Никиты Муравьева), основанный на клятвах, правил слепого повиновения и проповедовавший насилие, употребление страшных средств кинжала, яда ¹⁰ был отменен и вместо оного принять другой, // (л. 31 об.) коего главные положения заимствованы из напечатанного в журнале Frey-willige Blatter Устава, коим будто бы управлялся Tugend-Bund. Коренные члены Союза, бывшие тогда в Москве с отрядом гвардии, долго не уступали сему желанию, и замечательно, что во время сих прений на одном собрании, где находились Александр, Никита, Сергей, Матвей Муравьевы, Якушкин, Фон Визин, Лунин и князь Федор Шаховской, родилась или по крайней мере объявлена в первый раз ужасная мысль о цареубийстве ¹¹. // (л. 32) Одного члена, Александра Муравьева, князь Трубецкой уведомлял из Петербурга, «что государь намерен возвратить Польше все завоеванные нами области и что будто предвидя неудовольствие, даже сопротивление русских, он думает удалиться в Варшаву со всем двором и предать отечество в жертву неустройств и смятений». Сие известие, столь нелепое, как потом // (л. 32 об.) признали сами члены тогдашнего тайного общества, произвело на них действие едва вероятное. Они вскричали, что покушение на жизнь императора есть необходимость; один (князь Федор Шаховской), как показывает Матвей Муравьев, полагал только дождаться дня, когда будет в карауле полк, в коем он служил ¹²; хотели бросить жребий, и, наконец, Якушкин, который в мучениях несчастной любви давно ненавидел жизнь, распаленный в сию минуту // (л. 33) волнением и словами товарищей, предложил себя в убийцы. Он и в исступлении страстей, как кажется, чувствовал, на что решался: «Рок избрал меня в жертвы,— говорил он,— сделавшись злодеем, я не должен, не могу жить: совершу удар и застрелюсь». Все прочие, хотя и поздно, устрашились или образумились и остановили его; генерал-майор фон-Визин доказывал, что известие, их смутившее, есть без сомнения неосновательное; с чем после и сам князь Трубецкой, призванный ими в Москву для объяснений, принужден был согласиться; Сергей Муравьев- // (л. 33 об.) Апостол сверх того в письменном мнении, которое прислал обществу в следующий день, представлял, что предположенное злодейство будет бесплодно, ибо тайное общество их не имеет еще средств оным воспользоваться. Якушкин повиновался, но обвиняя сочленов своих в том, что они его побудили к преступному, ими самими осуждаемому намерению, он на время разорвал связь с ними и обществом, которое вскоре изменило свое образование, приняв новое имя Союза благоденствия, и предложенный новый устав, сочиненный Александром, Михаилом Муравьевыми, князем Сергеем Трубецким // (л. 34) и Петром Колошиным ¹³. Первая часть сего Устава отыскана Комиссиею и при сем подносится на высочайшее усмотрение вашего императорского величества. Главные черты сего законоположения Союза благоденствия, разделение, замечательнейшие мысли и самый // (л. 34 об.) слог ясно показывают, что он есть подражание и даже большою частью перевод с немецкого. Сочинители именем основателей сообщества объявляют, что одно благо отечества есть цель их, что сия цель не может быть противна желаниям правительства, что правительство, несмотря на свое могущественное влияние, имеет нужду в содействии частных людей, что учреждаемое ими общество хочет быть ревностным пособником в добре и, не скрывая своих намерений от граждан благомыслящих, только для избежания нареканий злобы и ненависти будет трудиться в тайне. // (л. 35) Они делили членов на четыре разряда, или отрасли, каждый должен был приписаться к одной из них, не отказываясь совершенно и от занятий по другим. В первой предметом деятельности было человеколюбие, то есть успехи частной и общей благотворительности: она имела надзор над всеми благотворительными заведениями, уведомляя начальство оных и самое правительство о могущих вкрасться в оные злоупотреблениях и беспорядках, равно и о средствах исправления или усовершенствования. Во второй — умственное и нравственное образование распространением познаний, заведением училищ, особенно ланкастерских, // (л. 35 об.) и вообще содействием в воспитании юношества, равно и чрез примеры доброй нравственности, разговоры и сочинения, с сим и с целью общества сообразные. Членам сей 2-й отрасли поручен был надзор за всеми школами; они должны были питать в юношестве любовь ко всему отечественному, препятствуя по возможности воспитанию за границей и всякому чужеземному влиянию.— В третьей отрасли внимание было обращено на действия судов; члены обязывались не уклоняться от должностей по выборам дворянства и других в порядке судебном, исправлять оные с усердием и точностью, сверх того наблюдать // (л. 36) за течением дел сего рода, ободряя чиновников бескорыстных и прямодушных, даже помогая имденьгами, удерживая слабых, вразумляя незнающих, обличая бессовестных и доводя их поступки до сведения правительства. Наконец, члены четвертой отрасли должны были заниматься предметами, относящимися к политической экономии; стараться изыскивать, определять непреложные правила общественного богатства, способствовать распространению всякого рода промышленности; утверждать общий кредит и противиться монополиям.

Членам не воспрещалось самим обращать внимание // (л. 36 об.) местных начальств на замечаемые ими злоупотребления, хотя вообще до сведения правительства оные долженствовали доходить чрез правление Союза. Вероятно, что, для сего в особенности, некоторые (в том числе Михайло Муравьев) предлагали испросить согласия покойного императора на учреждение их общества; но сие предположение не принято прочими членами. Образование оного было следующее: старейшие члены, основатели общества или первоначально вступившие в оное, составляли так называемый Коренной союз; из него избирался Совет коренного союза, то есть: блюститель // (л. 37) и пять заседателей, из коих один прочими под руководством блюстителя был назначаем в председатели и тогда именовался главою союза: каждые четыре месяца выходили из Совета два заседателя и на места их поступали другие. Блюститель сменялся в конце года. Когда прочие члены Коренного союза присоединялись к Совету, то из сего образовалась Коренная управа. Коренной совет имел исполнительную власть в Союзе, Коренная управа законодательную, она же, как выше означено, избирала чиновников и была верховным судилищем в Союзе. Совет мог признать членами и // (л. 37 об.) сделать своими уполномоченными в их месте пребывания людей, пользовавшихся доверенностью Коренного союза; управа назначала еще временную законодательную палату для рассмотрения, пояснения и дополнения законов Союза, но, не изменяя цели оного, сии, палатою сочиненные законы должны были с одобрения управы иметь временную силу до окончательного утверждения оных верховным Правлением Союза, которое тогда только могло быть установлено, когда бы Союз совершенно составился. Из всего означенного очевидно, что все распоряжения в сём тайном обществе, особенно же // (л. 38) направление оного к какой-либо цели, оставались в руках основателей, или коренных членов. Они же были обязаны набирать новых, или заводить управы, каждый одну. Управы были Деловые, Побочные и Главные. Управа называлась деловою и получала список первой части Устава, когда в ней было не менее 10 членов; до тех пор она считалась недействительною; однако же Коренной союз имел право делать исключения из сего правила, для скорейшего распространения общества; всякая могла завести другую, побочную, которая имела сношения только с нею; но если сею побочную управою была также заведена Управа // (л. 38 об.) и в ней находилось не менее 10 членов, то она становилась независимою от основавшей оную. В главные поступала та, которая завела три побочные, или три вольные общества (так назывались те, кои, не входя в состав Союза благоденствия, могли своею особенною деятельностию по литературе, художествам и так далее, способствовать достижению цели оного), такая Управа получала список второй части Устава. В каждой Управе для начальствования, надзора за порядком и разделения работ назначался посредством избрания Совет из блюстителя и одного или двух старейшин, // (л. 39) смотря по тому, из 10 или 20 членов была составлена Управа. Все дела в управах и Коренном союзе были решимы большинством голосов: так же были произнесены и приговоры; имена членов, заслуживших одобрение Союза, вписывались в почетную книгу, а изгоняемых из общества — в постыдную. Члены имели право выходить из Союза, но обещая хранить в тайне все им известное. К сему же хранению тайны обязывались все те, коим делалось предложение вступить в Союз и повторяли свое обещание после прочтения первой части. Обрядов для принятия не было: вступающий давал расписку, которая // (л. 39 об.) потом без ведома его сжигалась. Всякий должен был вносить в кассу общества 25-ю долю своего годового дохода¹⁴ и повиноваться законным предписаниям Союза. Таковы были объявленные в 1-й части Устава цель и правила Союза благоденствия. Вторая часть не была сочинена или по крайней мере не была одобрена Коренным союзом, ибо написанный князем Трубецким проект оставлен без внимания, и Александр Муравьев бросил его в огонь с другими бумагами // (л. 40) в 1822 году. Но об оной упоминали, и быть может, сверх приманки для любопытства видели в ней средство когда-нибудь открыть новым членам настоящие намерения основателей общества¹⁵. Они нестрого и даже очень мало сообразовались и с правилами, в первой части означенными. При заведении управ редко был наблюдаем предположенный порядок; оных было // (л. 40 об.) две в Москве: 1-я под председательством Александра Муравьева, который после отставки своей жил там несколько времени; 2-я под председательством князя Федора Шаховского; обе существовали недолго¹⁶; в Петербурге также две: у лейб-гвардии егерского офицера Семенова и у полковника Бурцова ¹⁷ Члены оных ¹⁸ хотя делились // (л. 41) на управы, но собирались, где хотели, не соблюдая никакого порядка. В Петербурге были заведены и вольные общества, почти независимые от Союза благоденствия. Два также в Измайловском полку: 1-е учреждено князем Евгением Оболенским и коллежским асессором Токаревым (впоследствии умершим), 2-е — егерским офицером Семеновым; то и другое существовали не долее трех месяцев. Третье отдельное общество основано полковником Глинкою, как показывает титулярный // (л. 41 об.) советник Семенов, бывший и в прежде означенных обществах и управах¹⁹ Новиков завел или по крайней мере заводил Малороссийское общество при масонской ложе, которую называл местом приготовления, но, как показывает бывший тогда в Полтаве Матвей Муравьев-Апостол, он только искал средств добывать деньги, и ни общество, ни ложа его не распространились²⁰. // {л. 42) О Пестеле Никита Муравьев говорит, что он не признавал нового союза и действовал отдельно по другим правилам, прежде в Митаве, потом в Тульчине, но он в ответах своих утверждает, что им, как и другими, был принят Устав Союза благоденствия, названный по цвету переплета «Зеленою книгою-». Впрочем, деятельность сего тайного общества, как по всему видно, была сосредоточена в так // (л. 42 об.) называемом Коренном союзе и сия деятельность всего более обращалась на умножение членов, особенно в Петербурге, где была большая часть Коренной управы ²¹. Однако же, если верить показаниям одного постороннего свидетеля, не подтвержденным изветами допрошенных, составлявшие сию Управу располагались тогда // (л. 43) действовать на общее мнение изданием особенного дешевого журнала, песен, каррикатур и хотели для того иметь литографию за границей и тайную типографию в отдаленной от столицы деревне²².

По крайней мере достоверно, что между ими были разговоры и прения, которые иным могли казаться правильными совещаниями о разных // (л. 43 об.) образах правления. По словам полковника Пестеля и других, как выше было означено, с самого учреждения первого общества (Сынов отечества или Союза спасения) обнаруживались в основателях мысли конституционные, но весьма неопределительные и более склонные к монархическим установлениям. Первую о правлении республиканском подал Новиков своим проектом Конституции, а в начале 1820 года, как показывает полковник Пестель, было в Санктпетербурге собрание Коренной думы (или Управы), которая по Уставу имела в Союзе власть законодательную // (л. 44). В сем собрании Пестель по вызову члена, исправлявшего должность блюстителя ²³, исчислял выгоды и невыгоды правлений монархического и республиканского и после многих рассуждений собирали голоса; все, утверждает Пестель, объявили, что предпочитают республиканское правление: (между прочими Николай Тургенев следующими словами: «un President sans phrase ²⁴.»), кроме одного полковника Глинки, который говорил в пользу монархического и предлагал // (л. 44 об.) вручить скипетр императрице Елизавете Алексеевне. Сие заключение Коренной управы, по уверению Пестеля, определено было сообщить всем другим,. и он сообщил его Тульчинской; с тех пор, прибавляет он, республиканские мысли стали брать верх над монархическими, хотя члены еще говорили, что если император Александр сам дарует России хорошие, по их мнению, законы, то они будут его верными приверженниками и сберегателями. Но сии показания полковника Пестеля не все подтверждены другими допрошенными;, один (Глинка) говорит, что все рассказываемое // (л. 45) происходило не на правильном совещании, а в обыкновенном разговоре о разных политических предметах. Фон-дер-Бриген утверждает, что большая часть присутствующих тут членов была неготова к рассуждениям сего рода и к объявлению какого-либо решительного мнения, что между прочими он и Глинка отреклись дать свое, что Тургенев вместо приписываемых ему слов сказал просто: «Республиканское правление с президентом очень хорошо, но главное всегда зависит от устройства в народном представлении». Титулярный советник Семенов прибавляет, // (л. 45 об.) что не было сделано никакого определения, и совещание кончилось спором, в коем полковник Глинка доказывал, что в России не может существовать никакое правление, кроме монархического. Наконец, ни один не упоминает о предложении касательно императрицы Елисаветы. Впрочем, все происходившее на сем совещании, как показывает Никита Муравьев, не имело никакого влияния на образ мыслей и действия членов вообще; не сделано вследствие того никаких предписаний подведомственным // (л. 46) управам, кроме Тульчинской ²⁵., на многих, бывших после собраниях не говорено о республиканском правлении, а рассуждали о перемене образования и ходе Союза благоденствия, и сам Пестель свидетельствует, что от начала до разрушения сего союза ни одно правило не было постоянно признаваемо и часто все, единогласно решенное, чрез несколько часов также единогласно отменяли. Должно однако же заметить, что вскоре после вышеописанного совещания или разговора // (л. 46 об.) некоторые из участвовавших в оном членов опять собирались, но случайно, как сказывает Пестель, и продолжая прежние рассуждения, один ²⁶.подал мысль о покушении на жизнь императора Александра; Никита Муравьев утверждает, что, кроме его и Пестеля, все бывшие с ними члены отвергли сие предложение как преступное, доказывали, что неминуемым последствием такого злодейства были бы все бедствия, все ужасы // (л. 47) безначалия; Пестель отвечал, что оные могут быть отвращены учреждением временного правления из принадлежащих к их тайному обществу, на него восставали единодушно, с жаром, но ужасное предложение, если верить показанию одного Сергея Муравьева-Апостола, было снова сделано на другом собрании и принято большинством голосов. Из бывших на сем последнем он помнит только себя, Никиту Муравьева и Пестеля.

Между тем присоединение новых членов к Союзу благоденствия продолжалось: многие // (л. 47 об.) могли быть прельщены рассеянными в Уставе, впрочем, весьма обыкновенными филантропическими и патриотическими мыслями; других завлекали побуждения дружбы, доверенность к некоторым людям или влияние моды, ибо есть мода и на мнения, а сим пользовались деятельнейшие в обществе, возбуждая в слабых боязнь сделаться смешными или суетное любопытство, а иных, буде верить некоторым показаниям, даже виды личной корысти. Но также многие начинали чувствовать свое заблуждение и один из первых — полковник Александр // (л. 48) Муравьев. «Луч горней благодати,— говорит он,— коснулся моей души омраченной, я вдруг увидел бездну, над которою стоял с несчастными сообщниками, и долго, в слезах раскаяния молил небо простить мне их и мои преступления. Бог услышал грешника; он в течение шести лет испытывал меня тяжкими крестами, смертью детей, страданием жены, расстройством имущества, наконец, и праведным гневом государя и карою закона». Несколько времени он не мог победить ложного стыда и только уклонялся от прежних занятий и разговоров, но в 1819 году // (л. 48 об.) превозмог себя, письменно объявил Коренному союзу о своем мнении, прося, заклиная всех последовать его примеру, отказаться от всяких противозаконных предприятий и мыслей. Ему отвечали уверениями (ложными), что они с ним согласны и уничтожают общество²⁷. Вскоре после того оно и в самом деле, по крайней мере в Петербурге, стало приходить в упадок: некоторые члены, не имев решительности явно отказаться, удалялись из оного, в том числе и означенные выше три члена первого тайного общества, раскаянием // (л. 49) своим заслужившие совершенное отеческое прощение вашего величества: двое около 1821 года, один же, хотя позднее, но до того разорвал тяготившие совесть его связи, что, наконец, даже избегал встречи с прежними товарищами ²⁸.

