Это была сумасшедшая рыба

[Отчет в жанре "...и нечто". Путаница лица, числа и грамматического рода, а также последовательности событий, игры и не-игры и всего прочего. ]

«…и как тайную радость, припомните горе…»

….Это была сумасшедшая рыба. Она сидела на дереве – но, как выяснилось, при этом совершенно оттуда не падала. А потом пересела на голову и сидит там до сих пор…

*

Это была совершенно безумная игра. Как сказала, кажется, Оливия не то вечером, не то утром после: Я еще перед самой игрой могла сказать, почему это не взлетит – потому-то, потому-то и потому-то. Я сама, сколько помню, при начале появления вообще не понимала, как именно играть подобный сюжет, и до упора боялась, что тюремная ситуация может породить какие-нибудь нежелательные эффекты. Как можно догадаться, все сие говорится и пишется из той точки, когда сооружение взлетело, никого на взлете не убив, - а наши крыши дружным косяком двинулись следом. И где-то там до сих пор носятся – не то над Святогоровым в Дмитровском районе, не то на сложной траектории от Петербурга до Петровского завода…

Сумасшествие этой игры надо рассказывать с момента ее зарождения. Я за время бытия в фэндоме наблюдала разные варианты и разные скорости зарождения идеи, но тут…

Тут нужна точная хронология. Исходный ЖЖ-пост в ней замочный, но я надеюсь, что не открою никаких страшных тайн. Дело было в ЖЖ Раисы, он вообще в основном замочный, и вот 7 января в 23.21 (ага, седьмого; рождественский, стало быть, подарок всем нам!) Раиса задумчиво написала, что хотела бы мастерить какую-нибудь некрупную игру-павильонку на исторический сюжет, но пока не знает, на какой именно, и приглашала народ делиться идеями.

Люди приходили и делились, на новогодних каникулах в это время много кто не спит. В частности, в 23.44 появилась Хильда и написала: «Декабристы. И вообще я очень рада самой идее». Идею одобрили, но конкретики пока не появилось. Были высказаны еще какие-то предположения, потом Терн припомнила, что была когда-то идея сюжета о декабристах в ссылке… 8 января в 00.20, т.е. немного менее, чем через час после появления записи, опять пришла Хильда и сказала: «В ссылке - это даже интереснее, чем подготовка восстания. Но я бы, наверное, взяла следствие после восстания.» И вот тут оно стремительно заверте… - и Раиса со Змеей уже договаривались встретиться и обсудить, и той же ночью в том же посте той же Змеей уже прокидывались варианты конструирования сюжета (собственно, и взятые в итоге)…

К вечеру 11 января явился предварительный анонс игры с предварительным же кастингом (впрочем, не сильно впоследствии полинявшим). (Это уже открытая запись)

А еще через два дня Раиса записала: «Удивительно, но за два дня разобрали почти все запланированные роли».

Еще через два дня явилось сообщество игры.

Итого, где-то неделя от появления идеи в принципе – до того, что есть уже не только твердое решение игру делать, но и МГ (к которой, впрочем, еще присоединятся – вскоре же – три очень важных и еще не упомянутых в анонсе человека – Хэл, Сули, Любелия), и – в самом деле процентов 80 кастинга! (который потом, конечно, постигнет некоторый процент неизбежной линьки, но… но…)

Это была сама странная, неформатная и даже решусь сказать – «неправильная» по построению своему игра, на какую я попадала. В которой изнутри не было ничего странного и неправильного. Ну, кроме того, что сидеть в крепости – это вообще несколько не то, к чему ты в жизни стремился. И да, кажется, тут есть какие-то проблемы со словом «игра». «Проживание» было бы ближе. Не в смысле расселения. Впрочем, для простоты примем термин « игра». Только об этом все равно очень трудно рассказать. Какие-то обрывки, мысли по поводу, ассоциации, сделанные выводы…

…Где дофига событий происходит, пока ты сидишь в камере, размером напоминающей несколько расширенный гроб, причем большую часть ее занимает то, на чем лежат , так что на оставшемся пространстве едва можно сделать два шага. Так что видишь ты то, на чем сидишь или лежишь, стены, дверь потолок... Есть еще небольшое окно - не сказать, чтобы в нем много показывали. Еще ты слышишь своих соседей и какую-то еще наружную жизнь. И это тоже большой пласт событий. Но нужно сказать, что невероятное количество значимого происходило ровно тогда, когда ты сидишь там совершенно сам по себе и разговаривает с тобой разве только выданное в рамках «библиотечного рэндома» Четвероевангелие.

