И. Д. Якушкин. Воспоминания об А.Г. Муравьевой//Записки, статьи, письма декабриста Якушкина.М.: Издательство Академии наук СССР, 1951 г. Редакция и комментарии С.Я. Штрайха. Сс. 167-171

И. Д. Якушкин. Воспоминания об А.Г. Муравьевой¹

Вы желаете, чтобы я письменно сообщил вам хоть что-нибудь о покойной Александре Григорьевне, и я очень чувствую, что много сказать вам юб ней никак не сумею.

Отличительная черта в Александре Григорьевне была теплота сердца, разливавшаяся почти независимо от нее самой на всех ее окружающих.

Своих она любила страстно. Не бывши лично знаком ни с одной из ее сестер, о каждой из них я знаю много подробностей из ее рассказов. Она всякий раз бывала счастлива, когда могла говорить о своих. Часто она тосковала о своих детях, оставшихся у Екатерины Федоровны², и не потому только, что была с ними розно, но и по другим причинам, может быть сколько-нибудь вам известным. В этом отношении ее единственной отрадой была дочь, родившаяся в Чите, Нонушка³, она не знала в ней души. Нонушка эта при святом крещении получила имя Софии, отец первоначально называл ее Соня, потом Ноня, Нон, Нонуфос и окончательно Нонушкой, название, которое она сохранила и до сих пор для многих знавших ее в Сибири.

Мужа своего Александра Григорьевна обожала. Один раз на мой вопрос в шутку, кого она более любит, мужа или бога, она мне отвечала, не шутя, что сам бог не взыщет за то, что она Никитушку любит более⁴.

Иногда, в минуты не совсем светлые, она была уверена, и уверяла других, что кроме своих она никого не любит, и точно можно было подумать, что по временам она всеми силами старалась сосредоточить свою любовь на своих только и тесно замкнуть себя в семейный эгоизм; но это никогда не могло ей удаться, по той причине, что оно было совершенно противно ее природе.

При первом случае, когда она кому бы то ни было могла быть на пользу, она забывала всех своих и себя. Екатерина Федоровна много присылала ей и деньгами и, вещами; большую часть того и другого расходовала она на тех, кому это было нужно. Довести до сведения Александры Григорьевны о каком-нибудь нуждающемся, было всякий раз оказать ей услугу и можно было остаться уверенным, что нуждающийся будет ею успокоен.

Она посылала все нужное в казематы товарищам своего мужа; от нее приносили туда ежедневно несколько блюд с разными яствами; а между тем она забывала иногда подумать об обеде для себя и для своего Никитушки. Не редко приходили от них за щами на нашу артельную кухню. Однажды при мне ее девушка взошла доложить, что из каземата приходили просить сала, но что она отказала потому, что его оставалось очень немного. Александра Григорьевна приказала все, что у них было, отослать в каземат, нисколько не подумав, что это сало могло быть нужно в случае нездоровья для ее Никитушки или для ее возлюбленной Нонушки, или для нее самой. Таких примеров самозабвения всех! не перечислишь, и я ограничусь еще одним рассказом, случившимся в Чите, из чего вы можете увидеть, до какой степени Александра Григорьевна была способна забывать себя.

Фонвизины по случаю какой-то переделки в доме гостили у Муравьевых. В это время Фонвизина тяжко занемогла, и меня вытребовали из каземата на помощь другим ухаживающим за больной. У ней были разных видов нервические припадки, спазмы в груди сменялись корчами, корчи продолжительным бредом. Вольф — врач, один из наших товарищей, и я провели шесть ночей сряду над больной, не смыкая глаз.

В это тяжкое время Никита Михайлович спал в другой комнате на полу, возле него Нонушка спала в своей кроватке, а Александра Григорьевна за ширмами на перепутье лежала полуодетая и всякий раз опрашивала о больной, когда от нее выходил кто-нибудь из нас. В одну из таких ночей больная в бреду представляла себе, что она должна родить, и на этот случай требовала помощи; Александра Григорьевна, узнавши об этом, явилась к ней в звании повивальной бабушки и успокоила ее. Потом больная вообразила, что у нее отняли родившегося ребенка, горько плакала и просила, чтобы его возвратили ей. Тут Александра Григорьевна шепнула мне на ухо: «Я принесу ей Нонушку», а я в ответ имел только возможность шепнуть: «Вы с ума сошли», что ее образумило. Нонушка, которую она готова была принести сонную к женщине в бреду, два дня тому назад была больна при смерти, и с ней едва отводились. В этом случае намерение Александры Григорьевны принести Нонушку было, может быть, безрас­судно, но я должен вам признаться, что я чувствовал себя счастливым в присутствии такого прекрасного существа, каким была она в эту минуту. Перед ней все исчезло, и, видя только страждущую, она имела единственную потребность облегчить ее страдания. Все это происходило так просто и непринужденно, что тут не было того, что называют обыкновенно самоотвержением, и при чем всегда предполагается некоторого рода борьба; тут было только полное самозабвние, и можно утвердительно сказать, что в этом случае, как и во всех подобных случаях, правая рука Александры Григорьевны давала так, что про это ничего не знала ее левая.