Но на юге полковник Павел Пестель, будучи тогда адъютантом графа Витгенштейна и живучи в Тульчине, // (л. 49 об.) главной квартире 2-й армии, старался всеми средствами распространять свои мнения. Он внушал молодым сослуживцам своим, что воля самого монарха (в бозе почивающего императора Александра), до времени только сокрываемая, есть питать идеи сего рода в юношестве и войсках, что, стремясь к изменению настоящего порядка, они будут содействовать ему, что в Петербурге все умы в движении, что уже составилось многочисленное и почтенное по достоинствам своих членов сообщество, котороевсе готовит к великой перемене²⁹. Он принял многих в Союз // (л. 50) благоденствия, показывая нововступающим первую часть Устава, но сам часто уклонялся от определенных в оном правил. Влияние его, как видно по единогласным свидетельствам, бывало редко оспориваемо близкими к нему сообщниками, однако ж в исходе 1820 года и между бывшими в сем крае начали оказываться холодность, несогласия в мнениях и возникали жаркие споры на собраниях, кои бывали у Пестеля и Юшневского (генерал-интенданта 2-й армии), им принятого и до конца остававшегося в тесной с ним связи. Пестель предложил для прекращения разномыслия учредить временное диктаторство; // (л. 50 об.) сие предложение, равно и другое, чтобы заменить диктатора триумвиратом, отвергнуты, а положено быть в Москве съезду депутатов Союза для точнейшего определения цели и действий оного. Пестелю нельзя было ехать в Москву, полномочными от его Управы назначены полковник Бурцов и подполковник Комаров, который, заметив в обществе явную наклонность к революционным правилам и даже к предприятиям противозаконным, думал уже тогда воспользоваться долженствовавшим быть на сем съезде разногласием, чтобы склонить членов к уничтожению Союза. Генерал-майор фон // (л. 51) Визин приезжал из Тульчина в Петербург³⁰ для приглашения депутатов, и в Москву отправились Николай Тургенев и Глинка. Кроме их и вышепоименованных, были на съезде: два брата фон Визины, генерал-майор Орлов, полковник Граббе, Якушкин (вступивший в Союз благоденствия в 1819 году), Михайло Муравьев, Охотников. Сим членам на многих предварительных собраниях генерал фон Визин предлагал разделить общество на три разряда: 1-й, высший, главноуправляющий и законодательствующий, незнаемых; 2-й исполнителей: из оного хотели отряжать членов для наблюдений, разъездов,// (л. 51 об.) словесных сообщений, прекратив все письменные; наконец, 3-й, нововводимых. Тут опять начались несогласия и споры; предложение фон Ви-зина отвергали: Николай Тургенев (избранный председателем на время съезда и, по словам Комарова, показывавший себя умеренным), генерал-майор Орлов, Бурцов, Колошин и Комаров. Последнему Якушкин сказал однажды: «Я на лице твоем вижу, что ты изменяешь обществу».— «Да!» отвечал Комаров,— если оно не войдет опять в пределы известного мне устава». — «Это не возможно». Вскоре затем генерал Орлов письменно объявил, что он уже не хочет // (л. 52) принадлежать к обществу, и остался тверд, несмотря на убеждения и просьбы товарищей, а в конце февраля (1821 года) на общем заседании положено уничтожить Союз. Тургенев как председатель от имени всех уполномоченных членов объявил прочим, что их сообщество разрушилось совершенно и навсегда как по возникшему в оном разномыслию, так и для того, чтобы не возбудить подозрений правительства. Устав Союза благоденствия и прочие бумаги сожжены; многие члены, в том числе Бурцов и Комаров, искренно верили и радовались уничтожению оного. // (л. 52 об.)

Но истинные причины, побудившие сделать сие объявление, как показывают Якушкин, фон Визин и Никита Муравьев, были чувство, что Устав не ясно определял цель общества, отчего деятельность оного уменьшалась и желание удалить членов, кои уже хладели в усердии к сей цели или не знали оной и по характеру своему и образу мыслей казались неспособными содействовать Коренной управе. Бывшие в Москве руководители оной тогда же решились (сие объявляют генерал фон Визин и Якушкин) со временем составить новое общество и разделить его на две степени, с тем чтобы // (л. 53) только принадлежащим к первой была известна настоящая цель оного: готовить Россию к изменению государственных установлений. В сию первую степень принимать не иначе, как по согласию главного правления в Петербурге; для принятия во вторую нужно было бы единодушное утверждение членов двух отделений; оных полагалось четыре: в Петербурге, в Москве, в Смоленской губернии и Тульчине. Якушкин утверждает, что сие тайное общество, с названием, коего он не помнит, и новым Уставом, тогда же и составилось; генерал-майор Фон Визин напротив, что // (л. 53 об.) все окончилось одними предположениями и признанием, несколько раз повторенным, что никакая цель не оправдывает средств. Первый прибавляет, что назначенные в Москве и Смоленске отделения не были учреждены.

Полковник Бурцов вместе с подполковником Комаровым привез Тульчинской управе известие о разрушении Союза благоденствия и должен был представить ей письменное сообщение от председателя Московского съезда. Но уже знав все по слухам, Пестель и Юшневский на предварительном совещании // (л. 54) условились: во 1-х, не признавать общества разрушенным; во 2-х, воспользоваться сим случаем, чтобы удалить всех слабосердых, представя им опасности и трудности предприятия.

Вследствие сего, когда по собрании Думы Тульчинской, Бурцов, исполнив данное ему в Москве поручение, вышел, а за ним и Комаров, то Юшневский говорил приготовленную им речь, но сим не удалил никого, напротив, подстрекнул самолюбие присутствовавших членов: полковник Аврамов (после, как он уверяет, раскаявшийся) объявил, что если и все оставят Союз, то он не перестанет полагать оный существующим в нем одном; // (л. 54 об.) другие также провозгласили, что депутаты их в Москве вышли из пределов данной им власти, что общество не разрушено и будет продолжать действовать, переменив некоторые из прежних правил. Как бывшие на сем собрании, так и приставшие вскоре потом к их мнению, Пестель, Юшневский, Аврамов, Вольф, Ивашев, двое Крюковых, князь Барятинский, Басаргин, князь Сергей Волконский, Василий Давыдов (вероятно, соображаясь с положениями сочиненного Пестелем Устава первого тайного общества) приняли название Бояр Союза ³¹ Они выбрали // (л. 55) председателями, или директорами, Пестеля, Юшневского и сначала третьим Никиту Муравьева, ибо думали, что и он, не быв в Москве, также несогласен на уничтожение общества. Но в Петербурге, как утверждает последний (Никита Муравьев): «Оно было, по крайней мере, совершенно расстроено: большая часть членов из него вышла; оставшиеся Управы, не имея между собою связи, не имея никакого Устава // (л. 55 об.) и общего управления, не знали, чего хотели или не могли дать себе отчета в своих желаниях»³² // (л. 56) Только в исходе 1822 года, сие Петербургское, или Северное, общество снова образовалось. Его разделили на убежденных и соединенных, или согласных ³³. Союз убежденных, или Верхний круг, составлялся из основателей³⁴, принимали в оный и других из Союза соединенных, но не иначе как по согласию всех находящихся в Петербурге убежденных. Сие согласие было нужно и для // (л. 56 об.) принятия какой-либо решительной меры. Сверх того, верхний круг имел следующие права: он избирал членов Думы, или Совета, управлявшего обществом; дозволял принятие нововступающих; требовал отчетов от Думы. Ненаходящийся в оном член мог принять не более двух и согласия на то испрашивал через члена, коим был сам принят; сей последний также, если не был в числе убежденных. Сие согласие чрез такую же цепь доходило от Думы до принимающего новых членов. Сих сначала испытывали, готовили, потом открывали им мало помалу цель тайного общества, но о средствах для достижения // (л. 57) оной и о времени начатия действий должен был иметь сведение один Верхний круг. Многим, коих назначала слепыми орудиями, говорили только, что их дело рубиться; нововсту-пившие и вообще все, не причисленные к убежденным, знали одного принявшего их члена. Но сие правило и все прочие весьма не строго наблюдались³⁵ Возобновив тайное общество, начальником оного несколько времени признавали одного Никиту Муравьева, потом в конце 1823 года, решась для лучшего успеха иметь трех председателей, присоединили // (л. 57 об.) к нему князя Сергея Трубецкого, лишь возвратившегося из-за границы, и князя Евгения Оболенского ³⁶. Чрез год после того первый отправился в Киев и с надеждою, что будучи в штабе 4-го корпуса он может иметь сообразное с планами злоумышленников влияние на войски оного, и для того, чтобы наблюдать за Пестелем, коему главные действователи Северного общества не доверяли, ибо, по словам Рылеева, видели в нем хитрого властолюбца, не Вашингтона, а Бонапарте. На место // (л. 58) князя Трубецкого сделан членом Директории, или Думы, Рылеев, который настоял, чтобы впредь сии директоры, или правители, были не бессменными, а избирались только на один год.

Сношения нового Петербургского, или Северного, союза с Южным, как показывают многие допрошенные, были довольно редки и почти всегда на словах; Думы боялись вверять письма даже сочленам своим, ибо оные могли по нечаянному случаю попасть в руки посторонних. Сии два общества не соглашались во многом, особенно же касательно своего внутреннего устройства; но имели одну цель — испровержение // (л. 58 об.) существующего порядка и в обоих уже занимались сочинением законов для преобразования России. Комиссия представляет на высочайшее усмотрение вашего величества отысканные ею списки сих проектов вместе с краткими из оных извлечениями³⁷. Для достижения цели своей, также в обоих // (л. 59) думали употребить одни средства: // (л. 59 об.) силу, действие войск, которые // (л. 60) надеялиеь склонить к возмущению³⁸. Приготовлением сих средств особенно занимались на юге, в некоторых полках 1-й и 2-й армии. // (л. 60 об.) Так, как показывает капитан Майборода, полковник Пестель то ласкал рядовых, то вдруг, когда ожидали покойного императора в армию, подвергал их жестоким, и вероятно, незаслуженным наказаниям. «Пусть думают, говорил,— что не мы, а высшее начальство и сам государь причиною излишней строгости». Подполковник Сергей Муравьев-Апостол также всячески и в Черниговском, и в других полках 9-й дивизии старался привязывать к себе солдат, в том числе выписанных из прежнего Семеновского полка, внушал им мысли о возможности и близости всеобщей перемены, требуя обещания // (л. 61) за ним во всяком случае следовать.

Действия сего тайного общества (Южного) уже не ограничивались умножением членов, оные с каждым днем принимали характер решительного заговора против власти законной, и скоро на совещаниях стали обнаруживаться в часто повторяемых предложениях злодейские, страшные умыслы. В Тульчинской думе первенствовал, как и прежде, полковник Пестель; его сочленом в оной и всегда согласным, хотя по наружности недеятельным, был Юшневский; от них зависели все составлявшие Южное общество, одни непосредственно, другие чрез подведомственные // (л. 61 об.) Думе две Управы: Каменскую, или правую, где заседали Давыдов и князь Сергей Волконский, и Васильковскую, или левую, в коей начальствовали Сергей Муравьев-Апостол и подпоручик Бестужев-Рюмин (первый, Муравьев, после сделан и третьим членом Думы³⁹). В генваре 1823 года были в Киеве собраны начальства всех управ, Пестель, Юшневский, Василий Давыдов, князь Сергей Волконский, Муравьев и Бестужев- // (л. 62) Рюмин; они читали отрывки пестелевой «Русской Правды», и сделан вопрос: при введении наших новых законов, как быть с императорскою фамилиею? «Истребить ее»,— сказал Пестель, с ним согласились Юшневский, Давыдов, Волконский, но Бестужев-Рюмин думал удовольствоваться смертью одного императора (прочих членов царственного дома предполагали, как показывает Пестель, вывезти за границу, употребив к тому кронштадтский флот); Сергей Муравьев на сей раз противился вообще их мнению, он не хотел цареубийства. Кончили тем, что хотя большинство голосов на стороне // (л. 62 об.) Пестеля, но нельзя дозволить, чтобы шесть человек решили вопрос столь важный. Бестужев-Рюмин после прислал к Юшневскому речь, в коей осуждал намерение сообщников своих, доказывая, что члены императорской фамилии по совершении революции не будут опасны: «Чего,— говорил он,— могут еще пожелать русские, когда мы устроим для них хорошее правление, когда мы дадим им мудрые законы?»⁴⁰. Но несмотря на изъявленное в сем случае искреннее или притворное несогласие, Муравьев и Бестужев-Рюмин в том же 1823 году при свидании // (л. 63) с начальниками других управ, Пестелем, князем Сергеем Волконским, Давыдовым, в деревне Каменке одобрили их предложение истребить весь императорский дом. Князь Сергей Волконский утверждает, что оно даже и возобновлено Муравьевым, а в 1824 Бестужев писал в Варшаву (сие письмо не доставлено князем Волконским), требуя смерти государя цесаревича Константина Павловича от членов тайного Польского общества, с коим он за несколько времени перед тем вступил в сношения и связи. Открытие сего Польского тайного общества и переговоры с ним принадлежат к замечательнейшим // (л. 63 об.) действиям Южной директории. Бестужев-Рюмин известил ее о существовании оного; ему же дано поручение сделать условия с поверенными сего общества, коего целью было отделение от России, независимость Польши в ее прежнем виде. Условия вскоре сделаны Бестужевым-Рюминым, с одной стороны, а с другой — Крыжановским. Южное общество обещало признать независимость Польши, возвратить ей завоеванные области, еще не совсем слившиеся с Россией (qui ne sont pas encore Russificies), между прочими область Белостокскую, губернию Гродненскую, часть Виленской, Минской и Подольской // (л. 64) с наблюдением, однако же, нужных для обороны выгод при постановлении новых границ, обещало покровитель ствовать в России полякам и стараться искоренять взаимную нелюбовь обеих наций, а общество Польское обязывалось употребить средства действительнейшие, какого б ни были они рода, чтобы препятствовать государю цесаревичу приехать в Россию, когда начнется революция, и с своей стороны, приступив з то же время к возмущению, идти на Литовский корпус, если он не пристанет к ним, обезоружить его и учредить в Польше республиканский образ правления. Сверх того хотели взаимно сообщать одно другому // (л. 64 об.) нужные и вообще важные сведения, но с тем, чтобы сношения происходили не между простыми членами, а чрез особых комиссаров; сими комиссарами назначены Муравьев и Бестужев-Рюмин, Гродецкий и Черкасский. Впоследствии Пестель сам и князь Сергей Волконский входили в новые переговоры с депутатами Польского общества Яблоновским и Гродецким ⁴¹. Пестель // (л. 65) признается, что обещал независимость Польше, но утверждает, что не сказал ничего положительного о возвращении завоеванных областей, хотя и видно по карте России, им сочиненной и приложенной к проекту конституции («Русской Правде»), что он в своих планах от состава империи отделял все означенные Бестужевым части прежней Польши и хотя на совещаниях с некоторыми петербургскими членами (так показывает Никита Муравьев) на упрек за сие намерение, ему и Давыдову, они оба отвечали: «Как быть! Слово уже дано, и на то была воля Южного общества». Сии сношения с обществом Польским // (л. 65 об.), кажется, не имели дальнейших последствий, поверенные оного требовали от Пестеля, чтобы он дал им узнать важных людей в государстве, участвующих в заговоре против настоящего порядка, обещая с своей стороны наименовать и сблизить с ними таких же. Пестель был принужден отвечать не ясно, ибо не мог назвать никого; поляки охолодели, но связи их с Южным обществом не совершенно прекратились, ибо определено было обоюдным уполномоченным съехаться опять в Киеве, в генваре 1826 года. Впрочем, все сие долженствует быть точнее объяснено // (л. 66) производящимся в Варшаве следствием.

Незадолго до сих странных сношений, в коих частные люди своевольно располагали достоянием Отечества и судьбою правительств и народов, Управа Васильковская, то есть Муравьев и Бестужев-Рюмин, замышляли начать мятежнические действия в 9-й дивизии, которая тогда была собрана в лагере при Бобруйске, ожидая прибытия покойного государя и вашего императорского величества. Они хотели (оба в том согласно признаются) в положенный день или ночь с помощью нескольких сообщников, одетых в мундиры солдат полка, коим начальствовал // (л. 66 об.) единомышленник их полковник Швейковский, овладеть государем и вашим величеством, также взять под стражу генерал-адъютанта барона Дибича, произвести бунт в лагере и, оставя гарнизон в крепости (которая, говорят они, могла в неудаче служить для них убежищем), идти на Москву, возмущая на пути и присоединяя к себе другие войска. Но, как известно уже вашему величеству и Комиссии неоднократно было замечено, все покушения и планы злоумышленников равно очевидно ознаменованы и нетерпеливостью страстей и ничтожностью средств, обманывая на сей счет // (л. 67) друг друга по всегдашнему обыкновению в заговорах, они часто были сами ослеплены своими вымыслами и лишь в минуты, назначенные для совершения предприятия, узнавали свою слабость. Так было и в сем случае: Муравьев и Бестужев-Рюмин, думав возмутить целый корпус войск, скоро уверились, что в оном могли иметь только двух пособников: полковника Швейковского и подполковника Норова. Вследствие того положили, 1-е, Бестужеву ехать в Москву, узнать, что там делают настоящие или бывшие члены тайного общества, пригласить их, именно Михаила Муравьева и Михаила Фон Визина, // (л. 67 об.) к участвованию в новых планах, и для исполнения оных привезти несколько молодых людей в Бобруйск; 2-е, требовать мнения и помощи Пестеля чрез Василия Давыдова, которого затем звали к себе в лагерь. Давыдов не приехал и не отвечал; Бестужев нашел в Москве только Ивана Фон-Визина и Якушкина, которые отказались от всякого содействия и начальники Ва-сильковской управы остались при одном злодейском умысле. Пестель утверждает, что он удержал их, но сему нельзя верить, ибо из показаний Бестужева-Рюмина ⁴² видно, что в апреле следующего // (л. 68) 1824 года составлен план другого и еще более преступного покушения, им Пестелем, Бестужевым-Рюминым, Сергеем Муравьевым, двумя Поджио, Давыдовым и Швейковским. Полагали ошибочно, что покойный государь император будет в сем году осматривать войски 3-го корпуса при местечке Белая Церковь, и заговорщики решили, что в первую ночь после приезда его величества в павильон парка Александрии при смене караула несколько одетых в солдатские мундиры офицеров (в]том числе разжалованных), коих они считали готовыми на злодейство, ворвутся в комнаты государя // (л. 68 об.) и умертвят его ⁴³. Тогда же Сергей Муравьев-Апостол, Швейковский и Тизенгаузен должны были произвести возмущение в лагере, идти на Киев и на Москву. Муравьев думал из Киева отправиться в Петербург, действовать на Северное общество, и с ним Бестужев определял себя в начальники Черниговского полка. Но смотра не было; потому даже не сделано предложения назначаемым в убийцы ⁴⁴ и может быть // (л. 69) нерожденным для злодейства офицерам и рядовым; по крайней мере один из них, Жуков, выписанный из гвардии, говорил после (так свидетельствует Бестужев-Рюмин): «Знаю, что для успеха нам нужна смерть государя, однако ж если жребий велит мне быть исполнителем ужасного приговора, то я сам себя лишу жизни».