(Где-то в заднем углу сознания копошится мысль – а что, если это тот самый ОБВМ, с которым обычно принято бороться? Проблема одна – я не хочу ни с чем бороться и ничего менять. А может, это таки не он?)

…и это – но не только это – было тоже немыслимо большим фрагментом этого бытия. Евангелия открывались наобум. Практически исключительно на Страстной– либо на взятии под стражу, либо на суде… Аналогии даже не надо было искать – они просто были тут. Но – «дьявол в деталях», в конце концов назревает вопрос, и тут уже был обмен репликами с Сергеем, который записал Сули:

«Кн. А. Б. - Я вот открываю наугад, и мне открывается именно оно, а я не знаю, про кого мне читать - про Христа или про Иуду.

- Я читаю обыкновенно про Петра.»

Вот и сосед его решил перечитать… и ухитрился вынести для себя чудесный вывод, что вот не надо так глупо отпираться от чего-то очевидного раз за разом – ну глупо же выглядит!

И тут вызвали его на очную ставку с Фаленбергом, который, как известно, по сложной загогулине обстоятельств взялся утверждать, что Барятинский с него брал клятву убить Государя, а он ее дал…

Ну так вот я и решил применить полученные знания.

Применил, идиот. Подтвердил, решив перестать удивляться вслух тому, что за муха на Фаленберга нашла.

Как-то очень быстро понял, что здесь явно что-то не то. А Четвероевангелие стало не один раз столь же прицельно открываться конкретно про Иуду, что я уже взмолился: «Господи, прости меня и не показывай мне больше про Иуду!» Но еще долго не решался открыть. А потом – потом там было про крестную смерть. И больше не открывал уже из-за другого – а что тут добавишь?

Да еще – так сказать, о нелегальной переписке. Этим князь Александр, строго говоря, так и не занялся. Соседи запаслись приборами и бумагой, а он… поленился, что ли? Один раз именно проверил: если перо и чернила не отдать самому - спросят? А, спросили. Ну ладно. Зато успел перечитать… ну, если не пол-библиотеки, так книжек пять точно. Сначала еще до Евангелия – оно осталось надолго – и после еще одну. …Так вот, о переписке. Когда сосед, Сергей собрался, но не смог написать Павлу. А я бы написал (что, не знаю), но нечем и не на чем, все вопросные пункты давно отвечены, под рукой только Евангелие… А, вот. Оно снова открылось.

Да, вот это не мне, это ему. Просто загнул страницу на цитате. Авось караульные не догадаются разогнуть! Рассказал, что вот есть у меня друг, может он впадать в уныние (все правда!), а соответствующую Книгу может и постесняться попросить…

(А оно в самом деле дошло, нашлось и – оказывается! – было прочитано вслух – Мишелю и кому-то еще, значит, и было – для них).

А мне – где-то там, в районе цитат про Иуду, вышла еще одна:

«…из тех, которых Ты Мне дал, Я не погубил никого»

(От Иоанна, 18.9).

…и вот из нее в итоге проросла (кажется, уже в финале) мысль, что после можно было ТАК не хотеть общаться с Фаленбергом не только потому, что человек сделал глупость и даже не попытался от нее отказаться, - ведь себе же и во вред!.. Но он-то сделал глупость, а ты его – предал. Одного из данных тебе. И что теперь скажешь – «Я тебя на каторгу отправил, извини, пожалуйста»? Да даже не в каторге дело. Именно в том, что не защитил.

…а Павлу, как известно пришла записка, в которой увиделся почерк Александра: «Я тебя предал». Записка-то, как к исходу недели наконец выяснили, шла не от того (хоть тоже Александра - Поджио), но все-таки именно тому. Из нее в итоге получилось то «Сашка, живи!», не только записанное, но и выкрикнутое, - которое услышали другие, и нужно оно оказалось и им тоже, как бы их ни звали…

…А меня все не отпускает, что опозналась она все-таки не зря. Как то, что не решился додумать и осознать тот Сашка. Теперь, наверное, когда все прошло (и так и хочется добавить: есть вечность (еще не та!) – а нет, 20 лет - а, нет 13 лет – в общем, все равно много времени каторги…) остается это осознать. Все последовательно. И предательство, и возможность признания, - и данное вообще-то прощение. И жить дальше – это тоже надо осознать (и причем тут 1832 год?!)(*)

[(*) В 1832 году, на каторге, Александр Барятинский заболел горловой чахоткой так конкретно, что едва не умер. Но, к удивлению окружающих, выжил и прожил еще 12 лет. Я упорно подозреваю, что дело было не только в слабости здоровья (если вовсе в ней), сколько в потерянной и нашедшейся потом мотивации жить.]