Часто хворая, она мало обращала на себя внимание и только иногда соглашалась лечиться и на некоторое время оставаться дома, но и тут лишь только доходит до нее слух, что кто-нибудь болен или огорчен, она забывала предписание врача и собственную хворость, спешила к страждущему. И так она умела своим сочувствием к нему облегчить его положение. В такие минуты она была воплощенная любовь и каждый звук ее голоса был обворожителен. По приходе нашем в Петровский Завод женатым не дозволялось более выходить из каземата для свидания с своими женами, как это было в Чите, но женам было позволено жить в тюрьме вместе со своими мужьями или навещать их.

Александра Григорьевна не имела возможности, как многие другие, запереться с своим мужем; у нее дома оставалась Нонушка, ребенок слабого здоровья, требующая ее особенных попечений. В трескучие морозы и во всякую погоду она перебегала по нескольку раз в день из каземата домой к Нонушке и из своего дома в каземат к мужу. Никита Михайлович при таких обстоятельствах тяжко занемог, и наш врач опасался за жизнь его. Тут Александра Григорьевна осталась несколько дней и несколько ночей неотлучно при муже, предоставив свою Нонушку попечениям няни, на которую она никак не могла вполне положиться. Конечно, это время было самое тяжкое из всей ее жизни.

С каждым годом здоровье ее приходило все более и более в упадок. В сентябре 1832 г. она пришла в каземат днем, когда было довольно тепло, в очень легкой одежде, но ночью, возвращаясь домой, она почувствовала, что ее обхватило холодом, и в ту же .ночь она ужасно страдала от колотей в груди; к ней призвали врача, у нее уже образовалось воспаление подреберной плевры. Необходимо было тотчас прибегнуть к решительным мерам; бывши беременна, она выкинула. От кровопускания и других сильных средств колотья прекратились, но вслед за тем появилась в груди вода. С этих пор, в продолжение двух месяцев, больная с каждым днем видимо угасала. Никакие врачебные средства не могли возобновить истощившихся в ней сил. За два дня до ее кончины, она пожелала меня видеть; я просидел с полчаса у ее кровати; она едва могла говорить, и из слов ее можно было заключить, что она уже готовилась навсегда расстаться со всеми близкими ее сердцу.

В последнюю ночь она позвала к себе княгиню Трубецкую и продиктовала ей несколько строк к сестре своей Софье Григорьевне⁵ потом исповедывалась и приобщилась святых тайн.

Последние минуты она провела очень покойно; благодарила Вольфа за его попечение; простилась с Александром Муравьевым, братом Никиты, и с Вадковским, назначив каждому из них что-нибудь на память. Она просила всех не горевать об ней, бывши сама уверена, что там, куда она отправлялась, ей будет прекрасно; сокрушалась она только о своем Никитушке, который, как она говорила, без нее совер­шенно осиротеет, и это ее предсказание вполне сбылось. Последний вздох она испустила в объятиях своего мужа⁶.

В день ее похорон хватились, что погребальная колесница, на которой полагали везти ее тело, не пройдет по мосту, находившемуся по дороге в церковь. Ссыльно-каторжные, узнавши об этом обстоятельстве, по собственному побуждению, бросились на мост и тотчас все привели в порядок.

Если бы вам случилось приехать ночью в Петровский Завод, то налево от дороги вы бы увидели огонек, это беспрестанно теплющаяся лампада над дверьми каменной часовни, построенной Никитой Михайловичем и в которой покоится прах Александры Григорьевны. В этой часовне ежегодно в известные дни совершается служба, причем народ Петровского Завода и окрестных селений собирается тут и молится.