Но исполнение сих преступных намерений только что отлагалось; оно, как явствует из множества показаний, было постоянною мыслию руководителей Южного тайного общества. Уже и в 1821 году, по свидетельству ротмистра Ивашева, вскоре после возобновления // (л. 69. об.) Союза на юге, в одном собрании, где находились Пестель, Юшневский, Аврамов, Ивашев, князь Барятинский, Вольф, Крюковы 1-й и 2-й и Басаргин, члены провозгласили торжественно, что цель их есть изменение существующего в государстве порядка, во что бы то ни стало предполагая не только упразднение престола, но истребление всех лиц, кои могли бы тому препятствовать; средства к сему предоставляли избрать директорам: Пестелю и Юшневскому и для того вручали им власть неограниченную ⁴⁵ // (л. 70) В другом заседании при Юшневском, Ав-рамове, Ивашеве, двух Крюковых, князе Барятинском и штаб-лекаре Вольфе (который показывает сие), Пестель требовал решительного утверждения плана его, ввести в России республиканский образ правления посредством вооруженной силы и упразднить царствующий дом; члены изъявили согласие. В 1822 году князь Барятинской, принимая в общество полковника Фалленбер-га, взял с него клятву жертвовать всем и даже покуситься на жизнь императора ⁴⁶ // (л. 70 об.) В 1823 году младший из братьев Поджио ⁴⁷, вступив в Союз, нашел, что всеми (Южными) управами положено было иметь целью установление республики, но из осторожности не вдруг открывать сие нововводимыммым. В сем же году Поджио видел в Петербурге князя Барятинского и письмо, которое он привозил от Пестеля к Никите Муравьеву: Пестель спрашивал о числе членов, успехах Северного общества: «Готовы ли в Петербурге к возмущению?» и прибавлял: les demi-mesures пе valent rien, ici nous voulons avoir ma-ison nette (слабые меры // (л. 71) ни к чему не годятся, мы, здешние, думаем все дочиста искоренить). «Как,-— вскричал Никита Муравьев.— Они там бог весть что затеяли; хотят всех. Князь Барятинской требовал решительного ответа: Никита Муравьев объявлял, что их намерение начать с обращения умов (commencer par la propagande), но им (Никитою Муравьевым), как утверждает в своих показаниях Поджио, иные в Петербурге тогда были недовольны, хуля его за медлительность, бездействие, холодность. В числе тех, кои желали скорых мер, не ужасаясь злодейства, Поджио именует: Митькова, который на свидании // (л. 71 об.) у Оболенского сказал ему: «Я с вашим мнением (о погублении всей императорской фамилии) согласен совершенно до корня ⁴⁸; князя Валерияна Голицына, повторившего слова Митькова ⁴⁹; Рылеева, исполненного отваги, как говорит показатель, но хотевшего действовать и на умы сочинением возмутительных песен и Катехизиса свободного человека⁵⁰; наконец, // (л. 72) и Матвея Муравьева-Апостола ⁵¹. Поджио представляет его одним из жарких приверженников Пестеля и республиканского правления, // (л. 72 об.) готовым произнести смертный приговор всему царствующему дому, только с тем (сию мысль, по другим показаниям, имели и брат его, Сергей, и Бестужев-Рюмин, и Пестель), чтобы злодейство, ими внушенное, казалось делом других, последствием заговора, составленного вне их тайного общества, и чтобы они могли избегнуть // (л. 73) от кары праведного всеобщего омерзения⁵². Но сии мнения Матвея Муравьева значительно изменились в течение следующего года; ибо в найденном между бумагами брата его Сергея письме (от 3 ноября 1824) он напротив изъявляет благоразумие, старается удержать брата от всяких покушений, доказывает ему если не беззаконность, то по крайней мере // (л. 73 об.) безрассудность предприятия и невозможность успеха: «Дух в гвардии,— пишет он,— и вообще в войсках и народе совсем не тот, какой мы предполагали. Государь и великие князья любимы; они с властью имеют и способы привязывать к себе милостями, а мы, что можем обещать вместо чинов, денег и спокойства? Метафизические рассуждения о политике и двадцатилетних прапорщиках в правители государства. Из петербургских умнейшие начинают видеть, что мы обманываемся и обманываем друг друга, твердя о наших силах, в Москве я нашел только двух членов // (л. 74), которые сказали мне: «Здесь ничего не делают, да и делать нечего» ⁵³ // (л. 74 об.)| По всему видно, что и деятельнейшие в тайном обществе, точно не стыдясь, обманывали друг друга. Так, генерал-майор князь Сергей Волконский сообщал Пестелю, что он подговорил многих офицеров из всех полков// (л. 75) 19-й дивизии, за исключением лишь полка его личного неприятеля Бурцова, называл некоторых, будто бы принятых им или приготовленных, и после должен был признаться, что все было им вымышлено из тщеславия для доказательства его преступного усердия. Так, они говорили в Южном обществе, что их главные силы на Севере и там должно начаться действиям, а в Петербурге, что все готово на юге, утверждали иногда, что Москва решит дело, а в Москве не было уже и управы, и очень мало членов, большою частью отставших от Союза; говорили также и также ложно, что есть тайное общество // (л. 75 об.) на Кавказе и в Харькове, последнее будто бы под начальством графа Якова Булгари. Но то же самое чувство тщеславия не допускало их ни сердиться за обман, ни признаваться в перемене образа мыслей. Матвей Муравьев-Апостол после означенного выше письма к брату, в коем он сверх того изъявлял весьма невыгодное мнение о Пестеле, после разговора в том же духе с приезжавшим к нему в деревню майором Лорером вдруг снова начал уверять Пестеля в привязанности к нему, в рвении к успеху его планов⁵⁴. Сей последний (Пестель), как свидетельствует // (л. 76) Никита Муравьев, другие допрошенные и самый ход происшествий, был в Южном обществе не только директором, но полным властелином, большая часть членов слепо ему верили; иные, в том числе начальник одной из управ, князь Сергей Волконский, (не знав его проекта Конституции, хотели всем жертвовать для введения предположенного в ней образа правления⁵⁵). Впрочем, по некоторым показаниям, он часто действовал //(л. 76 об.) так, чтобы его мысли и намерения были предложены не им и даже казались не его внушением. Подполковник Поджио встретился с ним в|первый раз осенью 1824 года. Пестель знал, что он член их общества, знал, что он из таких, коих, по словам его, не было нужды пришпоривать, но сперва говорил очень осторожно, только искал пленить его умом, велеречием, лестью, много рассуждал о различных формах правления, начав от Нимврода, и особенно охуждал наследственный в монархиях порядок, но когда Поджио в восторге, который в другом случае можно бы назвать детским, вскричал: «Должно признаться, что все жившие до нас ничего // (л. 77) не разумели в государственной науке; они были ученики и наука в младенчестве». То он стал мало помалу намекать о том, что для торжества их идей нужны усилия, жертвы, ответ уже воспламененного до бешенства и ныне горько раскаявшегося Поджио был готов: «Принесем на жертву всех». Тогда Пестель, сжав руку, сказал: «Давай читать их по пальцам, для удара я готовлю двенадцать удальцов: Барятинской уже набрал некоторых». Дошедши до царственных особ женского пола, он на минуту остановился: «Знаешь ли, Поджио, что это ужасно и однако ж заключил свой страшный счет числом // (л. 77 об.) 13, прибавя: «Если убивать и в чужих краях, то конца не будет, у всех великих княгинь есть дети: довольно объявить их лишенными прав на царство, и кто захочет престола, облитого кровью. Но Пестель сам, как показывает его сообщник-обвинитель, хотел для себя, по крайней мере, власти царской. «Кто же,— спрашивал он у Поджио,— будет главою Временного правительства? Кому быть, кроме того,кто начинает и без сомнения совершит великое дело революции, кроме вас? — Неловко мне, нося имя не русское.— Что нужды! Вы уймете самое злоречие, удалясь как Вашингтон в среду простых // (л. 78) граждан: ведь временное правительство недолго будет действовать, год, много два.— «О, нет! возразил Пестель,— не менее десяти лет, они необходимы для одних предварительных мер, между тем, чтобы не роптали, можно занять умы внешнею войною, восстановлением древних республик в Греции. А окончив великий подвиг, я заключусь в Киевской Лавре, буду схимником и тогда примусь за веру»⁵⁶. // (л. 78 об.) Ослепляя, таким образом, людей незрелого ума в своем непосредственном кругу, зарождая или по крайней мере укореняя в их сердцах беззаконные и бесчеловечные намерения, директор Южного тайного общества продолжал стараться и о том, чтобы распространить свое // (л. 79) влияние на Северную Думу⁵⁷. Князь Сергей Волконский, Давыдов, // (л. 79 об.) Швейковский приезжали в Петербург (первый два раза) с предложением соединить оба общества, действовать вместе, стремиться к одной, определенной южными членами, цели, В 1824 году был и сам Пестель. Он, возвратясь на юг, уверял, что привел все в желанный им порядок, что общества Южное и Северное соединились, что сначала ему противились во многом, и однажды он, в нетерпении ударив по столу, сказал: «Так будет же республика», что наконец все согласились с его мнением и видами. Но члены Петербургского общества показывают другое; Рылеев утверждает, что они думали соединиться с Южным обществом // (л. 80) для того единственно, чтобы надзирать за Пестелем и противодействовать ему, что сего, к сожалению, не могли сделать, а по словам Никиты Муравьева, Пестель после приезда в Петербург на собрании при князе Трубецком, Оболенском, Николае Тургеневе, Рылееве, Матвее Муравьеве-Апостоле жаловался на недеятельность Северного общества, на недостаток единства точных правил, на различие устройств на севере и юге. В Южном обществе были Бояре, в Северном их не было; он предлагал слить оба общества в одно, назвать Боярами главных петербургских членов, иметь одних начальников, все дела решить по большинству // (л. 80 об.) голосов Бояр, обязать их и прочих членов повиноваться слепо сим решениям; предложение было принято, как сказал князь Трубецкой Никите Муравьеву, который не был на сем собрании. «Мне это весьма не понравилось,— говорит Муравьев,— и когда вскоре затем Пестель пришел ко мне, то у нас началось прение; Пестель говорил, что надобно прежде всего истребить всех членов императорской фамилии, заставить Синод и Сенат объявить наше тайное общество временным правительством с неограниченной властью, что сие Временное правительство, приняв присягу всей России, раздав министерства, армии, // (л. 81) корпуса и прочие места членам общества, мало помалу, в продолжение нескольких лет будет вводить новый порядок. Я нашел сей план равно и варварским, и несбыточным ⁵⁸. Вследствие сего разговора Никита Муравьев на другом собрании общества доказывал // (л. 81 об.), что совершенное соединение их с Южным обществом невозможно по дальности расстояния и по несходству в мнениях, что в Северном всякий следовал своему, а в Южном, как он слышал, никто не противоречил Пестелю; и так большинство голосов было бы выражением одной его воли; он же не сказывал; сколько у него бояр и предоставлял // (л. 82) себе право вместе с своими боярами принимать новых. Муравьев прибавил, что никогда не будет слепым орудием решений большинства, которые могут быть противны его совести и хочет иметь свободу выйти из общества. Его слова подействовали; Пестель должен был согласиться оставить все в прежнем виде до 1826 года, а тогда собрать уполномоченных для постановления правил и для избрания одних правителей в оба общества; с тех пор он⁵⁹, видимо, охладел к главным членам петербургским, не показывал им доверенности и хотя // (л. 82 об.) обещал прислать свой проект Конституции, однако ж не прислал и не входил ни в какие объяснения об устройстве и состоянии Южного общества. О князе Сергее Волконском Никита Муравьев говорит, что он был в Петербурге после Пестеля (вероятно, во второй раз) и не имел никаких поручений, а только хвалил единодушие обществ Северного и Южного. В сем последнем беспрестанно оказывалось нетерпение приступить к действию, мятежам и было останавливаемое только чувством бессилия. Сии порывы особенно волновали так называемую Васильковскую управу, которая часто, как // (л. 83) уверяет Пестель, составляла планы, решалась на предприятия, даже и по его мнению не сбыточные, без согласия Тульчинской директории, но уведомляла ее обо всем. Сия Управа приняла много новых членов; она, как означено выше, вступила первая в сношения с Польским обществом и ею же в 1825 году открыто другое тайное общество, Соединенных славян, которое было и не весьма многочисленно, и не значительно ни по званию, ни по свойствам членов своих, и коего существование продолжалось не более двух лет. Основать оное вздумал 1823 года подпоручик артиллерии Борисов 2-й, // // (л. 83 об.) пригласив к тому своего брата и одного волынского шляхтича Люблинского. Он сочинил, а Люблинский перевел на польский язык формулу клятвенного обещания для вступающих и краткий Катехизис славянина. В нем между многими ученическими апофегмами о природе, о просвещении и предрассудках, о простоте выражений великодушия и надутом слоге рабства сказано: не надейся ни на кого, кроме друзей и своего оружия. Друзья тебе помогут, a ot> тебя защитит, и ты eси славянин, и на земле твоей, при брегах морей, ее окружающих, построишь четыре порта: Черный, Белый, Далматский, Ледовитый,// (л. 84) воздвигнешь город и в нем своим могуществом посадишь на трон, богиню просвещения и проч[ее] и проч[ее]. Желаешь сего, жертвуй 10-ю частью своих доходов и будешь обитать в сердце друзей. В клятве, обещаясь хранить тайну, действовать для блага славянских племен, они прибавляли: «Если изменю, то да будет наказание и угрызением совести, и сим оружием, над коим произношу присягу, да внидет она острием в сердце мое, да истребит всех мне любезных и жизнь моя с сей минуты да будет сцеплением неслыханных бед». Целью общества они полагали // (л. 84 об.) соединить общим союзом и единообразным республиканским правлением, но без нарушения независимости каждого, восемь славянских колен, означенных на осмиугольной печати их: Россию, Польшу, Моравию, Далмацию, Кроацию, Венгрию с Тран-cильванией, Сербию с Молдавией и Валахией; средств для сего предприятия они, как говорят единогласно в показаниях, не имели никаких до самого конца. Заводя сие общество, Борисов старался только умножать число членов и, чтобы придать ему важности, уверял принимаемых, что оно сильно, что средоточие оного в Петербурге, отрасли // (л. 85) во всех землях, населенных славянами, и что основатель общества есть известный молдавский князь, который теперь не в России. В лживости сего и в причинах, побудивших его вымыслить рассказываемую им басню, он впоследствии признавался Бестужеву-Рюмину и то же подтвердил на допросах пред Комиссией). Когда он и другие члены сего тайного общества познакомились с Сергеем Муравьевым и Бестужевым, их было 36 человек ⁶⁰, большою частью молодых офицеров артиллерии и некоторых пехотных // (л. 85 об.) полков 3-го корпуса. Сей корпус стоял тогда лагерем у местечка Лещина: многие из товарищей Муравьева и Бестужева-Рюмина по Южному обществу видались с ними ежедневно: полковники Швейковский, Тизенгаузен, Артамон Муравьев, Враницкий, майор Спиридов; положено, чтобы Бестужев обратил Соединенных славян к своей цели. Ему было нетрудно доказать невозможность когда-либо исполнить их собственный план; он прибавил к сему, что обязанность русского думать о преобразовании России, прежде иных соплеменных нам народов и потом, говоря именем своего многочисленной // (л. 86) могущественного общества, распространившего отрасли свои по всей империи, именем верховного правления, сокровенного даже и для большой части членов в непроницаемой тайне, их содействовать и повиноваться ему беспрекословно. Все, тут бывшие, согласились⁶¹; Общество славян присоединилось к Южному, то есть к Васильковской управе; они обязались клятвою, целуя образ, который Бестужев снял с шеи, а он, объявив, что должно стремиться к испровержению настоящего порядка посредством военной силы, разделил их на округи; начальники сих округов // (л. 86 об.) (для артиллерийских — Горбачевский, для пехотных — Спиридов, назывались посредниками, ибо через них Соединенные славяне сносились с Бестужевым и Южным обществом. Потом он показывал им проект новых республиканских законов⁶² и уверял, что князь Трубецкой возил его на рассмотрение лучших иностранных публицистов, кои все одобрили сие законоположение⁶³ Наконец, требовал, // (л. 87) чтобы подговаривали солдат и готовились по его предписанию начать возмущение не позднее августа 1826 года при смотре войск у Белой Церкви, а может быть и прежде. Затем, на собраниях у него и Муравьева, где бывали и вышеименованные члены Южного общества и некоторые из Соединенных славян⁶⁴, они оба твердили им беспрестанно о близости, о пользе революции, воспламеняли их воображение и страсти, намекали сначала, потом говорили ясно и решительно о необходимости посягнуть на жизнь императора Александра, истребить всю династию. Один из общества Соединенных славян (Горбачевский) // (л. 87 об.) сказал: «Но это противно богу и религии».— «Неправда,— возразил Сергей Муравьев и стал им читать- свои выписки из Библии, коими, ложно толкуя их, хотел доказать, что монархическое правление не угодно небу. «Надобно,— повторял Бестужев,— самый прах их (членов императорской фамилии) развеять по земле». Последствий таких, как во Франции, бояться не должно: там начал революцию народ, а не войско; у них не было хорошей конституции, одна сменяла другую, все были наполнены недостатками и между верховными правителями их, консулами был человек отважный с обширным гением;// (л. 88) у нас против всего подобного взяты меры»⁶⁵.