*

…вообще с очными ставками персонажу в этом сюжете повезло и не повезло разом. Но больше – глядя на Фаленберга – все-таки повезло. Как совершенно точно повезло еще с рядом «неканонических» событий.

У него очных ставок исторически немного, но они все значимые, все – чуть больше чем за 2 недели апреля (кроме одной, весьма оригинальной и июньской!), и будучи все от разных сюжетов, у него самого они вполне формируют некий «внутренний сюжет» следствия. Точнее, его кульминацию.

Не было очной ставки с Бобрищевым-Пушкиным – который в начале апреля еще стоит насмерть, что не знает никакого тайного общества, и поругается еще на кн-Шурика, - а через день признается и все на того же Шурика посыплется кучка вопросов по следам его показаний. Но я даже не знаю, что его больше выбивает, процесс или результат. Это тоже один из данных тебе.

И она происходит ровно в параллель с вопросами про «обреченный отряд» (которые на игре как раз были), и действует в том же направлении – добивает. Так что, пожалуй – нет уж, нафиг, концентрация была бы однозначно превышена.

…и не было в сюжете очной ставки с Пестелем, потому что она тоже, строго говоря, про другое, про несчастные встречи 1821 года, гордо объявленные «заседанием» (да еще одним конкретным, а не кучей хождений в гости!). Эту линию гнет в конце апреля Чернышев, и в общем, уже понятно, что он не успокоится, пока не получит дословное совпадение, - и Павлу там назначено с полтора десятка ставок с южанами, и большинство до ставки не доводит, признает – а он зачем-то идет, и там соглашается, добавив в качестве разногласия какую-то полную ерунду. Мне как-то совершенно ясно, что он, вот таким дурацким способом, захотел – увидеться.

…а здесь они не «увиделись» - кроме сна – но услышали друг друга через дверь камеры, когда произошел совершенно каноничный (хотя абсолютно спонтанный!) бардак при выводе внеразряда и остальных в разные помещения. Только успели узнать по голосу и крикнуть что-то друг другу. Было. …а неслучившаяся ставка совершенно логично аукнулась после приговора, в этих безумных разговорах всех со всеми: надо было с чем-нибудь не согласиться и увидеться, вон, с Фаленбергом – увиделся… (Но о времени безумных разговоров – чуть после).

Еще одно «неканоническое» везение – сон. Прекрасная идея снов, которая позволяла хоть немного прожить то, что было раньше, когда это была – в самом деле жизнь, а не крепость. И странное дело – персонаж вроде не сидел под лавкой, но он очень много крутился именно в Тульчине, который в стороне от взятых сюжетов – и так князь-Шурик получил себе сон, который только и мог быть сном – он оказался на встрече в Умани, где обсуждали, что же делать, если общество, возможно, раскрыто.

…в самом деле сон – и он вначале пытается путать Умань и Каменку (правильно, в Умань он, кажется, никогда по делам общества специально не ездил, и даже не уверена, что толком заезжал), а в конце – достает из кармана часы, мол время позднее, - а они показывают какое-то фантастическое время (вот, даже китайская батарейка, и та подыграла!). Сон – невероятная возможность еще раз увидеть их, живых, свободных и прекрасных. И, несмотря на аховую ситуацию, говорящие успевают в числе прочего породить прекрасную картину Пестеля, Давыдова и Юшневского, которые во главе войска из уманских жидов на форшпанках отправляются бродить 40 лет по Гетской пустыне…

И серьезного тоже было много – вот, прекрасный обрывок о том (тему, кажется, начинает Волконский – или Пестель?), что вся беда в том, что Его Императорское Величество до сих пор рассматривает страну как лично свою, а своих подчиненных – как удельных князей, которым не след высовывать нос за границу княжества (у кого – в размере дивизии, у кого – полка; это уже было дополнение Барятинского)… И не сжигать, ни в коем случае не сжигать Русскую Правду. А то ведь мы начнем, нам понадобятся законы – а такое не в раз восстановишь!..