Через два месяца после кончины Александры Григорьевны из Петербурга получено разрешение женам ежедневно видеться с своими мужьями у себя дома⁷.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹Александра Григорьевна Муравьева (1804—1832), рожденная графиня Чернышева, вышла замуж за Н. М. Муравьева 22 февраля 1823 г. По свидетельству друга семьи Чернышевых, «когда в декабре 1825 г. Никита Муравьев, гостивший в это время в имении своего тестя, был арестован, то он упал перед своей женой на колени, прося простить его за то, что он скрыл от нее свое участие в Тайном обществе; в ответ на это она бросилась ему на шею, заявив, что последует за ним и разделит во всем его судьбу» (сб. «Портреты декабристов в собрании Музея». Гос. Исторический музей, М. 1927, стр. 11). Оставив у матери мужа Е. Ф. Муравьевой двух детей, А. Г. Муравьева быстро добилась раз­решения отправиться в Сибирь и первая из жен декабристов прибыла туда. Портрет ее в названном издании, другой — в сборнике В. И. Покровского. Воспоминания И. Д. Якушкина о Муравьевой написаны в 1854 г. по просьбе ее сестры Н. Г. Долгорукой. Опубликованы в 1915 г. (ГМ, № 4, стр. 187— 190). «Иван Дмитриевич рассказал тепло и верно о незабвенной спутнице нашего изгнания» (Пущин, 1927, 172).

²Екатерина Федоровна — мать Н. М. Муравьева.

³Софья Никитишна Бибикова (15 III 1826—1892) — Дочь Н. М. Муравьева; вышла замуж за племянника М. И. и С. И. Муравьевых-Апостолов, сына их сестры, Михаила Илларионовича. О ней — много в воспоминаниях и переписке декабристов.

⁴ Н. М. Дружинин дает такую характеристику А. Г. Муравьевой по документам семейного архива, по ее дневнику и письмам: «Далекая от политики, А. Г. Муравьева поняла бескорыстие революционного подвига и возвела на героический пьедестал заточенного и обвиняемого мужа... Задолго до официального приговора отбрасывает от себя всякие иллюзии... и заранее хлопочет о разрешении на поездку... Ее ничто не пугает, она готова порвать со всем миром, она во власти единственной мысли о неразлучной жизни с Никитой» (II, 36).

⁵«В последние минуты она просила Трубецкую написать свое желание быть похороненной подле отца в фамильном склепе... Предсмертного желания ее не исполнили. Из Петербурга отказано» (Лорер, 156).

⁶«Ее последние минуты были величественны: она продиктовала прощальные письма к родным и, не желая будить свою четырехлетнюю дочь Нонушку, спросила ее куклу, которую и поцеловала вместо нее» (Волконская, 1906, 96).

⁷ Вместе с воспоминаниями И. Д. Якушкина были опубликованы воспоминания И. И. Пущина, который писал: «Во время оно я встречал Александру Григорьевну в свете, потом видел ее за Байкалом. Тут она явилась мне существом, разрешающим великолепно новую трудную задачу. В делах любви и дружбы она не знала невозможного: все было ей легко, и видеть ее была истинная отрада. Вслед за мужем она поехала в Сибирь (в 16 суток прискакала из Москвы в Иркутск). Душа крепкая, любящая поддерживала ее слабые силы. В ней было какое-то поэтически возвышенное настроение, хотя в сношениях она была необыкновенно простодушна и естественна. Это составляло главную ее прелесть. Непринужденная веселость с доброй улыбкой на лице не покидала ее в самые тяжелые минуты первых годов нашего исключительного существования. Она всегда умела успокоить и утешить, придавала бодрость другим. Для мужа была неусыпным ангелом-хранителем и даже нянькою... Помню тот день, когда Александра Григорьевна через решетку отдала мне стихи Пушкина. Эти стихи она привезла с собой. Теперь они напечатаны. Воспоминание поэта), товарища Лицея, точно озарило заточение, как он сам говорил, и мне отрадно было быть обязанным Александре Григорьевне за эту утешительную минуту. В 1849 г. я был в Петровском; подъезжая к заводу, увидел лампадку, которая мне светила среди туманной ночи.. Этот огонек всегда горит в часовне над ее могилой; я помолился на ее могиле. Тут же узнал от Горбачевского, поселившегося на старом нашем пепелище, что, гуляя однажды на кладбищенской горе, он видит человека, молящегося на ее могиле. Подходит и знакомится с генералом Черкасовым. Черкасов говорит ему, что счастлив, что имел возможность преклонить колена перед могилой, где покоится прах женщины, которой он давно в душе поклоняется, слыша о ней столько доброго по всему Забайкалью. Вот уже слишком 20 лет, что светится память нашей первомученицы» («Записки», 1927, стр. 172 и сл.). Такие же отзывы о Муравьевой оставили А. Е. Розен, Н. В. Басаргин, Н. И. Лорер (по указателям). Н. А. Некрасов хотел посвятить третью часть «Русских женщин» А.Г. Муравьевой.