Во время сих свиданий и переговоров члены Васильковского округа едва не решились немедля поднять знамя бунта. Получено известие, что у одного из них (Швейковского) отнят полк; он был в отчаянии, сообщники его также и по участию в нем, и по тому, что с ним лишились надежды привлечь к содействию полк, коим он начальствовал. В первые минуты раздражения они⁶⁶ // (л. 88 об.) определили возмутить 3-й корпус (дивизии 8-ю и 9-ю пехотные, 3-ю гусарскую и артиллерию сих дивизий) и идти на Киев, потребовав совета и помощи у Пестеля; хотели также послать убийц в Таганрог, и полковник Артамон Муравьев предложил себя. «Ты нам нужен здесь для своего полка»,— отвечали ему. Бестужев для совершения злодеяния взялся найти человек до 15⁶⁷ из Соединенных славян и других, не принадлежащих ни к какому тайному обществу, но известных ему и надежных по их образу мыслей и характеру: он составил // (л. 89) им список, но все, коих имена были в оном, изъявляли согласие⁶⁸, некоторым он и не открывал своих намерений, как видно полагаясь на общую данную ими присягу в слепом повиновении. Но недолго они занимались своими преступными мечтами, опомнясь, сам Швейковский убедительно, со слезами просил товарищей не жертвовать собою за него, отложить всякое действие, чувствуя всю невероятность удачи, они согласились и однако же дали друг другу слово начать непременно в 1826 году. И тогда, они думали убиением императора Александра подать знак к повсеместным // (л. 89 об.) смятениям, принудить Сенат провозгласить избранную ими Конституцию и составить три лагеря: первый — у Киева под командою Пестеля, второй — у Москвы под командою Бестужева-Рюмина, третий — близ Петербурга, где Сергей Муравьев-Апостол должен был явиться, что б принять начальство над гвардиею; так им все казалось легко. Но один (полковник Тизенгаузен) иногда казавшийся ревностным, даже предлагавший составить кассу для предприятий общества и продать для сего последнее платье жены своей, говорил: «Начинать через год разве через десять лет⁶⁹// (л. 90) Артамон Муравьев еще несколько времени упорствовал в желании не откладывать и ехать для убийства в Таганрог; Сергей Муравьев-Апостол и Бестужев утверждают, что ему худо верили, считая его самохвалом, яростным более на словах, нежели в самом деле, он сам признался пред Комиссиею в истине приписываемых ему слов и умысла.

По снятии Лещинского лагеря они расстались, твердя о плане на 1826-й год между собою и Соединенным славянам чрез // (л. 90 об.) Бестужева. Он им повторял, что при смотре войск у Белой Церкви будет удобный случай произвести мятеж и все замышленные ими перемены; уверял снова в силе своего тайного общества, уже не имеющего нужды в новых членах и, требуя от них крови священной, утверждал, что не будет кровопролития; наконец, советовал, предписывал приглашать к сообщничеству фейерверкеров, унтер-офицеров и рядовых. Сие поручение было исполняемо, хотя не всеми и не всегда с успехом, ибо некоторым солдаты на их лукавые обещания и слова, что пора избавиться от несправедливости начальников, по большей части // (л. 91) немцев, отвечали: «Не верим, это все пустое» или «Хорошо, мы с вами, если только в этом не будет бунта или какого иного худа». Иные даже спрашивали: «Да полно, батюшка, не противно ли это присяге и знает ли про то государь?» И, ругаясь над их простодушным легковерием, им говорили, что все согласно с присягою и будет известно государю. Директоры Южного общества были, как сие означало выше, уведомляемы о делах и предположениях Васильковской управы; Сергей Муравьев тогда уже сам был одним из директоров. Пестель в ответах своих утверждает, что он // (л. 91 об.) не одобрял их планов, знал невозможность исполнения, предвидел, что и в 1826 году нельзя будет ни на что решиться; но, по другим показаниям⁷⁰, он несколько раз говорил: «Муравьев нетерпелив и скор, однако ж, если он начнет удачно, то я не отстану от него». Он повторял сии слова и после кончины государя императора Александра, ибо непритворная, всеобщая горесть Отечества не переменила ни расположения заговорщиков, ни главных намерений их; один из членов и Бояр (Федор Вадковский) писал в то время из Курска к Пестелю (это письмо достойно замечания): «Вот случай, // (л. 92) коим общество могло бы воспользоваться, если бы оно было готово, но он пропущен, будем ждать, что сделает новое правительство; если оно будет действовать дурно, то сие, умножив число недовольных, увеличит наши силы; в противном же случае при общем благоденствии, имея и более свободы, удвоим старания, чтобы скорее испровергнуть его». Многие из допрошенных ⁷¹ свидетельствуют, что уже после сего Пестелем и его главными соумышленниками было положено 1 генваря нынешнего года по вступлении Вятского полка, коим Пестель командовал, // (л. 92 об.) в карауле в Тульчине арестовать главнокомандующего 2-й армии и начальника штаба и тем подать знак к возмущению, как донесение капитана Майбороды, удостоверив в существовании тайного общества, открыло все планы оного, и Пестель взят под стражу.

Между тем и в обществе Петербургском явилась большая против прежнего и беспокойная деятельность, особливо со времени вступления Рылеева в Думу на место князя Сергея Трубецкого. Он и принятый им и в апреле 1825 года причисленный в Верховному кругу Александр Бестужев, тесно с ним связанный приязнью, единомыслием, // (л. 93) сходством вкусов и занятий, ревностнее всех старались распространять свои правила и умножать число сообщников, хотя Бестужев и утверждает, что с первого заседания его в кругу убежденных он уверился в ничтожности сил их общества, что с тех пор до 27 ноября он видел в нем одну игрушку, даже искал средств удалиться, только не нарушая данного обещания и не ссорясь с товарищами, что для сего думал нынешнюю зимою жениться в Москве и ехать на несколько лет за границу. Им и Рылеевым, прямо и чрез других, приняты многие // (л. 93 об.) новые члены⁷², в том числе вступили в общество в разные времена некоторые из преступных участников в беспорядках 14 минувшего декабря: Николай, Михайло, Петр Бестужевы, Сутгоф, Панов, Кожевников, князь Одоевский, князь Щепин-Ростовский, Вильгельм Кюхельбекер, Торсон и Арбузов, служивший в Гвардейском морском экипаже. Чрез него⁷³ Рылеев действовал на круг // (л. 94) молодых офицеров сего экипажа, кои не были членами ни Северного, ни Южного тайного общества и не составляли особенного, а только любили собираться, чтобы в нескромных разговорах охуждать правительство, хвалить конституцию Американских штатов, мечтать о введении нового республиканского порядка в России. На сих, впрочем, весьма малочисленных собраниях вместе с Арбузовым первенствовал Завалишин, также молодой флотский офицер, недавно возвратившийся из отдаленного морского путешествия; он уверял товарищей, что принадлежит к таинственному Вселенскому Ордену Восстановления, // (л. 94 об.) который, будто бы имея членами важнейших людей в разных государствах, стремится к преобразованию всех правительств в Европе и Америке, прибавлял, что статуты сего ордена (писанные, по словам читавшего их Рылеева, двусмысленно, в духе, который можно назвать и монархическим, и республиканским) он доводил до сведения покойного императора Александра, прося era согласия на подобное установление в России, несмотря на то, он находил (так показывает мичман Беляев 1-й), что государь и августейший дом его будут всегда препятствовать в успехе замышляемых им // (л. 95) перемен и сначала полагал вывезти их за границу, потом он и особливо Арбузов стали говорить, что лучше всех истребить. Слыша о сих предположениях, другие сперва ужасались, но после, мало помалу привыкая, становились равнодушнее, таким образом их готовили в орудия тайного общества, почти им неизвестного, ибо Арбузов по крайней мере неясно об оном рассказывал ⁷⁴. // (л. 95 об.) Около сего же времени, то есть в течение 1825 года, члены Северной думы познакомились с // (л. 96) приехавшим из Грузии капитаном Якубовичем. Александр Бестужев открыл ему о существовании тайного общества и // (л. 96об.) предложил вступить в оное, на что он не совсем согласился, говоря: «Не хочу принадлежать ни к какому обществу, чтобы не плясать по чужой дудке: сделаю свое; вы пользуйтесь этим, как хотите; я же или постараюсь увлечь за собой войски, или при неудаче застрелюсь: мне жизнь наскучила». // (л. 97) Под словами «сделаю свое» Якубович разумел намерение убить императора Александра, уверяя, что он на сие давно решился из личной, восемь лет питаемой им мести: причиною столь неимоверной злобы было то, что Якубович в 1817 году за участвование в одном несчастном поединке выписан из гвардии в Кавказский корпус. В своих показаниях пред Комиссией он утверждает, что никогда не умышлял того в самом деле, а только желал удивлять сообщников необыкновенным ожесточением и отчаянной дерзостью, но они не сомневались и по остатку ли добрых чувств или по расчетам // (л. 97 об.) старались его удержать от дела бесполезного, даже вредного⁷⁵. Рылеев (который после говорил Трубецкому: «Якубовича можно бы спустить с цепи, да что будет проку?») хотел просить его на коленях отложить хотя на месяц или на два, грозя, если он не согласится, убить его или донести правительству. Якубович сказал, что уступает просьбам, отлагает до маневров или Петергофского праздника, потом далее, наконец, до майя 1826 года или даже на неопределенное время. Один из допрошенных (барон Штейнгель) слышал от Рылеева, что когда Якубовичу объявили о кончине императора Александра, то он // (л. 98) скрежетал зубами, досадуя, что лишился возможности совершить давно замышленное им злодейство⁷⁶. Об его намерении знали и вне Петербурга. В исходе сентября Никита Муравьев сообщал об оном в Москве генерал-майорам Михаилу Фон Визину и Михаилу Орлову, они и сам Муравьев говорили, что должно препятствовать Якубовичу всеми возможными средствами, а в крайности и уведомить правительство: последний (Орлов) худо верил известию, видя в оном хитрость, чтобы завлечь // (л. 98 об.) его опять в тайное общество будто бы для отвращения злодейств и несчастий посредством его влияния. В Киеве князю Сергею Трубецкому доставил о том сведение полковник Фон Визин; оно дошло и до Васильковской управы, ибо Сергей Муравьев, рассуждая о назначаемых в орудия цареубийства, упоминал об Якубовиче ⁷⁷. Осенью в сем же 1825 году другой человек (подполковник Батенков) совсем иных свойств, но также как Якубович не бывший членом Северного общества, а знавший тайные намерения руководителей оного, вошел //(л. 99) случайно в приятельские связи с Рылеевым и Александром Бестужевым. Рылеев решился сделать Батенкова одним из своих главных пособников: Бестужев утверждает, что он напротив долго подозревал его и слова, согласные с их словами и образом мыслей, почитал способом изведывания; однако же, говоря с ним однажды о том, что бы могло быть в России при ином образе правления, он прибавил: «Есть 20 или 30 удалых голов, которые для такой перемены на все готовы». Батенков отвечал: «Я почел бы себя недостойным имени русского, если бы отстал от них». Вскоре // (л. 99 об.) после того Рылеев, пришедши к Александру Бестужеву, вскричал: «Как ты был несправедлив, сомневаясь в Батенкове: Он наш», С сих пор они обходились с ним как с ближайшим сообщником, не скрывая от него своих надежд и умыслов, по крайней мере главного — перемены правления, но на счет сил и средств тайного общества, кажется, умели обмануть его. Батенков, как сам показывает, сначала в разговорах с Рылеевым и Бестужевым искал одной забавы, хотел блистать остроумием и смелыми мечтами, но потом, лишась выгодного // (л. 100) места (в совете военных поселений) по нечаянному стечению обстоятельств и неприятным образом, он в волнении оскорбленного самолюбия стал разделять с ними их преступные желания, а мало-помалу и планы, особливо познакомясь с приехавшим в октябре из Киева князем Сергеем Трубецким. Впрочем, как видно из собственных изветов Батенкова, его всегда влекли к таинственности и к замыслам дерзостного честолюбия и воображение более беспокойное, нежели живое, и высокая мысль о себе, и самые успехи по службе. Не знав еще Рылеева и Бестужева, // (л. 100 об.) он когда-то в дороге, думая о способах, коими правительство может оградить себя от покушений враждебных ему тайных обществ и находя, что к сему оно должно употреблять другие, им заводимые сообщества, сочинил план тайного общества против правительства. Вероятно, в том, к коему он несовершенно присоединился, Г. Батенков полагал силы, которые предназначал своему: он сам говорит, что в Рылееве видел не что иное как агента настоящих, сокровенных правителей общества и средоточием оного считал главную квартиру 2-й армии; // (л. 101) хотел однако же посредством связей с здешними членами преобразовать по своему плану или, буде не успеет разрушить его, разгласив чрез своих знакомых о существовании заговора и наименовав князя Трубецкого в числе злоумышленников. «Я не подозревал,-— прибавляет он,— что уже стою между ими»⁷⁸. Происшествия скоро доказали, что все его предположения были столь же неосновательны, сколь и противозаконны; он ежедневно более и более увлекался в сообщничество с мятежниками, сначала содействовал им только изъявлением // (л. 101 об.) сходного с их мнениями образа мыслей, а после советами, в коих иногда оказывал умеренность, даже некоторое благоразумие. Так, когда при нем стали говорить о грабеже, кровопролитии и кто-то (Александр Бестужев, как думает князь Трубецкой) сказал: «Можно и во дворец забраться», то Батенков возразил с жаром: «Сохрани боже! Дворец во всяком случае должен быть неприкосновенным священным залогом безопасности общей». Но часто другими словами, как будет означено ниже, он и ободрял их к действию, и они считали его важным для себя пособником, ибо, // (л. 102) с своей стороны, обманываясь, полагали, что Г. Батенков имеет на значительных в государстве людей влияние, которого он не имел никогда. Потому льстили его чрезмерному самолюбию, и каждое слово его казалось им замечательным, ему, как он сам показывает, случилось сказать в шутку, что он желает быть купцом, сделаться градским главою и возвысить это звание в достоинство лорда Мейора; Якубович тотчас подхватил: «Вы хотите быть головами, господа! Пусть так, но оставьте нам руки».

Приезд сего последнего (Якубовича) в Петербург, его // (л. 102 об.) разговоры, объявленный им умысел сильно действовали на тогдашнего начальника Северной думы Рылеева; им, как утверждает Александр Бестужев, воспламенена тлевшаяся искра; хотя и до того Рылеев полагал, что Общество приступит к началу при кончине императора Александра, или прежде, если будет в состоянии: но тогда уже, может быть по известиям с юга, стал намекать о возможности начать в майе 1826 года, даже и скорее: «Вот увидишь, когда возвратится государь (из Таганрога), мы что-нибудь предпримем». Сии слова сказаны им в ответ на вопрос Пущина «Что они // (л. 103) делают?», привезенный из Москвы в сентябре новым членом бароном Штейнгелем, которого побудило к ним присоединиться (как он сам искренно объявляет) между прочим и страдание неудовлетворенного честолюбия, досада видеть себя забытым, заброшенным. Ему, как одному из менее ослепленных, Рылеев говорил: «Во 2-й армии хотят демократии, но это вздор, невозможное дело, мы желаем монархии ограниченной». Но он же и почти в то же время восклицал при Батенкове, что в монархиях не бывает великих характеров, что в Америке только // (л. 103 об.) знают хорошее правление, а Европа вся и самая Англия в рабстве, что Россия подаст пример освобождения, когда же (сие показывает Александр Бестужев) представился вопрос, как быть, если император не согласится на условия и можно ли, помня пример Испании, полагаться на вынужденное согласие? То он (Рылеев) сказал: «Южные отвергают монархию, их мнение принято и здесь, они же берутся извести государя при случае». Александр Бестужев показывает также, что Рылеев и Оболенский, вероятно, вследствие южных инстигаций упоминали и о погублении всей императорской фамилии. Показатель // (л. 104) пристал к сему мнению, но утверждает, что притворно, и настаивал вместе с Якубовичем, что на это нужно не менее 10 убийц в надежде, что нельзя будет найти такого числа отчаянных извергов и тем устранится удар от главы священной. Я был крикун, а не злодей, пишет он, хотя предлагал себя для совершения ненавистного дела, ибо знал, что меня Рылеев не употребит, ему было известно, что действовать на солдат должно людям чистым. Почти то же объявляет и Торсон, но Рылеев не во всем сознается, уверяет, что и не знал точно о намерении Южного общества погубить государя императора // (л. 104 об.) Александра и все августейшее семейство его, что хотя предпочитал всем другим образ правления Североамериканской республики, однако же желал в России и, разделив ее на области, подобные Американским штатам, оставить на время формы монархии, что, впрочем, считал свое общество вправе только разрушить существующий порядок, а не вводить новый без согласия депутатов (против сей мысли очень восставал Пестель), наконец, что когда спросили: «Что делать, если государь не согласится на их условия —то он, Рылеев, сказал: «Не вывезти ли за границу» Что к сему мнению пристали Трубецкой, Никита и Матвей // (л. 105) Муравьевы, Оболенский и Николай Тургенев и что для сего ему от Думы велено приготовлять кронштадтский флот чрез надежных офицеров. Исполняя сие поручение, Рылеев говорил с Торсоном и на слова его, что это средство опасно, что лучше императорскую фамилию оставить даже во дворце, лишь под присмотром, отвечал: «Нет, в Петербурге нельзя, а разве в Шлиссельбурге и на случай возмущения мы имеем пример то, что сделано в бунте Мировича⁷⁹.