И чуть не самым крупным неканоническим везением были соседи.

…как известно, схема рассадки предполагала, что внутри комнаты (которая городится на два… гробика) следует сочетать лично незнакомых персонажей. Надо сказать, личное незнакомство, кажется, нередко не мешало «спеться» - через камеру обретались Поджио и Александр Бестужев, и слышно их было далеко! (Когда Больдог в образе сукина коменданта коменданта Сукина устроил разнос караульным, да и всей окружающей действительности, мы с соседом были определенно уверены, что кого-то из них переселили – потому что там надолго стало нетипично ТИХО!) Но оказалось, что через бревенчатую стену слышимость тоже вполне есть, и расселение через них приносит любопытные сюрпризы. Со всех сторон окружал родной Юг, прямо-таки «левый и правый фланги».

Через стену был с удовольствием обнаружен Василий Давыдов. Жизнь в той камере была предельно нескучная, хотя там, кажется, вовсе не было мух, которыми сполна «насладились» остальные. За вычетом мух, было все – и тоска по семье (а крепость – это такое веселое место, что если нет писем, то фигово одним образом, а если есть – то другим), и приключения с «обгрызанными крысами» листами и выданной против них кошкой (якобы лично от Чернышева, что мы потом неоднократно обсудили), и цитаты из эпической по языку книги «Календарь объядения»… А еще этот отставной гусар, видимо, одной своей полковой принадлежностью провоцировал Александра временами на совершенно гусарские шуточки. …а с другой стороны, через перегородку, и оказался тот «лично незнакомый» - единственный, кто таковым точно был из представленного Юга. Сергей Муравьев-Апостол.

К этому необходим несколько анахронический эпиграф:

(Послеигровой понедельничный сбор)

А.Б. (с восторгом, по поводу не помню чего): - Муравьев, ты сумасшедший!

С.М.А.: - Раньше это говорилось с другой интонацией…

…в том-то и дело, что в этой истории, в этой ее «ветке» при совершенно «канонических» решениях следствия и судьбах подследственных, было Барятинскому большое и вовремя свалившееся везение. И более всего – в представившейся возможности пересмотреть твердое, но заочное свое мнение о том, что Васильков – это такое сказочное и эпическое место, откуда каждый год вываливается по несбыточному плану, а главный его обитатель последний год еще и упорно портит нервы Павлу и вгоняет его в меланхолию…

Сули потом спрашивал: а что именно изменило отношение? Не знаю. Сам факт сосуществования. Возможность увидеть (ага, ни разу так и не увидя!) в человеке – человека, а не сказочно вредное чудовище. (Ну, и Сергей тот еще харизматик. У него всегда так, по-моему. …в исторической реальности, думаю, Александр имел шанс услышать и передумать о Сергее потом, из общения с другими. А здесь – повезло больше: лично и при жизни.)

Это тоже то, что трудно изложить. Просто – часть жизни. Очень важная часть, делавшая это пребывание в крепости хотя бы отчасти – именно жизнью.

…А впрочем, вот еще момент. Еще вечер пятницы, начало знакомства, у него и у меня на руках вопросы, у него, похоже – сильно крупнее. (Суббота, утро до начала игрового времени. Птаха и Сули, счастливые: Мы дописали ответы!) Из этого как-то вырастает разговор о том, кто как сюда попал, о том, что Сергей в итоге решился действовать и взят в поле с оружием, и еще несколько удивленную реакцию Барятинского «все-таки решились» перебивает объяснение соседа: Услышав, что Пестель застрелился при аресте.

И вот тут Александр начинает судорожно перебирать листы, ищет: здесь же упоминался Павел! Но, как назло, непрямо: говорят, что Пестель поручал вам (набирать якобы тот самый отряд). Но не сказано, что говорит именно он! И снова спас Сергей: у него было «Пестель показывает, что». Вот так и от чужих показаний бывает, мягко говоря, польза…

Разговоров было много, а еще было – подсказать ему, какую книгу просить, чтобы найти там записку со стихами (Сергей ее и оставил у себя в Евангелии); а много позже –послать то самое Евангелие с загнутой страницей (в общем-то, не только от себя). «Мы действуем для общей цели». Как-то так. Евангельская цитата про разделившееся царство прозвучала ранее и между этими камерами, - и была осмыслена – и это разделение тайного общества успело перестать быть. Пока все еще здесь.

…да, вот, о книгах. Книголюб Барятинский перебирал тюремную библиотеку даром что не всю. Только вот стихи почему-то не шли (Державин, по крайней мере), - но он все равно полагался на выбор караульного с прибавлением «только не стихи». Правда, оказалось, что сентиментальные повести про несчасТную любовь и героев (а точнее, героинь) от ранней юности заранее склонных к меланхолии, как-то тоже «не идут». Видимо, по принципу «Нам бы твои проблемы, Николай»(с). Вот про каких-то пасторальных влюбленных на фоне Малороссии, которые уже почти поженились, но тут их убило молнией – как ни странно, прочлось лучше. Может быть, ситуация «было у людей все хорошо, и тут слилась… она» была как-то ближе и понятнее. Или Малороссия хоть в целом, но узнаваема…

….а Сергей, кроме той книги, которую надо было взять ради записки, в библиотечном круговороте не участвовал. Как-то просто сказав в начале этому усердному читателю, делившемуся впечатлениями, что у него есть Евангелие и другого ничего не нужно. И вот когда «библиотечный рэндом» в лице караульного принес Барятинскому Четвероевангелие, именно этот ответ от этого человека навел на мысль: а не попробовать ли тоже почитать, сколько лет не пробовал?! Как было изложено выше, что только ни получилось… По крайней мере, от своих сомнений образца 1825 года о том, как же Верховное Существо допускает в мире такую жестокость, ушел он в итоге ОЧЕНЬ далеко… Исповедаться не привелось, а вот о том, что можно просить Бога и получить ответ – узнал.

Словом, соседи – это очень много, и это личное-но-не-визуальное знакомство – тем более много, благодаря ему Александр в одном из безумных разговоров после приговора думал (но тогда – недоговорил) о том, что ему повезло узнать двоих (а не одного – Павла), которого он иначе бы не узнал… (Но о безумных разговорах – чуть позже).

(А уже почти к выходу нашему на приговор на руках у Барятинского была следующая книга: «Характеры» Феофраста. Античность, его стихия, можно сказать. Тоже открывалась наугад (так вот и узнал князь, какие у древних бывают характеры: «Грубость», «Скупость»… и, например, «Приверженность к олигархии»! Некоторое время думал, не относится ли к Обществу этот характер.И вот уже почти под команду к выходу дочитал он «Тупоумие», а в конце там:

«А на вопрос: сколько, по твоему, покойников вынесли за городские ворота? – он отвечает: «Нам бы с тобой столько покойников!»…)

…А еще одним моментом было то, про что я никак не решу – это везение или исключительно мои (наши) тормоза.

Это слишком поздно поданное прошение – разрешить написать семье. На котором, как оказалось позже, была даже одобрительная резолюция Бенкендорфа, но до камеры оно уже обратно не добралось. (Там еще сошлись обстоятельства – конец письма и начало сна… Ну, проспал почту отправить, понимаете ли!)

Но дело в том, что с ответным письмом герой неизбежно получил бы известие о смерти отца, ему на тот момент неизвестной вовсе. И вот я думаю, здесь, в этом концентрированном сюжете – не было бы это лишней соломинкой? Не знаю. Он ведь все равно узнает об этом, просто – здесь – позже…

Mon general!

Служа некогда вод вашим началом и не имея в те поры никаких нареканий, кроме мелких, осмеливаюсь обратить свою просьбу к вам. Прошу о мое (зачеркнуто) не о моей участи, которая меня более не тревожит, но даже внушает некую уверенность (в том, что она определена и заслуженна). Меня угнетает неизвестность о родных и их, думаю, обо мне, поскольку они живут не в Петербурге. По прибытии в крепость получил я письмо (написанное ранее того) о болезни моего отца, человека немолодого и обремененного разъездами по службе. Быть может, он болен и до сих пор, и болезнь его усиливается тревогой о сыне. Если Высочайше учрежденному комитету будет угодно разрешить мне написать им одно письмо и получить, надеюсь, ответ, я умолкну и буду далее в молчании и раскаянии ожидать своей участи.

Prince A. Bariatinskoy

Резолюция: разрешить. гъ. ад. Бенкендорф

(Тут, на самом деле, скорее я-игрок жалею, что не довелось взаимодействовать с нашей прекрасной «почтой России» в лице Райны – вот, есть на кого после Пестелей почтамт оставить (иззвините за узкоспециальное!)).