Известие, поразившее скорбию сердца всех добрых россиян и всех благомыслящих людей в Европе, произвело на злоумышленников иное впечатление, но не // (л. 105 об.) радостное, ибо случай, коим они думали воспользоваться для начатия мятежей, лишь только снова доказал их бессилие. Они в одно время (27 ноября) узнали о кончине в бозе почившего императора, о Манифесте, коим его величество назначал преемника державы, и о присяге, уже данной государю цесаревичу всеми жителями столицы⁸⁰. В своих совещаниях они не скрывали терзавшей их досады. Батенков говорил двум Бестужевым (Александру и Николаю): // (л. 106) «Потерян случай, которому подобного не будет в целом 50 лет: если б в Государственном совете были головы, то ныне Россия присягнула бы вместе и новому государю, и новым законам. Теперь все для нас пропало невозвратно⁸¹. К досаде в них присоединялся и страх, что обществу нельзя уже будет существовать. Хотя Трубецкой утверждал, что это не беда, что надобно лишь приготовиться содействовать южным, если они подымутся; однако ж и он с другими членами положил прекратить общество, по крайней мере, до благоприятнейших обстоятельств. Но тут же рассуждая // (л. 106 об.) о присяге 27 ноября, Батенков промолвил: «Как легко в России произвесть перемену! Стоит разослать печатные указы из Сената. Только в ней не может быть иного правления, кроме монархического; одне церковные ектений не допустят нас до республики. Хоть для переходу нужна монархия ограниченная». Когда же его сообщники заметили, что монарху-завоевателю легко сделаться из ограниченного самовластным, он отвечал: «Этому пособить можно: зачем иметь мущин на троне? У нас две императрицы, много великих княгинь и княжон».

Директоры Северного тайного общества: Рылеев, князья Трубецкой, Оболенский и ближайшие их // (л. 107) советники недолго останавливались на мысли разрушить оное навсегда или на время, до них дошел слух, что государь цесаревич тверд в намерении не принимать короны, и сия весть возбудила в заговорщиках новую надежду: обмануть часть войск и народ уверить, что великий князь Константин Павлович не отказался от престола и, возмутив их под сим предлогом, воспользоваться смятением для испровержения порядка и правительства. «Чтобы прекратить несогласия в мнениях,— говорит Рылеев,— положили мы (он, Оболенский, Александр Бестужев и Каховский, за себя и всех принадлежащих к их отраслям: // (л. 107 об.) назначить князя Трубецкого полновластным начальником или диктатором, хотя сие название иным (Александру Бестужеву) казалось смешною игрушкою. С тех пор он один делал распоряжения. Но князь Трубецкой утверждает, что истинным распорядителем всего был Рылеев, что он управлял всеми намерениями и действиями, только употребляя имя мнимого диктатора ⁸², Трубецкой // (л. 108) однако же действовал с своей стороны. 8 декабря он советовался с Батенковым о средствах для замышляемой революции и для будущего образования государства, они одобрили следующий, составленный Батенковым план, если можно так назвать предположения без связи, без основания, несогласные ни с состоянием России, ни с здравыми понятиями о составе политических обществ. Воспользоваться случаем, чтобы:

1) Приостановив действие самодержавия, назначить временное // (л. 108 об.) правительство, которое учредило бы в губерниях камеры для избрания депутатов;

2) Стараться, чтоб были установлены две палаты, из коих в Верхней члены были бы определяемы на всю жизнь (хотя Батенков и желал, чтоб они были наследственные);

3) Употребить на сие войска, кои не согласятся присягать вашему величеству, не допуская их до беспорядков и стремясь только к умножению числа их.// (л. 109)

Впоследствии же для утверждения конституционной монархии:

Учредить провинциальные палаты для местного законодательства;

Обратить военные поселения в народную стражу;

Отдать городовому правлению (муниципалитету) крепость Петропавловскую (об коей Батенков потому говорил: «Вот палладиум русских вольностей», поместить в ней градскую стражу и городовый совет;

Провозгласить независимость университетов: Московского, Дерптского, Виленского.

При сем Батенков сказал Трубецкому, что если все войска откажутся присягать и его высочество цесаревич вследствие того приедет в Петербург, то перемена в образе правления будет невозможна, что лучше бы сообщникам их // (л. 109 об.) разделиться: одним объявлять императором государя цесаревича, а другим показывать себя преданными вашему величеству, в случае же перевеса первой стороны, полагал он, случится одно из двух: или 1) что ваше величество согласитесь на изменение государственных установлений в России и на учреждение временного правительства, или 2) что отложите принятие державы и тогда они (заговорщики), объявив, что чрез то вы отрекаетесь от престола, провозгласят императором наследника вашего императорского величества великого князя Александра Николаевича. // (л. 110)

На это князь Трубецкой отвечал, что войск за них, вероятно, будет очень мало ⁸³, а из важных людей между военными никто не захочет участвовать в предприятии. «Так и думать не о чем»,-— вскричал Батенков.

Но сочиняя вместе сии планы для испровержения порядка, они, как видно, во многом или не понимали, или обманывали друг друга. Трубецкой и сообщники его назначили Батенкова только правителем дел временного правления, а он воображал, что будет членом оного и // (л. ПО об.) предавался мечтам неограниченного честолюбия в надежде быть лицом историческим, хотел членами сего правления сделать: одну духовную особу, себя и чрез несколько времени третьим князя Сергея Трубецкого. Тогда, имея большинство голосов на своей стороне (ибо он надеялся владеть Трубецким), я, говорит он, управлял бы государством и обратил бы временное правление в регентство малолетнего Александра II». (Из слов Трубецкого он полагал, что присяга, данная вашим величеством цесаревичу, будет объявлена отречением от престола, а по слышанному от Рылеева // (л. 111), что, быть может, во время замышляемого мятежа покусятся на жизнь вашу). Затем, продолжает Батенков, мало помалу утвердив себя, получив силу учреждением родовой аристократии и приобретенными чрез то связями, я действовал бы по обстоятельствам, но если бы государь император принял наши условия, то я перешел бы на его сторону, не взяв места во временном правительстве ⁸⁴. // (л. 111 об.) Впрочем, я все худо верил, чтоб было что-нибудь предпринято.

Но другие уже готовили средства для предприятия. К Рылееву, как в определенное сборное место, являлись члены с предложениями, планами или за приказаниями Думы. Их совещания в сии последние дни представляли странную смесь зверства и легкомыслия, буйной непокорности к властям законным и слепого повиновения неизвестному начальству, будто бы ими избранному. 12 декабря, как свидетельствует очевидец, один из членов (барон Штейнгель), собирались //(л. 112) вечером у Рылеева князь Трубецкой, Николай, Александр и Михайло Бестужевы, князь Оболенский, Каховский, Арбузов, Репин, граф Коновницын, князь Одоевский, Сутгоф, Пущин, Батенков, Якубович, Щепин-Ростовскйй, но не все вместе: одни приходили, другие уходили. Николай Бестужев и Арбузов отвечали за Гвардейский экипаж; Бестужев 3-й Московского полка, но довольно слабо,-— за свою роту; Репин — сначала за часть Финляндского полка, потом лишь за несколько офицеров, прибавляя, что сей полк увлечь за собой не может никто из согласившихся участвовать в бунте. Князь Одоевский только твердил // (л. 112 об.) в жалком восторге: «Умрем! Ах, как славно мы умрем Александр Бестужев и Каховский показывали себя пламенными террористами, готовыми на ужаснейшие злодейства. Первый признается, что сказал, «переступаю за рубикон», а руби-кон значит руби все, что попало, однако же клянется, что сие было лишь бравадою, пустою игрою слов. Каховский кричал: «С этими филантропами не сделаешь ничего: тут просто надобно резать, да и только, а если не согласятся, я пойду и сам на себя все объявлю». Испуганному сим, Штейнгелю Рылеев отвечал: «Не бойся, он у меня в руках, // (л. 113) я уйму его. И однако же на другой день Рылеев при Оболенском, Пущине (старшем, приехавшем из Москвы) и Александре Бестужеве говорил Каховскому, обнимая его: «Любезный друг! Ты сир на сей земле, должен жертвовать собою для общества. Убей императора». И с сими словами прочие бросились также обнимать его. Каховский согласился, хотел 14 число, надев лейб-гренадерский мундир, идти во дворец, или ждать ваше величество на крыльце, но потом отклонил предложение за невозможностью исполнить, которую признавали и все другие ⁸⁵. // (л. 113 об.)

Собрание их в сей вечер (13-го числа) было так же многочисленно и беспорядочно, как предшедшее: все говорили, почти никто не слушал. Князь Щепин-Ростовский // (л. 114) удивлял сообщников своим пустым многоречием; Корнилович, только что возвратившийся в Петербург, уверял, что во 2-й армии готово 100 тысяч человек; Александр Бестужев отвечал на замечания младшего Пущина (Конно-пионерного): «По крайней мере об нас будет страничка в истории». «Но эта страничка замарает ее,— возразил Пущин,— и нас покроет стыдом». Когда же барон Штейнгель, удостоверясь более прежнего в ничтожности сил их тайного общества и как отец семейства, заранее устрашенный вероятными // (л. 114 об.) последствиями мятежа, спрашивал Рылеева: «Неужели вы думаете действовать!» То он сказал ему: «Действовать, непременно действовать», а князю Трубецкому, который начинал изъявлять боязнь: «Умирать все равно, мы обречены на гибель», и прибавил, показывая копию с письма подпоручика Ростовцова к вашему величеству: «Видите ль? Нам изменили, двор уже многое знает, но не все, и мы еще довольно сильны». «Ножны изломаны,— примолвил другой,— и саблей спрятать нельзя».

В шуме сих разговоров, прений, восклицаний слышны были слова и ужасные предложения, говорили, но, как утверждают, // (л. 115) лишь мимоходом о погублении всей августейшей фамилии вашей, а покушения на священную вашу жизнь требовали как необходимости князь Оболенской, Александр Бестужев и, наконец, сам князь Трубецкой, их диктатор⁸⁶, сей последний полагал, что надобно оставить великого князя Александра Николаевича и провозгласить его императором. Трубецкой не совершенно в том признается, но и не запирается, утверждая, что не может самому себе дать ясного отчета в тогдашних поступках своих и речах: «Ибо он был как в беспамятстве, //(л. 115 об.) и потому не смеет извета соумышленников своих назвать клеветою. Якубович⁸⁷ вызывал бросить жребий, кому из пяти (их в сию минуту столько было в комнате) умертвить ваше величество: видя, что все молчат, он сказал: «Впрочем я за это не возьмусь, у меня доброе сердце, я хотел мстить, но хладнокровно убийцей быть не могу» ⁸⁸ Некоторые члены советовали // (л. 116) удовольствоваться арестованием вашего величества и всей августейшей фамилии вашей; Штейнгель ставил в пример Шведскую революцию 1809 года; Рылеев кончил спор словами: «Обстоятельства покажут, что делать должно», но просил достать карту Петербурга и план Зимнего дворца, на что Александр Бестужев отвечал со смехом: «Царская фамилия не иголка, //(л. 116 об.) не спрячется, когда дело дойдет до ареста» ⁸⁹ Они уже знали наверное, что следующий день (14 декабря) назначен для обнародования Манифеста о воссшествии вашего императорского величества на прародительский престол // (л. 117). О том, что Сенат собирается в 7 часов утра для присяги, известил их обер-прокурор Крас-нокутский, член Южного общества, который вечером 13-го числа приезжал к князю Трубецкому и оттуда, не застав его, к Рылееву. Показывают (Корни-лович, и Рылеев), что объявив свою новость, он прибавил: «Делайте, что хотите», но Краснокутский не сознается в этом, а говорит только, что слыша вокруг себя: «Завтра присяга сигнал», он отгадал намерения тайного общества на 14 декабря, хотел было донести об оных правительству и раздумал единственно затем, что считал исполнение невозможным.// (л. 117 об.)

О сих намерениях было уже сообщено простым членам от главных действователей⁹⁰, положено приготовлять солдат к возмущению изъявлением // (л. 118) сомнений в истине отречения государя цесаревича и с первым полком, который откажется от присяги, идти к ближайшему, а там далее, увлекая один за другим. (Князь Трубецкой при сем напоминал слова Батенкова «Надо бы в барабан приударить, чтоб собрать народ» ⁹¹, потом все войска, которые пристанут, собрать пред Сенатом и ждать, какие меры будут приняты правительством.// (л. 118 об.) Они думали, особливо их диктатор князь Трубецкой, как он утверждает, что ваше величество, не употребляя силы для усмирения мятежников, решитесь скорее отказаться от прав самодержавия и вступите с ними в переговоры. Тогда они объявили бы свои желания:

1. Чтоб были собраны депутаты из всех губерний;

2. Чтобы о том был издан манифест от Сената и в оном было сказано, что сии депутаты долженствуют определить новое законоположение для управления государством на будущее время;

3. Чтобы дотоле учредить временное правление, пригласив // (л. 119) в оное депутатов из Царства Польского для постановления мер к сохранению единства державы.

В случае, если бы ваше величество решились послать в Варшаву к государю цесаревичу, заговорщики хотели требовать мест для стояния лагерем вне города⁹², несмотря на зимнее время, в ожидании прибытия его императорского высочества, но не переставать требовать также и созвания депутатов под тем предлогом, что они все будут нужны или для упрощения цесаревича принять державу, или для торжественной присяги вашему // (л. 119 об.) величеству. Наконец, в том случае, когда бы великий князь Константин Павлович прибыл в Санкт-Петербург, они надеялись уверить его высочество, что все произведено одним усердием к нему⁹³ Таков был, по словам князя Трубецкого, объявленный ими друг другу план. Рылеев говорил только, что должно было войскам, ими возмущенным // (л. 120), прийти на Сенатскую площадь и начальнику их, Трубецкому, действовать по обстоятельствам, что они надеялись избегнуть кровопролития и посредством Сената, который думали принудить к тому, получить от вашего величества или от государя цесаревича согласие на созвание депутатов для назначения императора и установления представительного образа правления. Они хотели предложить депутатам проект Конституции, писанный Никитою Муравьевым. Князь Оболенский прибавляет к сему, что до съезда депутатов Сенат долженствовал бы учредить Временное правление (из // (л. 120 об.) двух или трех членов Государственного совета и одного члена их тайного общества, который был бы правитель дел оного) назначить и корпусного, и дивизионных командиров гвардии из людей, им известных, и сдать им Петропавловскую крепость. При неудаче они полагали (так показывают согласно князь Трубецкой и Рылеев) выступить из города, чтобы стараться распространить возмущение⁹⁴.

Но, по крайней мере сначала, они были так ослеплены, что совсем не ожидали неудачи.// (л. 121) Батенков 13 декабря по утру говорил Александру Бестужеву: «Катется, что успех несомнителен»⁹⁵. Барон Штейнгель, менее других заблуждавшийся, начал однако же сочинять проект Манифеста⁹⁶, в коем он объявлял, что когда оба великие князья (ваше императорское величество и государь цесаревич) отрекаются от престола, не хотят быть отцами России, то осталось ей самой избрать себе правителя и потому Сенат назначает общее собрание депутатов, а дотоле Временное правление⁹⁷.// (л. 121 об.) Князь Трубецкой с своей стороны означил в бумаге, найденной у него ввечеру 14 декабря и у сего прилагаемой, сущность Манифеста, в коем намеревался от имени Сената объявить об уничтожении прежнего правления и учреждении временного для созвания депутатов.

Некоторые вздумали дать сведение о предпринимаемом и в другие места. Пущин (Иван) отправил через Американскую компанию⁹⁸ письмо в Москву к титулярному советнику Семенову.// (л. 122) «Нас,— писал он,-— по справедливости назвали бы подлецами, если бы мы пропустили нынешний единственный случай. Когда ты получишь это, все уже будет кончено. Нас здесь 60 членов, мы можем надеяться на 1500 рядовых, которых уверят, что цесаревич не отказывается от престола. Прощай, вздохни от нас, если и проч[ее]». В заключении он поручал Семенову показать его письмо генерал-майорам Фон Визину и Михаилу Орлову, коих по старым связям и образу мыслей, вероятно, считал внутренно благоприятствующими видам тайного общества. Князь Трубецкой может быть думал // (л. 122 об.) также⁹⁹ и 13 число, отправя письмо к Сергею Муравьеву-Апостолу с братом его Ипполитом, он писал к генералу Орлову с кавалергардским офицером Свистуновым, сии письма не доставлены¹⁰⁰. Трубецкой показывает, что он только и не упоминая о причинах, знал Орлова в Петербурге, но прибавлял: «Если быть чему-нибудь, то будет и без вас, как при вас»// (л. 123) Ежели верить дальнейшим показаниям князя Трубецкого, то он решился писать в надежде, что генерал Орлов, и не принадлежа к обществу, мог бы своим появлением и силою характера обуздать других членов, коих он, диктатор, был уже не в состоянии удерживать. Он утверждает, что по сей причине, по чувству своего бессилия однажды просил, что б его отпустили в 4-й корпус, там что-нибудь сделать, хотя знал, что в сем корпусе у него не было ни одного сообщника, хотя думал и ехать не прямо и прожить несколько времени в Москве.