…На самом деле я что-то думаю по итогам, что ежели тем, что мне выпало, меня уже накрыло с головой, то, может, в самом деле дурацкая идея – жалеть, что его не было больше? Может быть, дело не в недостаточной активности, гм, игрока, а в том, что силы любого человека ограничены, и у каждого – по-разному?..

*

Это была игра, поделившаяся для меня на три отчетливо разных части, и я даже не скажу, которая из них была более убойная – все, но по-своему.

Следствие в целом.

Приговор и то, что после.

Звездное небо и ночное Святогорово.

(Да, я, кажется, в курсе, что последнее относится к периоду вроде как по окончании игры. Хронологически, но не по смыслу.)

\

Про первое урывками написано выше, хотя все равно не поместилось все.

(Хождение в комитет: порожек-порожек-порожек…и лестница, за столб которой держишься как пьяный – и опять примерно три порожка... И в Комитете: Адлерберг, с плохо сдерживаемым ехидством предлагает поговорить о переходе философской категории престола из одного агрегатного состояния в другое; Бенкендорф, созерцающий этот разговор с выражением лица «не вы первый так врете, неинтересно»…

Что-то, долетающее от других соседей: Поджио, которому будет передан привет (не зная, конечно же, кто изобрел отряд во главе с Барятинским!), и даже от Юшневского долетит что-то – один раз даже голос через коридор в каком-то всеобщем гвалте – и Барятинский ответит тем, что пропоет как-бы-из-романса: «Красавица моя, тебя я слышу…»)

Но в принципе там все-таки было больше всего – этого безумного проживания, одиночество в компании стен, мух (о, статистика мух в камере!) и голосов из-за стен…

Так вот – от самого приговора, от суматохи перед ним все иначе – потому что теперь уже – не одни. Теперь – вместе. Не все, как оказалось, но – вместе.

Не получается про приговор говорить много, но и его – можно узнать держа своих за руку, упираясь плечом…

И именно это вместе, то, что все - не одни дает возможность быть дальше. А еще – вот только сейчас понимаю, как ни странно. То, что есть и неотменимо – безумная, не вмещающаяся в голове смерть товарищей, - она, как неизбежный фон, все остальное оттеняет. На таком фоне все остальное, как оно ни будь непереносимо, кажется… чем-то, стоящим восклицаний «А, пусть!» или «Да пожалуйста!»

А, с нас мундиры снимают – да я сам брошу! …Да, вслед за Волконским, который хоть в мундире, хоть без, - так же ясен и прям, что за ним хочется идти, - и все такой же князь Волконский, и любыми постановлениями и приговорами с этим ничего не сделаешь…

…Вот и пошел – за ним. Недалеко – успев неловко пошутить про наступление egalité, - а потом стояли и плакали, обнявшись, и Юшневский напророчил, что наши следственные дела издадут в одном томе… И ведь прав был, - а никто не выбирал, просто – упали вот так друг на друга…

…и еще в этом существование всех вместе совершенно необходимым элементом входил отец Петр Мысловский.

Сначала – лично. Кратким рассказом о казни, о благодарственном молебне об избавлении от скверны, на который он – не пошел. Он молился здесь – с теми, от кого тоже избавились, но не совсем радикально…

…А потом письмами. Каждый из нас получил квадратик бумаги, с просьбой – открыть чуть позже. Это и были письма – идея совершенно потрясающая (и я не представляю, как хватило Тас, помимо всего того, что делалось в процессе, еще и найти и выписать каждому –то, что будет именно для него; притом, что заранее это и нельзя было сделать – не видя, для кого). …Да, фрагменты подлинных писем разным лицам. Александру, как ни крути – поэту, досталось про другого Александра и поэта, про смерть Пушкина… А значит, на дворе по меньшей мере 1837 год, и ты по сю пору жив…

…и тут надо сказать, что этот большой полутемный зал, это множество людей уже без мундиров, - оно в самом деле было уже не только днем 13 июля, оно было, отблескивало, проступало – Читой или Петровским, где они – первый и второй разряд – еще долго будут вместе…

Но об этих местах следует сказать еще в положенной им части третьей.

Над всем Святогоровым, в присутствии ясной и морозной погоды и отсутствии светового загрязнения, стояло невероятное звездное небо, с огромными яркими звездами и совершенно явным Млечным путем.

Первыми его увидел, наверное, вышедший на наружную лестницу внеразряд, и тогда оно стало – Вечностью. А впрочем, оно и было ею по определению, просто им она открывалась в чистом виде, а прочим – из определенного времени и места. Собственно, многих потом звали на ту лестницу – просто посмотреть вверх. Кто-то наверняка смотрел из после-игрового здесь-и-сейчас… но, думаю, возможны варианты.

Расскажу про свой.

К нему есть совершенно бытовое послесловие: хорошо, что несмотря на то, что в Москве была еще мокрая и нетеплая, но все-таки осень, мне пришло все-таки в голову глянуть заранее прогноз и запастись зимними ботинками и курткой.

В Святогорове, далеко за городом и на север, да еще за Клинско-Дмитровской грядой, которая вполне может резко менять погоду, к ночи была совершенная зима. Кажется, с обещанными «- 10». Со снегом тонким, но ровным слоем, изморозью на ветках, сосульками на крыше… И местная грязь замерла в твердую и, о чудо! – не скользкую дорогу.

…словом, выход на улицу никуда не деролил совершенно, он просто продолжал историю. Потому что из своей «реальной» середины октября, из своего игрового «хренового лета» прошлых событий ты попадал – неизвестно куда или дальше по календарю, в совершенно явную зиму, и даже не начало ее.

И вот если пройти хоть несколько шагов, чтобы не было видно уже огней над входом, никакой посторонней подсветки, только звезды, - а тем более если пойти по улице… То со всей очевидностью вся эта зима-в-октябре, невероятные звезды, чистый и холодный воздух, близкий лес и линия горизонта, рисующая котловину, причудливых очертаний деревянные дома по сторонам явно и бесповоротно оказывались Сибирью.

…только никак не удавалось почему-то понять, Чита или Петровский. В голове упорно возникала первая, хотя больше видимого тянуло на вторую: местность – что-то вроде чаши, прогулка в одного… И еще, хотя это смешалось тогда и тоже почему-то показалось Читой: когда вставший впереди силуэт «Острога» (т.е. того самого коттеджа, который как раз меньше похож на острог!), с башенкой и «закомарами», вдруг вызвал мысль: Это же церковь, за ней кладбище, а на нем – Александрина…

А это ведь тоже – уже Петровский Завод.

Но видимо, зачем-то была нужна и Чита – тоже прожитый этап дальнейшей истории…

Еще под небом были стихи, недо-сочиненные тогда. Может быть, еще всплывут.

…это было странное время. Самое то, что в эпиграфе. Которое будешь вспоминать – вот, уже вспоминаю – как нечто прекрасное, и едва ли не в тот же момент это знаешь, и при этом можешь, зная, плакать и повторять: «Господи, за что?»…

И место на Млечном пути, стоявшем прямо над дорогой, нашлось. Вполне определенное. То, где… Не то Павел, не то и прочие тоже. Тогда важно было именно про Павла. Жаль, из-за темноты и холода не вышло показать еще кому-то: для этого надо было выйти именно на дорогу. Но мне кажется, я его узнаю и в любой следующий раз.

«И потерявшие друг друга в этой жизненной мгле,

Все те, кому не суждено сойтись на этой земле,

Всем нам осталася надеждою лишь вера одна,

Что все мы встретимся – там».

Сергей Курий «Гремящие моря»

*

Натали потом написала о том, что игра получилась со своим смыслом «про что», как нередко бывает – не с тем, который возникал изначально.

Вышло – о цене.

Вот, наверное, странное доказательство, что и правда – вышло.

Та самая мысль, что пришла в голову князю Барятинскому во время безумных разговоров после приговора, а высказана тогда толком не была… разговор вильнул и не договорилось. (Высказана была вслух только сильно позже вечером, и… не знаю, кем конкретно из нас. Наверное, вместе). То самое сказавшееся начало: что он, несмотря ни на что, рад оказаться в таком прекрасном обществе (Волконский добавляет, - что уже совершенно не тайном). Он еще Вадковского спрашивал – не жалеет ли тот, что в 1823 году вот так познакомился и влип по итогам. И был уверен, что тот не жалеет. Потому что не жалел сам. И не в себе дело, не в последствиях для себя. Просто есть – были – нет, есть люди, для которых, похоже, не было иного пути… И пройдя часть дороги вместе с ними – он успел их узнать.