Чем ближе подходило // (л. 123 об.) предназначенное самими мятежниками роковое для них мгновение, чем более воспламенялись некоторые, тем больше изъявлял нерешимости избранный им начальник, уже, видимо, волнуемый раскаянием или, по крайней мере, страхом. «Что ж! — говорил он и повторял Рылееву,— если выйдет мало войска, рота или две? Зачем идти и нам и других вести на гибель?» Рылеев иногда казался согласным, иногда, напротив, отвечал: «Если придет хоть 50 человек, то я становлюсь в ряды с ними» и однако же не сдержал слова. Несмотря на сомнения и боязнь, князь Трубецкой не отказывался // (л. 124) явно, и определено ему на другой день быть на Сенатской площади, чтобы принять главную команду над войсками, которые не согласятся присягать вашему величеству; под ним же начальствовать капитану Якубовичу и полковнику Булатову. Сей последний, как видно из дел и слов его, не злой, а слабоумный человек, за несколько дней до того не знал о существовании тайного общества, но его считали нужным, потому что он, служив прежде в Лейб-гренадерском полку, оставил хорошую о себе молву, и многие солдаты еще любили его. 6 декабря // (л. 124 об.) Панов, поручик того же Лейб-гренадерского полка, позвал его обедать с несколькими другими офицерами. Тут осыпаемый ласкательствами, разгоряченный вином и спором, ибо при нем нарочно хвалили одного государственного сановника, которого он ненавидел, Булатов произнес обет пожертвовать всем пользе Отечества: ему тотчас объявили, что есть общество, которое составилось для произведения благотворной перемены в оном, что он по любви к России должен принадлежать к сему обществу, и несчастный, сам не понимая каким образом, принял на себя обязанность // (л. 125) быть пособником мятежников, с коими едва был знаком. Рылеев открыл ему намерения их; Булатов часто спрашивал: «Но где же польза Отечества? я вижу одну перемену в правителях; вместо государя вы хотите иметь диктатора князя Трубецкого»; однако же обещал действовать с ними и, как бы предвидя погибель, прощался с своими детьми-младенцами и плакал, но отказался ехать в Лейб-гренадерский полк для возмущения рядовых. Ввечеру 13 числа, заметив, что на слова Рылеева о князе Трубецком: «Не правда ль, что мы выбрали прекрасного начальника?» Якубович отвечал,// (л. 125 об.) усмехнувшись: «Да, он довольно велик», Булатов вышел из комнаты вместе с Якубовичем и дорогой спрашивал: «Как вам кажется? Полезно ли, хорошо ли обдумано предприятие наших товарищей и довольно ли они сильны?» «Не вижу пользы,— отвечал Якубович,— и для меня они почти все подозрительны». «Дадим же друг другу слово,— продолжал Булатов,— что если, как завтра должно открыться, средства их не соразмерны замыслам и в их предположениях нет истинной пользы, то мы не пристанем к ним». Якубович согласился. Так все те, коих заговорщики назначили своими начальниками, в // (л. 126) решительный день заранее готовились их бросить.

В казармы Гвардейского морского экипажа послан был Рылеевым для начатия первых действий лейтенант Арбузов, который уже и 12 декабря старался в своей роте чрез фельдфебеля Боброва и унтер-офицера Аркадьева распустить слухи, что будто скоро потребуется от войск незаконная присяга, что за четыре станции от Нарвы государь цесаревич стоит с 1-й армией и польским корпусом для истребления тех, которые присягнут вашему величеству, что прочие полки гвардии непременно откажутся,// (л. 126 об.) но Бобров и Аркадьев не исполняли его приказаний и говорили, что рядовые не верят. 13 декабря он прямо от Рылеева приехал к мичманам братьям Беляевым; тут, кроме их, нашел двух Бодиско, Дивова и подпоручика Измайловского полка Гудимова. «Господа,— говорил он,— зная ваш образ мыслей, кажется могу вам сказать все откровенно. Завтра будут нас звать к присяге; откажитесь и приготовьте к тому свои роты. Мы выведем их на Петровскую площадь, где соберутся другие полки, и принудим Сенат утвердить давно уже сочиненный проект Конституции, чтобы ограничить власть императора».// (л. 127.) Оборотясь к лейтенанту Бодиске 1-му, он прибавил: «Надеюсь, что и вы будете». «Нет,— отвечал Бодиско,— я с моею ротою не буду. Могу ли действовать, не зная вашего плана и сообщников? Вам другое дело: вы бываете с теми, которые составили заговор и может быть даже уверены в хорошем окончании». Арбузов силился доказать, что нет сомнения в успехе, уверял, что и сам не знает всего, повторял: «Приходите» и однако же оставил их, не получив желанного ответа. Но тогда именно сии молодые офицеры, за исключением Гудимова, который уехал //(Л. 127 об.) прежде, вдруг решили содействовать замышленной революции, идти утром в свои роты и возбудить в рядовых сомнение на счет истины отречения его императорского высочества цесаревича. Ночью, около 12 часов, приезжали к Арбузову Якубович и Александр Бестужев; Якубович, познакомясь с Беляевыми, говорил им: «Не сомневаюсь в вашей храбрости, но вы еще не бывали под пулями, берите пример с меня. Впрочем, нельзя бояться неудачи: вся гвардия за нас». 14 декабря поутру сии офицеры и еще некоторые¹⁰¹ явились перед матросами; // (л. 128) Бодиско 1-й им сказал: «Присягайте или нет, я не могу ни приказывать, ни советовать, слушайтесь своей совести»¹⁰². К ним пришли Николай Бестужев и Каховский; первый предлагал, откинув самолюбие, взять в начальники Арбузова: ему можно поверить, мы здесь все за общим делом. Каховский восклицал: «Лучше умереть, нежели не участвовать в этом», и спрашивал, не надобен ли кому-нибудь кинжал. Арбузов звал на Сенатскую площадь; Бодиско отвечал ему: «Я пойду не иначе, как со всем экипажем». «Вы либералы лишь на словах»,—вскричал Арбузов. Когда приехал бригадный начальник генерал-майор Шипов, то матросы, уже вовлеченные //(л. 128 об.) в обман своими офицерами, не согласились присягать; он арестовал ротных командиров, но Николай Бестужев уговорил Беляевых, Бодиско, Дивова, Шпейера освободить их. В сию минуту раздался голос: «Ребята, слышите ли стрельбу. Ваших бьют», и экипаж побежал со двора, несмотря на усилия капитана 1-го ранга Качалова, который хотел матросов удержать в воротах¹⁰³. За всеми пошли и другие офицеры, дотоле не участвовавшие в беспорядках¹⁰⁴ На дороге у Конно-гвардейского манежа им встретился//(л. 129) Финляндского полка поручик Цебриков, он кричал: «В каре против кавалерии». -Возмущение в Московском полку началось прежде. Так, князь Щепин-Ро-стовский, штабс-капитан Михайло Бестужев, брат его Александр и еще два сего же полка офицера (Броке, Волков) ходили по ротам 6-й, 5-й, 3-й, 2-й, стараясь ослепить рядовых, уговаривая их не присягать вашему императорскому величеству, повторяя: «Все обман, нас заставляют присягать, а Константин Павлович не отказывался, он в цепях, его высочество шеф полка также в цепях». Александр Бестужев прибавлял,// (л. 129 об.) что он прислан из Варшавы с повелением не допускать полки до присяги. Михайло Бестужев говорил: «Царь Константин любит наш полк и прибавит вам жалованья, кто не останется верен ему, того колите»¹⁰⁵. Он и князь Щепин приказали солдатам взять боевые патроны и зарядить ружья. Я не хочу знать генерала, отвечал Щепин адъютанту Веригину, собиравшему офицеров к полковому командиру, велел возмущенной им толпе рядовых отнять знамя у гренадеров, бить их прикладами и бросился с обнаженною саблею на генерал-// (л. 130)майора Фридрихса, которому уже грозил Александр Бестужев пистолетом. Князь Щепин ранил генерала Фридрихса в голову, и когда он без чувств упал, то бросясь также на бригадного командира генерал-майора Шеншина, тяжело ранил и его и лежащего еще долго рубил, потом дал несколько ударов саблею полковнику Хвощинскому, гренадеру Красовскому, унтер-офицеру Мосееву и кричал солдатам: «Зарублю!» наконец, отняв знамя, повел бунтовщиков на Сенатскую площадь. Выходя на берег Фонтанки и видя возле себя Александра Бестужева, он // (л. 130 об.) сказал ему: «Что? Ведь к черту Конституция», и Бестужев отвечал (от всего сердца, как уверяет): «Разумеется к черту». Он (Александр Бестужев) уверяет также, что хотя действовал в казармах Московского полка как решительный возмутитель, но уже чувствовал в себе волнение совести, что даже вставая в сей день, со слезами молился: «Боже! Если дело наше правое, помоги!А ежели нет, буди воля твоя над нами». В полку Лейб-гренадерском бунт проведен теми же средствами. Когда рядовых вывели для присяги, к ним подходил подпоручик Кожевников нетрезвый, как он сам // (л. 131) признается, ибо, узнав чрез Сутгофа, что наступил час, назначенный тайным обществом для мятежа, он хотел ободриться и довел себя до беспамятства крепким напитком; он спрашивал солдат: «Зачем вы забываете клятву, данную Константину Павловичу.» Потом кричал еще в галерее: «Кому присягаете"? Все обман!» Но порядок в полку сим не был нарушен: все присягнули и рядовые сели обедать. Тогда поручик Сутгоф, бывший уже у присяги, вдруг пришел к своей роте с словами: «Братцы! Напрасно мы послушались, другие полки не присягают и собрались // (л. 131 об.) на Петровской площади; оденьтесь, зарядите ружья, за мной и не выдавайте. Ваше жалованье у меня в кармане, я раздам его без приказу». Почти вся рота, несмотря на увещания полкового командира Стюрлера, последовала за Сутгофом, который беспрепятственно повторял: «Вперед! Не выдавайте! Между тем другой поручик Панов, также присягнувший, бегал из роты в роту, возбуждая рядовых уверениями, что их обманули, что им будет худо от прочих полков и Константина Павловича; когда же командир полка вызвал батальоны и велел заряжать ружья, чтобы вести их против мятежников, // (л. 132) то Панов уговаривал не повиноваться: лучше сдадимся тем, которые стоят за Константина, наконец, видя, что ему верят многие, бросился в середину колонны и, подав знак возмущения криком «ура!», повел несколько рот в расстройстве на Сенатскую площадь. Идучи мимо Зимнего дворца вашего императорского величества, он вступил было с частью лейб-гренадеров на двор оного, но увидев, что там стоят саперы и сказав: «Это не наши», пошел далее. На площади, когда некоторые из рядовых приметили, что они обмануты, Панов ободрял их, уверяя, // (л. 132 об.) что скоро будет сам Константин Павлович и накажет гвардию за ее непостоянство, а их наградит. Он присоединил свои роты к тем, которые были приведены Ще-пиным, к ним же пристало несколько человек во фраках с кинжалами, пистолетами, саблями.

Комиссия почитает ненужным описывать все происшествия сего дня, ознаменованного буйством немногих и знаками общего усердия, нелицемерной преданности к престолу, и всего более новым примером царственных доблестей, наследственных в сем августейшем доме, который был предметом безумной злобы мятежников. // (л. 133) Сии происшествия известны вашему величеству и России. Она с прискорбием и омерзением узнала о покушении людей, умышлявших обесславить имя русское, и видит с восторгом благодарности, что преступные ковы и надежды их разрушены в одно благословенное небом мгновение. Принятые меры осторожности вскоре остановили все действия бунтовавших; в их рядах уже господствовало безначалие, коего ужасами они угрожали отечеству; яроcтнейшие продолжали отличаться убийствами. Каховский, как видно из многих // (л. 133 об.) показаний, наконец, подтвержденных и его собственным признанием, стрелял из пистолета и смертельно ранил графа Милорадовича, в ту самую минуту, когда он явился один перед рядами несчастных обманутых воинов, чтобы образумить их и возвратить к долгу¹⁰⁶. Князь Евгений Оболенский также ранил его штыком, хотел, как утверждает, только ударить лошадь, чтобы принудить его удалиться; Каховский же, по словам (л. 134) князя Одоевского¹⁰⁷, убил и полковника Стюрлера и потом, бросая пистолет, сказал: «Довольно! У меня сего дня двое на душе». Он же ранил свитского офицера (штабс-капитана Гастефера) кинжалом. Князь Щепин первый дал солдатам приказание стрелять, и в сем беспорядке ранено несколько рядовых и полковник Веллио. Наконец, Кюхельбекер (Вильгельм) дерзнул обратить оружие на великого князя Михаила Павловича; матросы Гвардейского экипажа, с коими он стоял ¹⁰⁸, и в волнении мятежа устрашенные сим покушением злодейства, отвели пистолет его. Кюхельбекер // (л. 134 об.) однако же уверяет, что он не хотел совершить удара, а притворно согласился на сие по вызову Ив[ана] Пущина для того, чтобы не допустить к сему других,, и зная, что пистолет его, измоченный снегом, не мог бы выстрелить, в доказательство прибавляет, что после он метил тем же пистолетом в генерала Воинова, и пистолет осекся¹⁰⁹.

Но из людей, кои были душою заговора или обещали принять главное начальство над вовлеченными в обман // (л. 135) войсками, явился на сборном месте один Якубович и ненадолго по условию ли с Булатовым или, как он показывает, по чувству вины своей и безрассудности он вскоре оставил мятежников. Булатов был на площади, но только зрителем, хотя, выходя из дома и заряжая пистолеты, говорил: «Может быть увидят, что есть и в России Бруты и Рьеги, которых (в чем признается откровенно) знал только по именам». Князь Трубецкой скрывался от своих сообщников, он спешил в Главный штаб присягать вашему величеству, думая сею готовностию // (л. 135 об.) загладить часть своего преступления, и потому, что там соумышленники не могли найти его, ему несколько раз делалось дурно; он бродил весь день из дома в дом, удивляя всех встречавших его знакомых, наконец, пришел ночевать к свояку своему,, посланнику двора австрийского, откуда по высочайшей воле вашей истребован графом Нессельродом. Рылеев, как он сам говорит, увидев, что нет князя Трубецкого на площади, поехал искать его и не возвращался. Поступки Батенкова в этот день были почти такие же: он проснулся с мыслью о своем // (л. 136) будущем величии как члена Верховного правления, конец мечтам положила повестка о присяге. Еще несколько времени он старался узнать, что происходит, искал Александра Бестужева, Рылеева, который ему сказал, что офицеры одной батареи гвардейской артиллерии, возмутясь, ездят с орудиями по городу, сия ложная весть его поразила, он также спешил присягнуть, забыв о планах для перемен в государстве, о славе быть в числе правителей и желая только, чтобы скорее переловили бунтовщиков. Однако ж вечером, когда уже тишина и порядок были повсюду //(л. 136 об.) восстановлены, он заехал к Рылееву и, не входя, а заглядывая в комнату, спрашивал: «Ну? Что Иван Пущин, бывший тут с некоторыми другими из бежавших с Сенатской площади мятежников, обратился к нему до половины и сказал в ответ: «Да вы, подполковник, вы-то что? Увидев его и барона Штейнгеля, Батенков скрылся ¹¹⁰ и в течение двух недель, полагаясь на краткость своих сношений с членами тайного общества, надеялся избежать подозрений правительства: даже при начале допросов он долго уверял, что намерения заговорщиков были ему // (л. 137) весьма несовершенно известны, что он, считая их невозможными в исполнении, почти необращал на них внимания, что чувствует себя виновным в одних нескромных словах и дерзких желаниях; но множество улик и может быть упреки совести, наконец, превозмогли притворство: он полным искренним признанием утвердил свидетельства других¹¹¹. Все прочие, больше или меньше участвовавшие-в мятеже и вообще в замыслах Северной думы, показывая // (л. 137 об.) друг на друга, сделались вскоре известны Комиссии, немедленно отысканы и представлены к допросу¹¹²; некоторые сами отдались под стражу. Между сими последними — полковник Булатов. Сей человек странный и несчастный, давно изнуряемый внутреннею неизлечимою болезнью, умев с самого начала почувствовать и беззаконность, и безрассудность предприятия своих сообщников, даже решительно отклонившись от содействия и восхищавшись, как он сказывает, // (л. 138) распоряжениями вашего величества 14 декабря, вдруг на следующий день, когда и яростнейшие начинали признавать вину свою, предался какому-то неизъяснимому бешенству. Мысль, что его именем завлечен в заблуждение и погублен любивший его полк (Лейб-гренадерский), нелепая сказка, распущенная легкомыслием или зложелательством, что все рядовые, бывшие на площади, обречены смертной казни, совершенно омрачили его умственные способности. «В сем состоянии,— говорит он в письме к его высочеству великому князю Михаилу // (л. 138 об.) Павловичу,-— я пришел в Главный штаб к присяге: мое воображение смутилось, голова пылала, мне казалось, что отовсюду течет кровь моих любезных сослуживцев и когда вкруг меня клялись в верности государю, я поднял руку, поцеловал крест с ужасною клятвою в сердце: умертвить его. Всяк, увидев меня на присяжном листе, узнает в нем подпись злодея». Он, однако же, не был злодеем, по крайней мере, закоренелым: волнение страстей скоро в нем затихло; он начал удостоверяться в лживости дошедших до него слухов, наконец, пришел во дворец, был допущен // (л. 199) к вашему величеству и первый взгляд ваш обезоружил его. С сей минуты до того времени, когда новый припадок прежней болезни лишил его сил и жизни (19 генваря сего года), он беспрестанно терзался воспоминанием своего страшного, дотоле никому не известного умысла, воспоминанием самых знаков оказанного ему милосердия, но утолял муку совести признаниями, совершенно добровольными, ибо он даже не был допрашиваем, и умирая, смело завещал участь детей монарху, на коего мыслил поднять руку.

Спокойство, твердостью // (л. 139 об.) вашего величества возвращенное столице, в прочих местах империи, за исключением Василькова и окрестностей, не было и нарушено. В Москве, где все жители с восторгом произносили клятву в верности вашему императорскому величеству и наследнику престола, некоторые из членов тайного общества, в том числе и отставшие от оного, собирались рассуждать о происшествиях 14 декабря. Один, Муханов¹¹³, известный другим невоздержностью в речах, говорил в исступлении досады: «Наши товарищи гибнут, их может спасти только смерть государя, и я // (л. 140) знаю человека, готового, по крайней мере, отмстить за них»¹¹⁴. Сами сообщники его слу-шали с пренебрежением. На юге, где вследствие предписаний, привезенных из Таганрога генерал-адъютантом Чернышевым, уже были забираемы под стражу важнейшие злоумышленники, по указаниям донесшего на них капитана Май-бороды, бешенство других, смущенных открытием заговорщиков, также изливалось в словах ¹¹⁵.// (л. 140 об.) Поджио говорил Василию Давыдову: «Должно для спасения наших ехать в Петербург, убить императора Константина» (им еще не известно было вступление вашего величества на престол). «Я предлагаю свои две руки». «Надобно их шесть»,— отвечал Давыдов. Поджио думал найти пособников в Митькове, князе Валериане Голицыне, князе Оболенском и Матвее Муравьеве¹¹⁶. Генерал-майор князь Сергей // (л. 141) Волконский, узнав, что полковник Пестель с некоторыми другими арестован, нашел средство увидеться с ним наедине; Пестель сказал ему: «Не бойтесь, спасайте только мою «Русскую Правду»¹¹⁷, а я не открою ничего» и однако ж во всем признался пред Комиссиею, наименовал всех своих соумышленников, и по требованию Комиссии все они отысканы и представлены // (л. 141 об.) сюда местными начальствами. Сергей и Матвей Муравьевы также были взяты (29 декабря) начальником первого, подполковником Гебелем, хотя он (Муравьев) находился не при полку и, узнав от Бестужева-Рюмина о приказании арестовать его, скрывался вместе с братом ¹¹⁸.// (л. 142) К сожалению, Г. Гебель не имел осторожности приставить к ним достаточную стражу и в ту же ночь несколько офицеров, принадлежащих к обществу Соединенных славян, поручики Кузьмин, Сухинов, Щипилла и штабс-капитан барон Соловьев, ворвались в комнаты, где Муравьевы содержались, освободили их, // (л. 142 об.) схватили подполковника Гебеля и жандармского офицера, ранили первого. Сергей Муравьев тогда лишь, как утверждает он, решился возмутить Черниговский полк. Он был в местечке Трилесье, но немедленно отправился в Ковалевку, чтобы собрать там 2-ю гренадерскую роту, велев поручику Кузмину туда же привести 5-ю, а Соловьеву и Щипилле возмутить свои роты и с ними идти в Васильков. Из Ковалевки, где он ночевал, Сергей Муравьев-Апостол 30 декабря пошел с двумя ротами, 2-ю и 5-ю, на Васильков, дорогою приехал к нему // (л. 143) Бестужев-Рюмин, которого он посылал в Брусилов за известиями. В 8 верстах от города, узнав, что там стоит рота с майором Трухиным, Муравьев приказал своим зарядить ружья; майор Трухин, с своей стороны, приказывал то же; ему не повиновались, и возмутившиеся роты вступили беспрепятственно в Васильков. Тут, отдав под стражу майора Трухина, выпустив арестованных подполковником Гебелем Соловьева, Щипиллу и нескольких преданных суду // (143 об.) рядовых, взяв безденежно хлеба, других съестных припасов и напитков из городских лавок, Муравьев начал составлять планы для действия. К нему пристали еще некоторые офицеры и приезжал из Белой Церкви приглашенный им накануне подпоручик 17-го егерского полка Александр Вадковский, член не весьма деятельный Южного общества. Сергей Муравьев уговаривал его произвести бунт в сем полку. «Буду стараться, если соберут его, но, кажется, невозможно»,— // (л. 144) отвечал Вадковский и расстался с Муравьевым, который в то же время посылал в Киев, надеясь там найти какого-нибудь единомышленника и требуя пособия. Он думал идти или на Киев, или на Белую Церковь, или к Житомиру, чтобы соединиться с офицерами Общества славян; наконец, решился двинуться к Брусилову, откуда мог, емотря по обстоятельствам, поспеть одним переходом и в Киев, и в Житомир. На другой день, 31 декабря в полдень, ибо он дожидался 2-й мушкетерской роты, он велел собраться к походу тем, кои уже пристали // (л. 144 об.) к нему; перед выступлением полковый священник за 200 рублей согласился отпеть молебен и прочесть сочиненный Сергеем Муравьевым и Бестужевым-Рюминым Катехизис, в коем, как было означено выше, своевольно толкуя отдельные места из Ветхого Завета, они хотели доказать, что богу угоден один республиканский образ правления. Но сей лже-Катехизис, как сам Муравьев показывает, произвёл на рядовых невыгодное для его намерений впечатление, и он увидел себя принужденным действовать снова именем государя // (л. 145) цесаревича, уверяя солдат, что его высочество не отрекался от короны. На пути к Брусилову, в деревне Мотовиловке, нашел он 1-ю гренадерскую и 1-ю мушкетерскую роты без командиров¹¹⁹, он предлагал им, просил с ним соединиться: часть мушкетерской роты согласилась, гренадерская отказалась вся решительно и отступила к Белой Церкви. Мятежники провели весь следующий день (1 генваря) в Мотовиловке, ибо начальник их, Сергей Муравьев, // (л. 145 об.) боялся трудить солдат в праздник нового года; 2 генваря, не получая известий из Киева, полагая, что и там, и в самом местечке Брусилове уже знают о бунте его, он пошел к Белой Церкви и ночевал в селе Пологи; тут, уведомясь от Щепиллы, что в Белой Церкви нет войска, которое он надеялся возмутить, Муравьев снова изменил свой план, обратился к Трилесью искать сближения с членами Общества соединенных славян, но между деревнями Устимовкой и Королевкой встретил высланный против него гусарский отряд генерала Гейс-мара. // (л. 146) «Я привел свои роты в порядок,— говорит он,— велел солдатам, не стреляя, идти прямо на пушки с оставшимися офицерами (ибо многие из присоединившихся к нему в Василькове в то время уже оставили его); солдаты шли за мною¹²⁰, когда я упал без чувств, раненный картечью; очнувшись, увидел своих в расстройстве, хотел собрать их, но они вместо повиновения схватили меня и Бестужева и отдали начальнику эскадрона Мариупольского полка». Брат его Матвей и все прочие офицеры также взяты, кроме убитого в деле другого его брата, // (л. 146 об.) Ипполита, и поручика Сухинина, который, успев бежать, отыскан уже местным начальством в Кишиневе; из взятых Кузмин застрелился в тот же день пред глазами обоих Муравьевых, с коими он содержался¹²¹. Описав свойство, намерения и действия открытых в России злоумышленных тайных обществ, // (л. 147) Комиссии остается обратить внимание вашего императорского величества на личное в сих замыслах и действиях участвование всех допрошенных в продолжение следствия, как тех, коих имена упомянуты в сем донесении, так и других, менее значивших в кругу своих сообщников, хотя некоторые между ими участвовали и в самых преступных умыслах. Комиссия старалась представить сие наиточнейшим образом в особых о каждом записках, означая в оных и собственные их признания, и показания свидетелей, и новые по сим показаниям данные ими ответы и объяснения. Сии записки вместе с письменными изветами допрошенных // (л. 147 об.) и другими следующими к делу более или менее важными бумагами Комиссия подносит на высочайшее усмотрение вашего величества ¹²².

30 мая 1826 года

Подписали:

Председатель, военный министр Татищев,

генерал-фельдцейхмейстер Михаил,

действительный тайный советник князь Александр Голицын,

санкт-Петербургский военный генерал-губернатор,

генерал-адъютант Голенищев- Кутузов,

генерал-адъютант Чернышев, генерал-адъютант Бенкендорф,

генерал-адъютант Левашев, генерал-адъютант Потапов,

Д. Блудов // (л. 150)

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Ковы (архаизм) — козни.

²Не допрошен Николай Тургенев, который был требован, но не явился из-за границы для ответа.

³ Тем из допрошенных, кои оказались или непринадлежавшими к злоумышленным тайным обществам, или совершенно отставшими от оных, немедленно возвращена свобода.

⁴С именами всех, в сем донесении упоминаемых, означаются их нынешние чины.

⁵Слова Александра Муравьева.

⁶Слова Никиты Муравьева.

⁷Слова князя Сергея Трубецкого

⁸По некоторым показаниям был еще четвертый род членов в сем обществе, не принятых в оное даже иногда и не знавших его существования, но считаемых по чему-либо в единомыслии с прочими; их называли друзьями.

⁹Александр Муравьев говорит, что к сведению о сей сокровенной цели общества приготовляли нововступающих понемногу: объявляли оную только членам последней, высшей степени.

¹⁰Это было мною написано в подражание уставам некоторых масонских лож, говорит Пестель.

¹¹Пестель утверждает, что еще прежде, в том же 1817 году, Лунин говорил, что если при начале открытых действий общества решатся убить императора,- то можно будет для сего выслать на Царскосельскую дорогу несколько человек в масках. Лунин признается, что он между прочим говорил это. Пестель, как показывает Матвей Муравьев, хотел набрать из молодых отчаянных людей так называемую cohorte perdue (обреченный на гибель отряд) и поручить начальство оного Лунину, чтоб всех изгубить pour faire main basse sur tous. Пестель в этом не сознается.

¹²Князь Федор Шаховский, по словам того же Матвея Муравьева, изъявлял в сие время готовность на ужаснейшие преступления, и другой Муравьев, Сергей, не иначе называл его, как le tigre, впоследствии он отстал от общества и жил в отдаленной от столицы деревне. Пред Ко-миссиею князь Шаховский признался только в том, что был членом тайного общества.

¹³Незадолго пред тем составилось под председательством Александра Муравьева служившее для испытания Общество военных людей; существование оного было весьма кратковременно. Александр Муравьев утверждает, что он совсем не помнит сего общества. В оное был принят полковник Артамон Муравьев; он около сего времени предлагал Александру и Никите Муравьевым убить покойного государя, сие предложение отвергнуто первым (Александром Муравьевым).

¹⁴Сему правилу, как все согласно показывают, следовали немногие. В Петербурге до 1825 года собрано не более пяти тысяч рублей, которые отданы князю Трубецкому, а им издержаны не на дела тайного общества.

¹⁵Сии намерения недолго хранилиcь в тайне: «сначала», говорит титулярный советник Семенов, бывший секретарем тайного общества, «знали только главные, а впоследствии проникну-ли и другие члены, что целию Союза было изменение государственных установлений, для оной и для той, которая была объявлена в Уставе, признавали равно нужным усиливать общество, распространять политические знания и стараться овладеть мнением публики».

¹⁶Показание Семенова.

¹⁷Показание Семенова и Никиты Муравьева.

¹⁸Означенные поименно в одном из прилагаемых у сего списков.

¹⁹Полковник Глинка не подтвердил сего показания своим признанием.

²⁰Пред Комиссией» было показываемо, что вспоследствии один из принятых им переяславский маршал Лукашевич завел новое общество Малороссийское и будто бы оно имело целью отделение сего края от России и присоединение оного к независимому Королевству Польскому. Но сии показания (Сергея и Матвея Муравьевых), основанные на догадках, найдены несправедливыми.

²¹Список членов оной также приложен к сему донесению. Генерал-майор Михайло Орлов и Николай Тургенев, не успев в намерении завести свое общество, вступили в Союз благоденствия, первый, как утверждает он в записке, поданной им в Комиссию, не прежде июля 1820 года, ибо ему тогда сказали другие члены, что противно великодушию знать их тайны, имена многих и не разделять с ними опасностей.

²²Так говорит сочинитель записки, найденной в бумагах покойного императора, бывший, как видно, членом Союза благоденствия. Издание журнала предпринимал действительный статский советник Николай Тургенев: есть несколько возмутительных песен, которые тогда были сочинены и может быть распускаемы, но точно ли по предписаниям тайного общества, того нельзя сказать утвердительно.

²³Одного из трех вышепоказанных, вспоследствии раскаявшихся и оставивших общество

²⁴Объявляю без фраз, что хочу президента. Те, которые предпочитали монархический образ правления, должны были сказать, что хотят монарха.

²⁵Он и некоторые другие (Фон-дер-Бриген, Колошин, Семенов) подтвердили сие на очных с Пестелем ставках.

²⁶Пестель и Сергей Муравьев-Апостол говорят, что— Никита Муравьев, а Никита Муравьев, что — Пестель.

²⁷Показание титулярного советника Семенова.

²⁸Никита Муравьев говорит, что когда какой-либо член начинал оказывать холодность к обществу, то старались его уверить, что не он один, а и все прочие переменили образ мыслей, что общество распадается на части и почти уже не существует.

²⁹Показание подполковника Комарова.

³⁰ Показание подполковника Комарова

³¹Пестель показывает, что с сего времени члены Южного общества, или, как он его называет,. Округа, разделяли на Братии, Мужей и Бояр. Братья не имели права принимать других; Мужи, пользуясь сим правом, должны были от принятых ими скрывать имена прочих членов. Бояре присоединялись к Директории для решений в важных случаях. Принимая нового члена, довольствовались его честным словом

³² Титулярный советник Семенов показывает, что Николай Тургенев, возвратясь из Москвы в 1821 году, начинал из некоторых членов уничтоженного Союза составлять новое тайное общество; в оное приглашал прежних, князя Оболенского, полковника Нарышкина и его Семенова, да принял полковника Митькова, Якова Толстого и Миклашевского. Вскоре потом гвардия выступила в поход и действия общества прекратились. Семенов не знает, имело ли оно Устав; он прибавляет, что ни Тургенев, ни другие члены сего общества не обнаруживали при нем (Семенове) злодейственных намерений против императорской фамилии.

³³Показание князя Евгения Оболенского.

³⁴Главными из сих основателей, или возобновителей общества, по словам Никиты Муравьева, были: он сам, князь Оболенский и Николай Тургенев, который однако же не участвовал в принятии новых членов. В обоих отделениях Северного общества, соединенных и убежденных, равно как и в Южном, членов принимали без всяких обрядов.

³⁵Показание Александра Бестужева.

³⁶Место правителя предлагали Николаю Тургеневу, он отказался за нездоровьем, множеством иных занятий и худым успехом его председательства в Москве.

³⁷Один проект Конституции написан Никитою Муравьевым. Он предполагал монархию, но оставляя императору власть весьма ограниченную, подобную той, которая дана президенту Североамериканских штатов, и делил Россию на независимые, соединенные общим союзом области. Сей проект, по уверению Пестеля, служил только для новопринимаемых членов, коих боялись устрашить предложением учредить республику; Никита Муравьев утверждает, что он говорил сие, обманывая Пестеля, чтоб не рассердить его и чтоб Южное общество не отделилось совершенно от Северного. Другая конституция, с именем «Русской Правды» и совершенно в духе республиканском, есть сочинение Пестеля. Обе имеют основанием безрассудное предположение, что всякое государство может принимать все виды по воле образователей. Обе, даже по мнению некоторых умнейших членов Союза, равно доказывают совершенное незнание отечественного края, свойств оного, выгод и потребностей, а в так называемой «Русской Правде» сверх того часто обнаруживается едва вероятное и смешное невежество. Редактор, разделяя империю на большие области и отторгая от оной почти все присоединенные от Польши, именует Лифляндию, Эстляндию, Курляндию и губернии Новгородскую и Тверскую Холмогорскою областью, а губернии Архангельскую, Ярославскую, Вологодскую, Костромскую и Пермскую областью Северскою, или Северянскою. По его плану Временное правление долженствовало служить переходом от самодержавия к республике, и первою мерою сего правления было бы запрещение тайных обществ и заведение искусного, деятельного шпионства, с тем чтобы шпионами были люди умные и самой чистой нравственности. Временное правление долженствовало также основать новое Иудейское царство из находящихся в Польше и России жидов. «Их будет два миллиона,— говорит Пестель,— (в том числе женщины, старики, дети), они даже и без вспомогательного войска могут легко пройти сквозь всю Европейскую Турцию и, выбрав место на берегах Малой Азии, завести свое независимое государство». Юшневский поправлял только слог сего Пестелева сочинения. Кроме сих, найдены еще два проекта конституций: один не полный в бумагах князя Трубецкого, он не что иное, как список Конституции Муравьева с весьма важными переменами: другой, Государственный завет, Сергея Муравьева-Апостола, сей последний есть сокращение пестелева проекта.

³⁸По всему видно, что сия мысль родилась в них не прежде 1821 года и, вероятно, вследствие бывших незадолго пред революцией в Испании, Неаполе и Пьемонте. Оные, говорит Пестель, полагали, что возмущению должно быть в Петербурге, другие, что надобно начать в армии, идти на Москву и там принудить Сенат провозгласить перемену, установить новый образ правления.

³⁹Впоследствии они отделили Тульчинскую управу от Думы или Директории, сделав в оной начальником князя Барятинского. Сии управы иногда, по крайней мере на французском, назывались Вентами, или Вендитами, в подражание итальянским карбонарам. Управа Каменская, буде верить показанию Давыдова, основана лишь в 1824 году, но начальники оной, князь Волконский и Давыдов, были уже и прежде в числе главных членов Южного общества.

⁴⁰Сей отрывок речи Бестужева на французском в его ответах.

⁴¹Гродецкий по желанию полномочных Южного общества взялся предложить Варшавской директории, чтобы с его высочеством цесаревичем было поступлено точно так в Польше, как с прочими членами императорской фамилии поступят в России, он надеялся, что Директория согласится. (Показание Бестужева-Рюмина).

⁴²Также Поджио, В. Давыдова и Сергея Муравьева.

⁴³Щвейковский утверждает, что, по его мнению, должно было только арестовать государя.

⁴⁴Сих только они между собою называли заговорщиками, других же соумышленников революционерами.

⁴⁶На очных ставках, подтвердив показания Ивашева, некоторые (Юшневский, Басаргин, князь Барятинской и Крюков 2-й) прибавили, что сие происходило в том самом заседании, в коем положено было не признавать общества разрушенным.

⁴⁷Показание самого Поджио.

⁴⁸Митьков" сознавался в том на очной ставке с Поджио: после он опять начал запираться.

⁴⁹Он однако же в этом не признается

⁵⁰ Рылеев только думал кончить сей Катехизис свободного человека, начатый Никитою Муравьевым, но не Успел. В сочинении возмутительных стихов и песни он признался.

⁵¹Сам Матвей Муравьев в одном из последних ответов своих утверждает, что сверх названных подполковником Поджио, сие мнение (об истреблении императорской фамилии) разделяли в Петербурге еще многие из членов, и в том числе главных, Северного общества. Некоторые признавали справедливость сего показания, как сие подробно означено в особых о каждом записках, о других же он объявил после, что не говорил с ними о том: противились же сему мнению // (л. 72 об.), как показывает он, князь Трубецкой и Никита Муравьев; он приводит слова последнего: «Je vais dire a ces Messieurs que la fatnille Impiriale est sacree (я объявлю этим господам, что императорская фамилия должна быть священна).