Такой вот у этого члена Южного общества получился вывод. Год так на 1826й… А дальше будет дальше, и это надо еще прожить.

Это была прекрасная игра, она отвязала крышу, спасибо ей за это. Неделя прошла, полет ненормальный, до сих пор не понимаю, в каком я времени года, шейный платок как упорный элемент гардероба, недостаток Святогорова в организме до состояния «Если в Святогорово будет какая-то игра, хочу на нее»…

Так и живем.

Приложение.

1. Листок со стихами, переданный Пестелем - Юшневскому, Юшневским - Барятинскому, и осевший в итоге у С. Муравьева-Апостола.

I

Жизнь в одну стянулась линию -

Как бы выдержать давление?

Как бы стать себе плотиною?

Чем бы разрешить сомнения?

Дай мне силы, Боже Праведный,

Не сорваться на пути.

Дай мне выбор, Боже, правильный,

с чем на Суд к Тебе прийти.

Только сердце сокрушенное

Правит жизни моей линию -

Как исправить совершенное,

Не оговорить невинного?

Дай мне силы, Царь Израиля,

Хоть насколько устоять

Боже, дай мне выбор Правильный

Там, где страшно выбирать.

Как же страшно одиночество -

Совесть мухою изводится...

В Книге Книг одно Пророчество:

Кости мертвые оплотятся

И тогда, о Боже Праведный,

Дай мне встречу и ответ

Смог ли сделать Выбор Правильный,

Если Выбора и нет.

П. Пестель.

II

В голове одни нелепости

Дни и ночи чад несут

Что возьму на Суд из крепости?

Совесть - ежедневный Суд

Все гадать - не жить ли, выжить ли?

Время катит под уклон

Что возьму - нагой и выжатый?

Пачку названных имен?

А. Юшневский.

III

Я вспомнил, что мы еще живы

- А между стенами мох -

Я понял, что прошлое лживо

и я оступиться мог,

- идя напролом по датам,

вступая наощупь в зал -

Не в том, что сделал когда-то

А в том, что после - сказал

А. Барятинский.

2.А Барятинский - К Полине Барыковой.

Забудь меня и помни обо мне.

Я не увижу здесь противоречья

С тех пор, как я владеть научен речью,

С тех пор, как по тебе горю в огне.

Забудь меня и помни обо мне.

Забудь меня, как будто умер я,

Как будто утонул в далеком море,

И нет могилы - и исчезнут вскоре

Слова и встречи в пене забытья,

Останется одна любовь твоя.

И я не столь неправ, вообразив,

Что утонул: пришли волной невзгоды

От камня стен до горькой несвободы -

И по душе прошлись, как абразив.

Я очень глубоко, на самом дне.

Забудь меня и помни обо мне.

3. Послесловие.

...И даже говорящий грач, которого увидел Камышовый, говорит "Саша, Саша!"

( http://kot-kam.livejournal.com/1225132.html )

...Что вы мне хотите сказать, уважаемая птица? Я уже тридцать с лишним лет как Саша, это, видите ли, даже по приговору Верховного суда, неотменимо...

Так что же? Может быть, опять про nevermore? Это я уже понимаю, и в остроге англинским языком некоторые щеголяют, а не одни птицы. Да только... напугали Читу кандалами. Это, знаете ли, как "вечная каторга". Она, хоть бы и вечная, непрестанно сокращается, и более всего - не Государем Императором, а самим Временем: чем далее оно идет, тем менее и менее она вечная...

А, нет, вы ведь просто зовете по имени. Так это - тем более знак, что она - не вечная, и там, дальше - есть кому ждать и звать.

Но ты ведь сам разрешил - нет, велел! - мне остаться. А я, лицо подчиненное, просто не могу проигнорирвать приказ господина директо... Да, шучу. Видишь, у меня все такие же дурацкие шуточки, ни с кем не спутаешь. Я просто не мог пренебречь твоей просьбой, потому что просишь - ты. И даже оказалось по силам, а впрочем, ты бы и не просил, будь оно иначе.

...Значит, просто окликаешь. Чтобы я не забыл, что помнишь. Да я бы и не мог усомниться, но так - в самом деле легче...

Счастливого пути, уважаемая птица. Я ведь знаю, куда вы полетите с ответом - в небо. Что же, прокладывайте ступеньки, мы еще придем...

13:05 28.10.2014