⁵²Пестель, если верить словам Никиты Муравьева, думал даже сих заговорщиков-убийц, им возбужденных, немедленно казнить смертью, и таким образом будто бы отмщая за императорскую фамилию, отклонить от своего общества всякое подозрение в участии. На очной ставке с Никитою Муравьевым Пестель не признался в сем последнем намерении.

⁵³Матвей Муравьев-Апостол показывает в своих последних ответах, что он был в необыкновенном расположении души, когда виделся с Поджио в Петербурге, долго не получая известий о брате своем Сергее, он вообразил, что заговор открыт и брат его под стражею. «Терзаемый горестью, страхом,— говорит он,— я в безумии хотел мести, хотел сам покуситься на жизнь государя и объявлял о своем намерении кавалергардским офицерам Вадковскому, Свистунову, Артамону Муравьеву». Первый думал для сего употребить бывшее у него духовое ружье, последний назначал день, когда его эскадрон будет в карауле. Но Матвей Муравьев, узнав, что брат его свободен, успокоился и оставил мысль о злодейственном покушении. Вскоре после того один из вышеупомянованных офицеров (Федор Вадковский) предполагал между прочими способами для исполнения повелений их общества убить покойного императора и всех членов его августейшей фамилии на каком-нибудь большом придворном бале и тут же провозгласить установление республики. Подпоручик Кривцов и корнет Александр Муравьев говорят, что, находя сие предположение нелепым, сочли его за шутку.

⁵⁴Уступая просьбам брата, как он утверждает, даже письма его к Пестелю сочинены не им, а братом его Сергеем и Бестужевым-Рюминым.

⁵⁵Князь Сергей Волконский говорит сам, что он видел только небольшие отрывки пестелевой «Русской Правды» и что главнейшие основания оной были ему вовсе неизвестны.

⁵⁶Пестель, также по свидетельству Поджио, говорил и о людях, коих намерен был употребить, щедро обещая своим соумышленникам министерства и все важные места в государстве, о предателях сказал, что имена их записаны в черную книгу и обречены мщению кинжалам, aqua tophana [яд (лат.).— Сост.] и проч. и проч. После, когда Василий Давыдов спросил у него при Поджио: «Знаешь его и мое мнение? Всех, то он отвечал, усмехаясь: «Да! Поджио ужасный человек». На очной ставке Пестель признался, что имел с ним означенный выше разговор, но прибавя: «без театральных движений и мне ни какой нужды не было воспламенять Поджио, я нашел его готовым на все».

⁵⁷Теми же средствами: ласкательством, однажды в разговоре с Рылеевым, как сей показывает, Пестель, чтобы привязать к себе сего тогда нового члена и узнать его образ мыслей, изъявлял попеременно разные политические мнения: он был, говорит Рылеев, и гражданином Североамериканским, и защитником то государственного устава Англии, то Конституции испанской, и террористом, и наполеонистом. Между прочим сказав, что и богатством, и силой, и славой Англия обязана своим законам, он чрез минуту согласился с Рылеевым, что сии законы устарели, не годятся для нашего века, наполнены недостатками и могут пленять только слепую чернь, купцов, лордов и близоруких англоманов. Хваля Бонапарте, на слова Рылеева, что теперь уже Наполеоном быть нельзя, что даже честолюбцу должно для собственной выгоды подражать скорее Вашингтону, Пестель отвечал: «Правда, но если бы и вышел Наполеон, то мы все будем не в проигрыше».

⁵⁸План самого Муравьева, как он показывает, был следующий: 1. Окончив свой проект Конституции, раздать множество экземпляров оного людям всех состояний; 2. Произвести возмущение в войске и тогда напечатать сей проект; 3. По мере успехов возмущения во всех занятых местах учреждать предположенные им новые начальства и другие присутственные места; и 4. Если бы императорская фамилия не согласилась принять его Конституцию, то изгнать ее и предложить установление республиканского правления, но только в сей крайности, ибо он в конце 1822 года, как уверяет, отчасти переменил свой образ мыслей и признал превосходство монархических форм над республиканскими.

⁵⁹Слова Никиты Муравьева

⁶⁰Кои означены в одном из приложенных списков

⁶¹Борисов 2-й, Горбачевский, Пестов, Тютчев, Бечаснов, Громницкий, Андреевич 2-й, Веденяпин 1-й, Мозгалевский, Щипилла, Шимков, Киреев и Мозган. Сверх того присоединились к Южному обществу, но не присягали Иванов и Лисовский.

⁶²«Государственный завет»,— сокращение «Русской Правды» Пестеля.

⁶³Они в самом деле думали послать свой проект Конституции для исправления некоторым французским и английским литераторам, коих образ мыслей считали близким к своему, сие объявляет Бестужев-Рюмин.

⁶⁴Тютчев, Борисов 2-й, Горбачевский, Пестов, Бечаснов, Громницкий, Андреевич 2-й, Бер.- стель, Мозгалевский.

⁶⁵Показание Бечасного.

⁶⁶То есть Сергей, Артамон Муравьевы и Бестужев-Рюмин. Враницкий не был на их первых совещаниях, Швейковский в горести тогда все молчал, Тизенгаузен также говорил очень мало.

⁶⁷Так показывают штабс-капитан Корнилович и сам Бестужев.

⁶⁸Признались или приличены в том: Спиридов, Горбачевский, Борисов 2-й, Бечаснов, Пестов: они в сем случае обязались новой клятвой, также целуя образ.

⁶⁹Тизенгаузен утверждает, что он был только увлечен дружбой к Сергею Муравьеву, хотя ужасался его намерений, даже хотел донести обо всем начальству, но был удержан от того болезнью.

⁷⁰Капитана Майбороды и Давыдова.

⁷¹Давыдов, князь Сергей Волконский, капитан Майборода.

⁷²Рылеев имел намерение, одобренное Северною думою, принимать и купцов, он о том советовался с бароном Штейнгелем, который сказал, что это невозможно,что наши купцы—невежды (показания Рылеева и самого Штейнгеля).

⁷³А на него самого прежде принятия в общество чрез Николая Бестужева.

⁷⁴Один (Дивов) даже старался превзойти Арбузова и Завалишина в изъявлениях кровожадности: он сам признается в сем безумии. Завалишин утверждает, что большая часть его поступков и слов были, по крайней мере вначале, не что иное как благонамеренная хитрость, что он еще в малолетстве, читая священное писание, имел таинственные откровения, назначавшие его для восстановления истины, и что он тогда же вздумал учредить Орден Восстановления. «Сперва, говорит он, и полагал целью одно торжество истин веры; после, быв в Англии и Калифорнии, присоединил к сему и виды политические; хотел произвести в Испании контрреволюцию без войны, хотел также, будто бы для основания республиканских правительств вне Европы, стараться вывезти из сей части света тех людей беспокойного ума, которые желают перемен и смятений. Написанные мною Статуты Ордена наподобие мальтийских я пред-cтавлял императору Александру; он похвалил мое усердие, но не принял плана, что крайне меня огорчило. Вскоре затем, имев несчастие войти в связи с сим коварным злодеем Рылеевым, я узнал, что есть тайное общество, враждебное правительству, и решился было донести о том, но государь был в Варшаве, и я, по глупой гордости, хотел все открыть ему без посредников. Между тем старался изведать более о тайном обществе чрез других и для сего дозволял себе несогласные с моими чувствами и видами слова, обратившиеся ныне к моей гибели. Я говорил, что Орден Восстановления существует, показывал Статуты, не те, которые представлял покойному государю, а другие и в другом духе, мною же нарочно для того сочиненные. Но обманывая других, сам сделался жертвой обмана; мой собственный образ мыслей начинал изменяться, сердце тускнело, а я не замечал в нем пятен, наконец, стал уверять себя и поверил, что намерения Рылеева могли быть чистые, что во всяком случае позорно быть доносителем». На него, уже после сего объяснения, показали Арбузов, Беляев 1-й и Дивов, что он им читал с жаром и восторгом стихи, будто бы им писанные и наполненные гнуснейшими клеветами на покойного императора Александра. Завалишин признался, что читал им сии стихи, утверждая, однако же, что не он автор оных и не знает, кем они сочинены, он при-бавляет, что в распадении страстей, коим ознаменовано время его преступного заблуждения, он был готов говорить все ужасное, чужое и свое.

⁷⁵Показание Александра Бестужева.

⁷⁶Рылеев на вопрос о том объявил Комиссии, что Якубович, вбежав к нему, закричал: «Царь умер, это вы его у меня вырвали»

⁷⁷Так показывает полковник Тизенгаузен.

⁷⁸Он для сего определял 1 генваря и поздравительные посещения.

⁷⁹Собственное признание Рылеева.

⁸⁰Князь Оболенский посылал в сей самый день спрашивать у кавалергардского корнета Александра Муравьева, можно ли надеяться на их полк для произведения бунта, Муравьев отвечал, что это намерение безумное.

⁸¹Он почти то же сказал и Штейнгелю

⁸²Рылеев в Своих последних ответах на допросы показывает, что сие не совсем справедливо, что князь Трубецкой многое предлагал первый и, превосходя его (Рылеева) в осторожности, равнялся с ним в деятельности по делам заговора. «Впрочем,— прибавляет Рылеев,— я признаю себя главным виновником происшествий 14 декабря: я мог все остановить и напротив был для других пагубным примером преступной ревности. Если кто заслуживал казнь, вероятно нужную для блага России, то конечно я, несмотря на мое раскаяние и совершенную перемену образа мыслей».

⁸³Он сначала, как говорит Рылеев, воображал, что довольно будет одного полка для совершенного успеха.

⁸⁴н (Батенков) думал также предложить корону и великому князю Михаилу Павловичу и императрице Елисавете Алексеевне. То же думал и говорил своим соумышленникам барон Штейнгель, надеясь, что императрица, не имея детей, согласится, даже и при жизни своей, установить правление республиканское.

⁸⁵Так показывают: князь Оболенский (прибавляя однако ж, что сие было в минуту исступления) и Рылеев: «Прежде,— говорил он,— я несколько раз удерживал Каховского, который умышлял на жизнь императора Александра, даже ссорился с ним за то, хотя, успокаивая его, уверял, что в случае нужды общество никого не употребит для сего удара, кроме его, но в этот день, вдруг ужаснувшись возможности междоусобной войны, я вздумал, что для избежания оной надобно государя принесть на жертву. Каховский же утверждает, напротив, что он отказывался, а Рылеев сам назначал его в убийцы, что таких людей, кои согласились бы, жертвуя для тайного общества не только жизнью, а честью, истребить всю императорскую фамилию и потом даже пред казнью уверять, что не были их сочленами,— Рылеев и Александр Бестужев называли чистыми, самоотверженными. Однако ж на очной ставке Каховский признал, что Александр Бестужев наедине уговаривал его не исполнять поручения, данного ему Рылеевым 13 декабря.

⁸⁶Показание Штейнгеля

⁸⁷Показание князя Трубецкого и Рылеева.

⁸⁸Один Арбузов, буде верить Рылееву, к сему примолвил: «Нет ничего легче, как убить государя, когда он будет выходить из дворца». Якубович предлагал также разбить кабаки, дозволить грабеж и, взяв хоругви из какой-либо церкви, идти с толпами неистовых ко дворцу. Такого предложения даже и на сем мятежном совещании никто не смел одобрить, оно единодушно отвергнуто, так показывает Рылеев. Якубович признается, что говорил это, но прибавляет, что в следующую ночь (в 3 часа) он раскаялся. Оболенский утверждает, что против мысли разбить даже и один кабак, чтоб напоить солдат, восставал Рылеев, первый и с жаром.

⁸⁹Трубецкой, если верить показаниям Рылеева, также думал о занятии дворца, несмотря на слова Батенкова, и за сие брались Якубович и Арбузов (они не.признаются в том), но, прибавляет Рылеев, мы хотели только захватить императорскую фамилию и держать ее под стражею до великого собора (съезда депутатов), который решил бы судьбу всех членов оной, я должен однако ж признаться: мне приходило на мысль, что для безопасности нового правления лучше бы всех изгубить, только сей мысли я не открывал никому, наконец, и вам отстранил ее, возвратись к прежней.

⁹⁰Накануне (12 декабря) съезжались у князя Оболенского, где был и Рылеев, офицеры разных полков гвардии: Лейб-гренадерского — поручик! Сутгоф, Измайловского — подпоручик Кожевников, Финляндского — поручик барон Розен, Конной гвардии — корнет князь Одоевский, Кавалергардского полка — корнет Арцыбашев и поручик Анненков, Гвардейского экипажа—лейтенант Арбузов. Князь Оболенский сообщил им приказания диктатора и Думы стараться в день, который назначится для присяги, возмутить и вести за собой на Сенатскую площадь сколько им будет возможно нижних чинов из полков своих, а если не удастся, то по крайней, мере быть самим.

⁹¹Батенков показывает сам, что он говорил Якубовичу: «Чего думать о планах всего обществах Вам, молодцам, стоило бы только разгорячить солдат именем цесаревича и походить из полка в полк с барабанным боем, так можно наделать много великих дел»

⁹²Именно на Пулковской горе, как полагал Батенков.

⁹³Каховский утверждает, что Рылеев думал поручить одному члену общества умертвить государя цесаревича всенародно и тут же закричать, что он убил его по приказанию вашего величества, таким образом, говорил он, мы вдруг погубим обоих. Рылеев объявил, что это клевета, то же сказали Штейнгель, Александр и Николай Бестужевы, на коих ссылался Каховский.

⁹⁴Каховский прибавляет, что в сем случае Рылеез хотел зажечь город, но сей последний утверждает, что и это ложь

⁹⁵Показание Александра Бестужева.

⁹⁶Желая, говорит он, доказать Рылееву, что и я мог бы на что-нибудь пригодиться.

⁹⁷Сей проект хотели вследствие показаний диктатора нести в Сенат Рылеев, коллежский асессор Иван Пущин и, как они показывают, Батенков, который не сознается в том.

⁹⁸Рылеев был правителем дел сей Комиссии

⁹⁹Однажды, говоря о Пестеле, Трубецкой сказал: «Должно будет послать Орлова во 2-ю армию и сила Пестеля исчезнет». «Да разве Орлов наш?» — спросил Рылеев. «Нет,— отвечал Трубецкой,— им владеют Раевские, но тогда поневоле будет наш».

¹⁰⁰Муравьев и Свистунов сожгли их дорогою, узнав о происшествии 14 декабря.

¹⁰¹Вишневский, Мусин-Пушкин, Шпейер, Окулов, Кюхельбекер.

¹⁰²Так же говорили Вишневский и Кюхельбекер.

¹⁰³Так показывает Дивов, прочие не помнят, что решило движение экипажа.

¹⁰⁴Лейтенанты Цебриков и Лермантов.

¹⁰⁵Показание нижних чинов Московского полка; Бестужев уверяет, что не говорил этого.

¹⁰⁶Лекарь, делавший операцию, представил Комиссии пулю, найденную в теле графа Милорадовича, она не ружейная, а пистолетная.

¹⁰⁷И собственному признанию

^108/Дорофеев, Федоров, Куроптев

¹⁰⁹Пущин на вопрос Комиссии отвечал, что это ложь. Бывшие тут нижние чины говорят, что Кюхельбекеру указывал на великого князя не] Пущин, а поручик Цебриков, но и он не признается в том.

¹¹⁰Так рассказывает Штейнгель.

¹¹¹Одно из своих письменных объявлений Комиссии он начинает сими словами: «Дабы не умереть, нося в душе преступную тайну».

¹¹²Большая часть в Петербурге, Кюхельбекер, бежавший после первых пушечных выстрелов в Варшаву, немногие в Москве, в том числе барон Щтейнгель, который выехал отсюда 22 декабря.

¹¹³Штабс-капитан Измайловского полка.

¹¹⁴Показание Якушкина, Муханов признался, что говорил это.

¹¹⁵Достойно замечания, что главные, в том числе полковник Пестель, арестованы именно 14 декабря.

¹¹⁶Показание Давыдова и Поджио

¹¹⁷Список оной руки самого Пестеля был зарыт в земле близ деревни Кирнасовки, но найден штабс-ротмистром Слепцовым, адъютантом генерал-лейтенанта Чернышева.

¹¹⁸За несколько дней перед тем Сергей Муравьев-Апостол, узнав в Житомире о происшествиях 14 декабря, вздумал требовать смерти государя цесаревича от директоров Польского тайного общества.

¹¹⁹Командир 1-й гренадерской был с своею ротою, но рядовые, чтобы спасти начальника своего от мятежников, уговорили его одеться в солдатский мундир.

¹²⁰Весьма неохотно, как показывает Матвей Муравьев, и бросили ружья как скоро гусары закричали им: «Сдавайтесь».

¹²¹Весьма неохотно, как показывает Матвей Муравьев, и бросили ружья как скоро гусары закричали им: «Сдавайтесь»

¹²²Из них Сухинов, Соловьев, Щипилла и Мозалевский преданы военному суду в 1-й армии. Ипполит Муравьев приехал к братьям нечаянно в Васильков и остался с ними вопреки усильным просьбам их, особливо Матвея, который предвидел окончание преступного их предприятия. Он говорил о том на походе Бестужеву-Рюмину. не надобно терять надежды,— отвечал Бестужев.— Если не удастся здесь, то не все еще пропало: мы скроемся в лесах, проберемся к Петербургу, и я убью государя. Бестужев уверяет, что он это сказал единственно для того, чтобы ободрить Муравьева и удержать его от самоубийства.

¹²³Текст доклада скреплен подписью: «Действительный статский советник Дмитрий Блудов».